Взрослеть

Синоним социализации — взросление. Взрослый в понимании других взрослых чаще всего — субъект экономики; «взрослый» тот, у кого «работа нормальная»: «может семью прокормить», etc. Чтобы получить универсальную формулу мещанства, вместо «чаще всего» следует читать «только». Все, что не бизнес, не заработок — суть ребячество, детский лепет и подростковый максимализм; зрелость (одномерного) человека измеряется деньгами. В 2000-х это удушливое мировоззрение приобрело статус национальной идеи (средний класс=стабильность), и она быстро опостылела всем, кто устроен сложнее табуретки. И хотя слово кидалт в Россию импортировали хозяева канала «2×2», сама культура завелась здесь, разумеется, раньше. Когда люди с четырехзначными долларовыми окладами бесились на концертах «Ленинграда» времен «Дачников», — это был уже он, кидалт. Сперва «Мульт.ру», а позже «Одноклассники» (доменные имена как симптомы) помогали обремененному кредитами конторскому служащему сохранить лукавую неопределенность возраста и статуса — по крайней мере, в собственных глазах. Оставаться подростком: коротать рабочее время, как скучный урок — передавать под партой записки, шептаться, кидать сцылки на мыло и оставлять каменты в ЖЖ. Дистанцироваться от «успеха»: быть «успешным», посмеиваясь над «успехом». Поколение смешливое, как седьмой «Б» на экскурсии: «Симпсоны» и «Футурама» (то и другое — апологии неудачников), журнал «Максим», поверхностные наркотики и лист А4 с шуткой про босса, пришпиленный над рабочим столом; «офисный планктон» и «манагеры» суть не ярлыки, наклеенные на его лоб недоброжелателями, а «ироничные» самоназвания. Когда большая (и пассивная) часть общества не воспринимает декларируемую обществом идеологию всерьез, возникает спрос на героя, всерьез (и активно) отвергающего эту идеологию: то же происходило в 80-е; итого, нового Бананана следует выдумать. Хотя бы для того, чтобы инфантилизм «среднего класса» — гомеопатический, практикуемый ради снятия стресса, — не терял, приедаясь, терапевтического эффекта. Гомеопатия ведь по определению имеет дело с микродозами яда. Ядовитый же, радикальный и (само) разрушительный инфантилизм — это (само)убийство взрослого как субъекта экономики¹. Ни много ни мало. Будьте как дети: увольняясь («потому что **** [надоело]»), не думайте, чем завтра отдавать ипотеку. Разумеется, в реальности такое невозможно; забить на работу, и больше никогда — всеобщая мечта, лишь изредка осуществляющаяся в ущербной форме «дауншифтинга»². Но реальность отродясь не была тем местом, где сбываются мечты, — для этого существует киноэкран. Выдумать героя для нашего времени: помимо завидной конъюнктурной интуиции, режиссер Серебренников обладает также и другим, более полезным для решения этой задачи свойством, он — плоть от плоти рассматриваемого сословия/поколения. Даже формально комедия «Изображая жертву» представима как рейтинг снятого по чистой случайности и выложенного на ютьюб видео в жанре «Очень плохая музыка» или «Миша, у тебя лицо злое». Что называется, +1. Будь это умышленным приемом, Серебренников обнажил бы и его — например, дорисовав на экране статистику просмотров, или как-то иначе (он падок на эффекты). Но этого не происходит; будем считать, композиционное решение подсказано бессознательным, или, что то же самое, духом времени³.

Офисный прикол как элементарная частица повествования, атомарный факт, кирпич для строительства сюжета: да, это он, Дух Времени. Именно поэтому (и только поэтому) братьям Пресняковым и Серебренникову стоит доверять. Надуманная постмодернистская трагедия с тенью отца — вздор («Гамлет, принц мудацкий» — любопытно, сколько кинокритиков одолели искушение короновать свои рецензии таким заголовком?) Но то пубертатное презрение к ценностям карьеры и зарплаты, которое, кривляясь, демонстрирует тридцатилетний (+1!) герой, неподдельно. Я не уверен, что профессия живого манекена для следственных экспериментов, куклы, петрушки действительно существует. Но я знал главного редактора глянца и пресс-секретаря компании, подконтрольной Роману Абрамовичу, которые в унисон завидовали беспечной жизни еще одного нашего приятеля. А тот в свои тридцать служил ночным санитаром в морге. Так что, если кто-то и откажет фильму Серебренникова в убедительности мотивов, это буду не я. И потом, на тройное убийство героя толкают страх и отвращение перед женитьбой, каковую и сами взрослые признают точкой невозврата: ну да, взрослый — тот, кто «может семью прокормить». Убивать взрослых, убить взрослого в себе⁴. Ни много ни мало. Проблема, однако, в том, что, будучи наконец выдуман, новый Бананан оказался не только отравителем, в чем можно найти свою мрачную романтику, но также малосимпатичным склочником, провокатором и шантажистом. Какой-то изъян в этих новых людях; но проследим за развитием образа дальше: реинкарнациями Бананана в соловьевской трилогии были святые мальчики «Черной розы…» и «Дома под звездным небом». В «Юрьевом дне» Серебренникова также появляется (и исчезает) двадцатилетний недоросль. Этот всю дорогу капризничает, ноет и некрасиво огрызается, когда мама по первому требованию покупает ему приглянувшуюся игрушку, резиновые сапоги для лука (look). Митя из «Черной розы…» был, безусловно, «Идиотом» (Достоевского). Парень, потерявшийся в игрушечном городке Юрьев-Польский — тоже идиот, и, похоже, клинический. Двое неформалов-шутов, сознательно отклоняющих соблазн взросления/социализации («Асса», «Изображая жертву»), и двое благородных наследников, оба «не от мира сего», счастливо избавленных от необходимости взросления/социализации («Черная роза…», «Юрьев день»). Вообразим наглядно эти пары и эволюцию типажей: сравнение не в пользу двухтысячных⁵. Герой остервенел: примитивнее, агрессивнее, эгоистичнее. И это, сдается мне, оттого, что его загнали в угол: в 2000-х древний культ Мамоны приобрел черты строгого, торжественного монотеизма. Экономика тотальна, она есть первопричина и субстанция всего сущего, а уклонение от экономической активности равносильно небытию: за пределами арены, на которой развернулась всеобщая конкурентная борьба, нету, как в страшных проповедях Виктора Пелевина, буквально ничего. Поэтому отступление на позиции дворников и сторожей невозможно; молодости с некоторых пор не существует. Стоит ли удивляться теперь, когда 30-летние менеджеры вглядываются в монитор, извещающий о падении котировок, индексов, цен и валют, как в солнечное окошко, распахнувшееся среди тяжелых облаков? Не стоит: каждый «менеджер» хочет, чтобы его сократили, каждый взрослый желает быть убит.