Тихий Orwell пролетел
«Нирвана» хороша уже тем, что стала одним из редких фильмов, расколовших критическую аудиторию на яростных благожелателей и желчных ненавистников. Право, все фильмы, которые добиваются подобного раскола, достойны особого внимания. Ловлю себя на еще более странной мысли: почти все они мне почему-то нравятся.
СЕАНС – 37/38
Просто и незатейливо пересказать фабулу «Нирваны» — значит сослужить фильму дурную службу. Потому что визуальный ряд едва ли не важнее деталей действа. Действо в том, что молодая женщина-медик, перебравшись из Москвы в Питер и сняв комнату в коммуналке, оказывается соседкой двух наркоманов: юной барменши-байкерши и совсем уже отвязного типа, которого та содержит. Поскольку главная героиня тоже зачем-то пускает парня в свою постель, между нею и соперницей возникает вражда, по воле случая переходящая в дружбу. Потом много-много трагедий (будут и смерти). Потом финальная надежда.
Радикальный макияж персонажей фильма — не мода, а знак случившейся мутации: выглядеть, как прежде, уже нельзя.
Но если кто решит после такого пересказа, будто речь идет о социальной драме на популярную тему «легко ли быть молодым?», а заодно о попытке нарисовать портрет современного Петербурга (менее мажорный, чем в «Питере FM»), то сильно ошибется. Потому что персонажи выглядят так, как не рискнет выглядеть распоследний панк, затесавшийся в сегодня из 1970-х. Прически — каких не встретишь и в бессоновском «Пятом элементе». Макияж — и вовсе запредельный. Например, девушки носят тату из крестиков на щеке под глазом. Причем главная героиня ходит в таком виде не по ночным клубам, а на работу в солидную больницу и делать уколы старорежимным старушкам, очевидно, еще обсуждающим между собой душку Керенского.
Питер — тоже не современный, придуманный. Все странно запущено и захламлено, словно в разруху после Гражданской войны. Это не отдаленное, а близкое будущее, потому что персонажи легко вспоминают детали советского прошлого. Причем те, какие и знать-то, по идее, из-за молодости не могут. Это не прокол сценария. Это подсказка, помогающая понять суть. Дело происходит во времени непонятном. За окном, условно говоря, не 2010-й и не 2013-й — это год без имени. Проблемы у персонажей вроде бы сегодняшние, но с миром случилось что-то, оставившее его пусть с воспоминаниями о прошлом, но без ощущения будущего.
Реальность снова стала неромантической, каковой была при Брежневе.
Без загадываний на потом. Все сломалось враз и быстро: люди, повторяю, вроде те же, что и сейчас, но на деле — мутанты. Радикальный макияж персонажей фильма — не мода, а знак случившейся мутации: выглядеть, как прежде, уже нельзя. «Нирвана» — почти уникальный для нашего кино пример постапокалиптической антиутопии. Из недавнего можно вспомнить лишь «Гадких лебедей», но в их основе совсем уже фантастическая ситуация. «Нирвана» же своим соединением трех разных времен: социального упадка, как в начале реальных 1990-х, современных страстей и футуристических деталей, — напоминает скорее о «Безумном Максе» и «Бегущем по лезвию бритвы».
Чтобы блестело
Впрочем, в отличие от них, она все-таки и о действительности сегодняшней. Уже потому, как ни странно, что этой действительности в фильме нет. В интервью режиссер Игорь Волошин говорил, что ему нравится фантазировать, изобретать неожиданное etc. Фактически же Волошин вольно или невольно отразил ощущение, которое, по моим наблюдениям, все сильнее овладевает людьми гуманитарного склада. Ощущение, что взаимодействовать в кино или литературе с нашей конкретной реальностью опять становится неинтересным. Реальность снова стала неромантической, каковой была при Брежневе. Не застой, конечно, не болото еще, однако эту реальность уже сейчас хочется преобразовывать своей фантазией, подменять ее реальностью иной, смоделированной. Пусть мрачноватой (если жанр — антиутопия), но более заряженной энергией уже потому, что фантазия таит в себе хоть какую-то загадку.
Так что «Нирвана», возможно, не останется явлением единичным. А вот фильмов и книг, сориентированных на отражение жизни, скорее всего, станет меньше — при том, что и было мало. Так, в Европе начала 1970-х, где действительность после краха молодежного бунта тоже стала неромантичной, угасла любившая жизнь «новая волна».
