Алексей Гусев
Алексей Гусев

В поисках ликвидированного времени


За минувшие несколько лет воссоздать тот или иной период советской истории в сериальном формате пытались не раз. Получалось в лучшем случае бездарно. За тонированной картинкой маячил заказ на ностальгию, ничуть не озабоченный подлинным объемом запроса; а безграничье метража и регулярность телевизионной линейки придавали этому заказу характер дидактический, что было особенно мерзко. «В круге первом» Глеба Панфилова не в счет: там речь шла о моральном уроке, время же было лишь способом — хоть и неотменимым — этот урок преподать. Остальные же сериалы — вне зависимости от авторства, актерского состава и сюжетной конкретики — оставляли стойкое ощущение чего-то крайне неумного и невкусного. Словно леденец из пережженного сахара, сдуру купленный в жару.

Когда стало ясно, что «Ликвидация» Сергея Урсуляка оказалась исключением, посыпались хвалебные рецензии, а вскоре и профессиональные награды (в том числе и данные как исключение — телесериал причислили к кинопродукции). В причины успеха, впрочем, никто особо не вдавался. Такой удачный сценарий! такой актерский состав! такая умная и умелая режиссура! Что все это означает — бог весть. И сценарий не без проколов. И на актерские составы былые сериалы тоже были не бедны. Что же до сериальной режиссуры, то смысл этого словосочетания — если хоть чуть-чуть подняться над планкой элементарной профессиональной вменяемости, пусть это и мало кому удается, — темен даже для специалистов. За всю историю телевидения сериалы становились произведениями искусства считанное количество раз, так что тут не то что критериев — прецедентов-то достаточно не наберется. Есть, конечно, «стабильное качество» сериалов BBC (к слову сказать, далеко не такое стабильное, как принято считать) — нечто вроде национального ноу-хау, но скопировать его можно лишь заодно с английской актерской школой, английским пейзажем и английским национальным характером. Остальные же сериалы, достойные сколько-нибудь пристального внимания, — продукт штучный, изготовленный, как правило, режиссерами выдающимися и даже в их фильмографиях бытующий лишь на правах исключения, интеллектуальной игры с популярным форматом.

А факт тем не менее остается фактом. Сколько оговорок ни делай — рейтинги «Ликвидации» ни завышенными, ни попросту незаслуженными не выглядят. Без всяких интеллектуальных игр. Без единого английского актера. Ну хороший сериал, и все тут. Понять бы еще почему.

ИГРА В ПРАВДУ

Первое и главное. Нет ощущения вранья. Почти совсем, почти нигде. («Почти» — оговорка решающая, когда речь о претензиях на звание шедевра, но таких претензий у «Ликвидации» нет, она заявлена как честный качественный продукт, каковым и является, а потому все ее «почти» — нормальная производственная погрешность, в рамках ГОСТа.) То есть всякие неправды тут есть — от полностью вымышленного, несмотря на масштаб происходящего, сюжета, до всяких частностей вроде утесовской песни, написанной лишь тремя годами позднее, — а вранья нет. На каких-нибудь «Детях Арбата» от него зажмуриваешься раньше, чем ловишь авторов за руку, да и ловить-то становится брезгливо, — а тут как ловишь, так и отпускаешь. Мол, понимаю, не в этом суть. А в чем тогда? Был бы «авторский фильм» — шла бы речь об образной системе, о концепции. Но ведь здесь-то вроде ни о чем подобном речи нет.

Если сформулировать совсем просто, то формула будет такой: Сергей Урсуляк «не делает вид». Не пытается сымитировать правду. Условность сюжета с его крутыми поворотами он дает как условность, чтобы зрители ойкали и ломали голову, а не чтобы вживались. То есть, конечно, сопереживание героям здесь — в полный рост, и, скажем, гибели Фимы Полужида многие зрители Урсуляку так и не простили, причем всерьез. Но это сопереживание жанровым героям. Да, они с лихвой наделены положенным обаянием. Однако даже обаяние их — игрового свойства, никакой бытовизны в себе не содержащего. Они достоверны мастерством исполнения и красотой почерка, а не обилием тусклых жизнеподобных подробностей. Они поворачиваются, смотрят, говорят, реагируют всякий раз чуть хитрее, чуть острее, чуть изощреннее, чем того ожидаешь; подробности проживания здесь отобраны и поданы, тогда как в большинстве ретросериалов они лишь призваны оживить эпоху. Этакие рефлекторные подрагивания, которые авторы и актеры выдают за успешно проведенную реанимацию. Сергей Урсуляк эпоху ни оживлять, ни реанимировать не намерен. Он ее конструирует. Отграничивает от реального исторического бытия, в случае чего используя это последнее как подручный расходный материал. Не более того.

