Насилие как образ жизни
СЕАНС – 4
Обстоятельства, сопутствовавшие созданию «Караула», по-своему примечательны. В эпоху провозглашенной перестройки и дарованной гласности на пути съемочной группы чинились всяческие препятствия. Вплоть до того, что уже после окончания съемок был похищен негатив одной из частей готового фильма (чтобы невозможно было тиражировать копии). «Караул» сразу стал достаточно весомым аргументом в жарких дискуссиях о так называемых неуставных отношениях, о месте армии в обществе и о возможности военного переворота в стране. Правда, иные обсуждения более походили на судебные разбирательства, а категоричные суждения — на политические доносы. К тому же почти одновременно с «Караулом» (и с не меньшими трудностями) на экраны вышел документальный фильм «Кирпичный флаг». Лента Саулюса Бержиниса была посвящена расследованию нашумевшего дела Артураса Сакалаускаса. Молодой литовский солдат, служивший в роте охраны заключенных, не выдержал издевательств и застрелил восьмерых охранников — товарищей по службе, пытавшихся его изнасиловать.
Казалось бы, есть все основания трактовать художественный фильм Рогожкина как интерпретацию подсказанного жизнью трагического сюжета. На самом деле это не так.
Человек в мире насилия сам неизбежно становится насильником.
Во-первых, замысел фильма возник у сценариста Ивана Лощилина задолго до того, как разыгралась действительная трагедия. А главное, «Караул» — не только о сопротивлении, оказанном солдатом-первогодком жестокости и насилию. Не только о яростном бунте против унижения человеческого достоинства в армии. Фильм далек от лозунгово-плакатной однозначности. Это притча. Притча о самозарождении насилия, сколь бы внезапными и непредсказуемыми ни были его внешние, словно случайные проявления. Потому что ничего другого эта Система породить просто не в состоянии. В мире, поделенном на тех, кто стережет и тех, кого стерегут, — в этом мире нет и не может быть альтернативы насилию. Несколько символических вкраплений в черно-белую структуру фильма выдают его подлинную жанровую природу. Эпизод, когда протестующие против шантажа зэки, защищая своего товарища, исступленно колотят по металлической решетке — совершенно так же, как в «Слепящей тьме» Артура Кестлера.
Смутное видение за окном вагона — человек, несущий крест в заснеженной бескрайней пустыне. Наконец, аллегорическое возмездие, которое настигает в финале главного героя, — трагическая гибель от чьей-то неведомой руки…
Поначалу же фильм настраивает на совершенно иной лад. Ничем не примечательные будни караульной роты. Замерзшие солдаты готовятся к погрузке заключенных в вагон. Один из них старательно вытаптывает в снегу магическое слово «ДМБ» и цифры срока, который остался до дембеля — до вожделенной воли. Далее — погрузка. Отрывистые команды. Морозный пар изо рта. Лай свирепых псов. Лязг оружия. Гоохот сапог… Поезд трогается.
Поезд как архетипическое пространство — один из главных мифологических образов советского кино. В фильме Рогожкина он явлен во всей своей вещественности и конкретности. При этом кадр настолько эстетизирован, что детали не сразу и различишь. Скученность фигур в тесном вагоне, мелькание лиц… Происходящее скорее угадываем, чем понимаем. Впрочем, это не означает, что палачи и жертвы лишены индивидуальных черт. Напротив. Здесь и добродушный «отец командир» — прапорщик, который в свободное от служебных обязанностей время не прочь заняться литературным творчеством. Здесь и жалкая «шестерка» — конформист Артурчик Нищенкин. И озлобленный подпевала Мазур. И Жокин, покорно принявший этот порядок вещей, но внутренне с ним не согласный и потому вызывающий недоумение у тех своих товарищей, кто окончательно потерял человеческий облик.
Однако свобода в этой Системе есть не что иное, как выход в Смерть.
Все эти люди связаны круговой порукой насилия. Разнообразным унижениям подвергаются не только молодые солдаты, но и старослужащие. И ничто не тайна — даже для начальства. Все занимают определенные места в соответствующей иерархии. Все понимают главное: в армии бывшая жертва со временем сама становится палачом. Должна им стать. «Таков закон. Так заведено. И не нам менять этот порядок» — подобным образом рассуждают решительно все. Одни — с угрюмым спокойствием, другие — со злорадством, третьи — с ужасом.
Да и те, с кем свела их судьба в одном тесном вагоне (то есть заключенные), — отнюдь не борцы за права человека и даже не идейные террористы, отвечающие насилием на насилие. Это — убийцы, наркоманы и воры, загнанные за решётку не потому, что нарушили закон, а потому, что попались.
Кажется, только по отношению к главному герою Ивереню (фамилия нарицательная — обломок, щепа) не действуют жестокие психологические законы среды. Кажется, что только он сумел сохранить себя в столь уродливых обстоятельствах. Но получается, что именно Иверень накапливает в себе разлитое в воздухе зло этой Системы, в то время как остальные ей служат, надеясь тем самым откупиться и выйти на свободу.
Однако свобода в этой Системе есть не что иное, как выход в Смерть. И до того, как истязатели набросятся на Ивереня, ему суждено расстрелять тех, кто пытался приспособиться, стерпеть — но выжить.
Человек в мире насилия сам неизбежно становится насильником. И гибель Ивереня в финале закономерна. Она станет воздаянием за убийство и единственным для него выходом из порочного круга насилия.
