Ксения Косенкова
Ксения Косенкова

Тройное дно


Я всегда воображал Рай чем-то наподобие библиотеки.

Выпуская свой первый полнометражный фильм «Кремень» (2007), Алексей Мизгирёв одним из первых показал нам милицию такой, какой, откровенно говоря, мы все давно ее себе представляли. Второй же фильм режиссера — «Бубен, барабан» — обретает звучание уже не только сам по себе, но и в довольно четко проявленном киноконтексте: мотивы и смыслы новых российских фильмов активно пересекаются, что одних раздражает, а другим позволяет делать выводы о некоем ожидаемом поколенческом высказывании.

Так, если «сказкой про темноту» можно спокойно окрестить и сигаревского «Волчка», в котором действительно очень много сказки и еще больше темноты, и даже «Сумасшедшую помощь» Хлебникова, то чеканная формулировка «сухая старая п…дюлина», из того же фильма Николая Хомерики идеально подходит главной героине «Бубна…» — провинциальной библиотекарше Екатерине Артемовне (Наталья Негода). Есть, впрочем, в фильме и собственная формула для нее — «крученая веревка».

Героиня Негоды сначала кажется каким-то неправдоподобным режиссерским конструктом, набором клише: пучок на затылке, костюм будто из фанеры, неподвижное лицо. Однако «старорежимность» оказывается лишь ролью, которую она написала для себя и сама
себе сочинила этот грим и костюм, этот студеный образ. В депрессивном шахтерском районе, населенном «конкретными пацанами», библиотека становится для строгой женщины не крепостью даже, а мирозданием: «Вы исключены из библиотеки, вас нет».

В этом мироздании священное писание — киплинговский «Завет» («Вла- дей собой среди толпы смятенной…»), максимы которого во всем противоположны окружающему распаду. В разговорах Екатерины с появившимся будто ниоткуда моряком (Дмитрий Куличков) нет никакого «новодрамовского» мычания («Ты чё, б…?» — «А чё, б…?»). Они отвешивают друг другу оплеухи и бесконечно формулируют: он (вылитый ВВП, кстати) — олицетворенная власть, она — хранительница культуры.

Штука только в том, что все это неправда. И любая «четкость» может быть в этой реальности лишь фальшивкой, пустой попыткой собрать себя из осколков самости. Оба они — библиотекарша и моряк, — как первый герой Мизгирёва — языкастый Антон-Кремень, ходячий набор твердых формул ни о чем, который, словно заводная игрушка, без толку и смысла носился по Москве. Весталка Екатерина сама разрушает свой храм, торгуя втихую, хотя весь город давно знает об этом, Пушкиным и той же «Анжеликой» в проходящих ночных поездах. Моряк — не моряк, а «б.о.г.», то есть «был осужден государством», и гипнотическая сила его, и все умения —
по сути блатные. Он, узнав о ее обмане, начинает разговаривать в основном матом; она, оказывается, вполне способна торговаться и скандалить с родственниками из-за жилплощади. «Второе дно» Екатерины и «моряка» оказывается равным миру, сошедшему с рельсов, тому что здесь и сейчас, — и только поэтому они еще живы.

И все же у людей этих есть и «третье дно». Он, вполне возможно, современный Егор Прокудин и действительно хочет начать новую жизнь. Но никакой провинциальной чистоты он, конечно же, не найдет, не стоило и пытаться. Ее же окаменевшее лицо — не просто строгая маска, а воплощение застывшего сердца, попранной женственности. «Крученая веревка» еще может «раскрутиться», но лишь один раз. И тогда — слабая улыбка, распущенные волосы, неловкие объятия. Но третье дно, к несчастью, должно смыкаться с первым — целостность, хотя бы иллюзорная, становится необходимым условием близости. Если маски сорваны, любовь уже невозможна. Возможна только нелюбовь, а после нелюбви — патология, осколки, резаные вены, одержимость, пустота.

Мизгирёв не эстетизирует драму, не любуется ею, чем грешат многие российские режиссеры на территории «авторства». Он рассказывает историю внятно и холодновато. Тихий ход распада здесь некрасив, страшен и равен сам себе. Но все же ему далеко не всегда равны люди.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить