За глупым топотанием
«Сад» Сергея Михайловича Овчарова с его эксцентриадой и экспериментом, залпом фокусов и самодельных уникальных деталей — сегодня самое замечательное, что есть во всей нашей киногубернии. И главный крекс-пекс-фекс тут, в общем, тот же, что и у феллиниевского «Амаркорда». Разве что знаменитая итальянская комедия разбирается с прошлым, вычерпывая из личной памяти автора и жизненной гущи необъятные зады, дуче, падре и мамину пасту. А в нашей ситуации хорошо работается с памятью сугубо культурной, с ее курьезами и стереотипами насчет погубленного мира, образа интеллигента и хрестоматийно-нормативного Чехова. Труд, конечно, неблагодарный, но в обоих случаях — жизнерадостный.
Хорошо со шваброй отделаться от чегото чрезвычайно противного и душного, и, чем черт не шутит, в самом деле, перестать восхищаться собой. И чуть что доставать из забвения старичка Фирса, как старого большевика, который Ленина видел. Что может сказать Фирс? Что вишня была слаще, что сова ухала и самовар гудел? Едва ли чеховский «Вишневый сад» был таким же чувствительным переживанием читателя, как фарца, дачный флирт или разбитая коленка. Но поскольку жизнь частенько подменялась списком литературы, плакали, но продавали сад почти как свой. Чехов, тот еще в «Дуэли» прошелся по этому филологоцентризму фон Кореном: «Понимайте так, что он не виноват в том, что казенные пакеты по неделе лежат нераспечатанные, и что сам он пьет и других спаивает, а виноваты в этом Онегин, Печорин и Тургенев, выдумавший неудачника и лишнего человека». Впрочем, эта эквивалентность потихоньку рюхает в историю заодно с речевыми конструкциями вроде: «А работать за тебя Пушкин будет?» Так что можно читать и смотреть, не изводясь вопросом, что такое жизнь. Чехов в таких случаях проявлял сдержанность: «Это все равно, что спросить про морковку. Морковка есть морковка, а больше о ней ничего не известно». Между тем над «Вишневым садом» Станиславский рыдал, и Мейерхольд возвещал: «В третьем акте входит ужас на фоне глупого топотанья». Овчаров деликатно оставляет в стороне все эти сильные эмоции. За трюками, и гэгами, и «глупым топотаньем» в фильме проступает ясная необходимость отстраниться от рутинного взгляда на российскую историю сквозь элегии вишневого цветения и муки интеллигенции, оторваться от прошлого, где опасно перепутаны восхищение «недотепами» и инфантильная страсть к авторитетам.
«Сад» Овчарова ненавязчиво помогает чуть сознательнее вникнуть в настоящее время, отравленное памятью о призрачном величии и плохо переваренными литературно-публицистическими шаблонами. Вслед за Чеховым Овчаров заинтересован не столько в изображении конкретных характеров, сколько во взаимодействии с типом их описания, уже укорененным в нормах культуры и идеологии.
«Сад» — комедия, в нем все персонажи смешные, подвижные, как на шарнирах, все немного чучела гороховые: от чувствительной Дуняши и детски-серьезного лобастого Лопахина до замшелого арлекина Фирса. И все — первостепенные, как в камерном оркестре. Все ситуации пьесы и фильма — комические. И прежде всего — сама ситуация сделки, которая всем приносит очевидное облегчение, но столь скандально не удовлетворяет общепринятой страсти к возвышенному, что это облегчение следует скрывать, а лучше- оплакивать. Эти комические ритуальные слезы слились с искренними слезами Станиславского, и образовался образцовый мейнстримный водоем.
Но режиссер Овчаров умеет прыгать через лужи. Режиссер ускорил чеховских персонажей, как в дореволюционной немой комедии. Избранная им трюковая стилистика, вылазки в кино другой, кустарной эпохи плотно прилегают к чеховскому тексту. Им вместе не муторно. Без натуги, без епиходовского сапожного скрипа клоунада марионеток сцеплена с классическими монологами. При этом в фильме дышат разные содержания и возможные трактовки. Невозможна, пожалуй, лишь общепринятая в силу исторической традиции версия «Вишневого сада», оплакивающая хрупкую красоту, попранную грубым и пошлым миром, поэзию непрактичности, тонкость чувств. Чеховские герои не то чтобы особо практичны и приспособлены к жизни более, чем к мифической чистоте, но на первый план выходит комизм в несоответствии их порывов, намерений, деклараций и дел. Это все те же «ученые шарлатаны» и «пьяные старухи» античной комической традиции, только пропущенные Чеховым через собственную аллергию на современное ему модернистское искусство. Овчаров возвращается к более архаичным формам и пропускает маски через балаган, по сути, восстанавливая прерванную в кино эксцентрическую линию Медведкина и Барнета.
Овчаров также умеет и растрогать. Потому что прошлое есть у всех, и всякий умиляется ему на свой лад, помнит нежный возраст, маменьку и утраченный мир, где вишни были с арбуз. Эта нота уходящей жизни — «всему на этом свете бывает конец» — звучит у Овчарова достаточно отчетливо. И хотя смотреть противно, как Раневская впадает в инфантильную истерику, а в углу всхлипывает ее брат Гаев, по-человечески их можно понять. И не воротить нос от ощутимого затхлого душка, застоявшегося в этой бывшей детской, в этом доме, так напоминающем сумасшедший, в этом многоуважаемом шкафу, в этом раздутом саду. Сад, кстати, оттого так чрезмерен у Овчарова, что весь он для отвода глаз, довольно грубая ширма, выносное обаяние негодных, от рук отбившихся персонажей.
Такой удобный гламур. В этом смысле вырубка сада на руку персонажам еще и потому, что несуществующий сад еще убедительнее в перспективе слез и чувствительности. За сто лет вишневый сад со всем комплексом отпочковавшихся от него идей столько раз перепродан, что им, идеям, на пользу нырнуть в движущиеся картинки комедийной фильмы. Так огнеупорные рыцари и прекрасные девы Магеллоны из ветхих эпосов перекочевали в шарманки и райки уличных артистов. Пусть там и остаются. Зато чеховский текст снова нов и жив. Воскрес, в общем. «Вишневый сад» неудобно было признавать комедией. Но теперь-то уж мы не таковские, выросли, похорошели, и сапоги почти уже не скрипят, не боимся собственной тени и работаем-работаем-работаем, так что скоро разница между вишней и арбузом станет совсем незаметной.
Читайте также
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве
-
Трепещущая пустота — Заметки о стробоскопическом кино
-
Между блогингом и буллингом — Саша Кармаева о фильме «Хуже всех»
-
Школа: «Теснота» Кантемира Балагова — Области тесноты
-
Зачем смотреть на ножку — «Анора» Шона Бейкера