Собственно, причисление «Ликвидации» к кинопродукции на всяческих награждениях — не только комплимент. Кинорежиссер Урсуляк и впрямь работает по киноправилам. Телевидение терпит крах всякий раз, как пытается убедить зрителей в реальности происходящего: будь то телесериал, новостной сюжет или ток-шоу. Чем настойчивее эти попытки, тем очевиднее их фальшь. Кино же, будучи искус-ством, идет к правде (или не идет) через вымысел: не стесняясь последнего, а, напротив, настаивая на нем. Банальность, но здесь ее надо сказать; иначе не поймешь, почему герои прочих сериалов мечутся между пылкими истериками и бормотанием впроброс, а герои «Ликвидации» говорят как по-писаному, словно репризы подают, — и веришь вторым, а не первым. Урсуляк договаривается о правилах игры с самого начала. Пролог к «Ликвидации» (несколько видовых городских планов, по метражу — минуты три-четыре) сделан, страшно сказать, гениально — по крайней мере, с технической точки зрения. Он сделан не в том обесцвеченном тоне, в котором по умолчанию принято ныне снимать ретросериалы, и «Ликвидацию» в том числе (разница есть, но на уровне хорошего вкуса, не более); нет, там сделана попытка нащупать цвет времени, хотя бы для того, чтобы «ввести» в него зрителя, на большее, вероятно, не хватило бы никакого бюджета. Но это и не классический «Совколор», мгновенно опознаваемый как цвет «Тараса Шевченко» и «Садко» — с безудержным державным красным цветом и ядовитейшим зеленым. Это цвет… первых цветных открыток: туристических, глуповатых, сделанных в нежных, назойливо-уютных пастельных тонах. Больший отказ от претензий на жизнеподобие представить сложно. Открытка, артефакт, ненужный предмет из комода.

После этого пролога у режиссера развязаны руки: правила заданы. А по правилам — по любым — можно сыграть почти что угодно и как угодно, были бы правила хороши. В то время как его коллеги, руководствующиеся не то благой целью воспитания населения, не то обывательскими представлениями о «правде экранной жизни», играть в игры как бы стыдятся, на манер голубых воришек; по большей же части — попросту не умеют. Лень сочинять правила, лень им следовать. Некоторые из них, пожалуй, даже искренни. Но в искусстве быть искренним — далеко не то же самое, что быть честным. И совсем не то же самое, что быть правдивым. Скорее совсем наоборот.

ТЕРРИТОРИЯ МИФА

Разумеется, дело не в одной лишь стилистике условной, жанровой игры. Исторический сериал и вправду взыскует правдоподобия в целом, а не только в деталях, — иначе какой смысл в его «историчности»? Так или иначе, а с историей подлинной дело иметь придется, тем более если, как в «Ликвидации», история эта сравнительно недавняя. Финт, придуманный Урсуляком, прост и роскошен. Он помещает место действия в Одессу.

При всей отточенности стилевой игры, которую предлагает режиссер, с Москвой этот номер у него не прошел бы. И с Ленинградом тоже. Потому что у них и вправду есть история, которая началась невесть когда и продолжается поныне. Дореволюционный Петербург чрезвычайно литературен, в него играть можно, в нэпманский Петроград — пожалуй, тоже; играть в Москву XIX века уже труднее, играть в любой другой город немыслимо в принципе. Реальность пересилит образ. Ее в игровую площадку — без каких-нибудь немыслимых ухищрений и затрат, которые в телепроизводстве невозможны, — не превратишь. Просто потому, что это нехорошо и некрасиво. Этическая коллизия отзовется эстетической фальшью. Ретростиль возможен постольку, поскольку возможно воспринять его материал как легенду, миф; а миф где попало разворачиваться не будет, ему нужно пространство специфическое. Нельзя подчищать время до эстетического объекта, если оно — своим смыслом и своей энергией — само не дало на это права, войдя в историю как эпоха, в которой локализованы универсальные сюжеты. Оно начнет сопротивляться, его обитатели откажутся вписываться в чужой вымысел, потому что, коли память людская не облекла их в стилизованные одежды, воспроизвести подлинные окажется немыслимо. И с местом — то же самое. Каждую трещинку в асфальте не повторишь. Значит, нужен гений места, который будет важнее трещинок.

Я не знаю, существует ли Одесса на самом деле. Конечно, там бывали многие мои знакомые, но даже если мне доведется побывать там самому, полной уверенности не будет. Зато в существовании мифа об Одессе сомнений быть не может. Он не просто сильнее реальности — он ее подменяет. Одесса мифична насквозь. И фокус в том, что миф об Одессе, по большей части, — это как раз миф об игре. О великих комбинаторах, о королях; о каскадах реплик, весь смысл которых, словно в театре варьете, — в их произнесении… Как называется самый известный из одесских рассказов Бабеля? «Как это делалось в Одессе». Исключительно точно сказано. Не «что делалось», не «когда что-то делалось», не «почему когда-то что-то делалось», а — «как делалось». Правила игры. Выгораживай себе пространство сюжетными линиями, перемножай местные исконные правила на свои творческие — и твори, и не бойся соврать. Тут главное не в том, чтобы не ошибиться; тут главное — уметь тут же отыграть собственную ошибку, превратив ее в трюк.

Но так на одесской фактуре работает, к примеру, и Муратова — со вполне современным материалом. Ретро же выявляет здесь одну тонкость: именно потому, что эта фактура — игровая не только по форме, но и по содержанию, временная четкость перестает быть столь уж важной. Игра плохо датируема; покер в четверг неотличим от покера во вторник. Эту степень свободы, впрочем, Урсуляк себе давать опасается: «Ликвидация» точно маркирована 1946 годом, и специфические послевоенные мотивы авторы отрабатывают в полной мере. Но размытость времени все же оказывает их фильму немалую услугу. Пусть и сюжет, и биографии героев тесно связаны с прописанным временем действия, сами эти герои вполне универсальны. Что они говорят — тут с датировкой не ошибешься, но вот как они говорят — на эту тему авторы смогли, что называется, расслабиться. Как всегда говорили, так и тут говорят. Недаром актеры безбоязненно учились одесскому говору у современных горожан (что кажется очевидным, но, понятное дело, было бы невозможно ни в Москве, ни — уже — и в Ленинграде-Петербурге) — и «выучились» настолько, что режиссеру пришлось возвращать их к «нормативной», профессионально-актерской речи, иначе понять текст смогли бы одни лишь одесские зрители «Ликвидации»…

Потому-то и не пытаешься схватить за руку авторов. Сценарные «проколы», анахронизмы — все это, оказывается, не так уж и страшно, если не возникает сомнений в точности передачи места и времени. А откуда им взяться, если место — умышленное, а время — всеобщее? Даже казус с «лесными братьями» в харьковских степях (о котором авторы уже утомились давать подробные объяснения) был прощен «Ликвидации» сравнительно легко. И отнюдь не по сумме достоинств. Просто Одесса — это такое специальное место, территория мифа. А что может окружать эту территорию? Да что угодно. Она отдельна, стало быть, отделена. У мифа нет пригородов.

КОНЕЦ ЭПОХИ

Но Урсуляк не был бы собой, кабы тем и ограничился. Ретрожанру он предан давно, и давать его «вчистую», без рефлексии, ему попросту скучно. Странное название сериала отнюдь не только сюжетно: ликвидация, мол, опасной агентурной сети, или ликвидация воровских банд… Вся линия жуковской операции по тотальному искоренению одесского криминала подана с неожиданно щемящей интонацией, которая выдает истинный смысл названия. По Урсуляку, ретровоссоздание эпохи имеет смысл постольку, поскольку показывает, как эпоха заканчивается. Как истончаются скреплявшие миф связи, как распадается территория, давшая автору пространство для творчества. Так в «Летних людях» сюжет под конец оборачивался нелепицей из ранней истории кинематографа, немой дергающейся фильмой: символ нового века, луч кинопроектора подводил светящуюся черту под веком минувшим, в котором оставались, со всеми своими неврозами и притязаниями, непоправимо устаревшие герои.

Сквозное действие «Ликвидации» — в постепенном истаивании плотного, ядреного, шикарного одесского мира. За шпионско-детективной историей — жухнущая открытка из комода. Ретро невозможно, если не базируется на мифе; ретро бессмысленно, если миф не остался в прошлом. Приемы должны быть универсальными; нужно, чтобы сегодня кто-то все еще мог научить актеров верному говору. Но смысл их должен выпариваться из фильма на всем его протяжении — от озорного, резкого, лихого начала к почти медитативному финалу. Прием, из которого исчез смысл, и есть тот самый трюк, который для режиссера ретрофильма является основным инструментом. Но цель режиссера — попытка воссоздать, воспроизвести нужный смысл, некогда обосновывавший эти трюки и придававший им обаяние жизни. Смонтировав трюки заново, высечь воспоминание о смысле на монтажном стыке.

На протяжении всего сериала Урсуляк ведет три параллельные любовные линии, ни разу не переплетая их: они нужны для сопоставления, а не для усложнения драматургии. А в финале две из них приводит к трагическому концу. Причем если приглядеться, сюжетно этот трагизм ни в том, ни в другом случае ничем не обоснован. Интонационно же — обоснован безупречно. Нет никакой нужды Академику убивать свою возлюбленную: его игра ва-банк уже начата, днем-другим позже она бы и так все узнала — и в случае успеха, и в случае провала. Нет никакой необходимости в жестоком расстреле на корабле: перестраховка, да еще и не очень-то выгодная. Случайности, игра фортуны. Но именно в той бестрепетности, с которой Урсуляк выполняет функции этой последней, видна непреложность его общего замысла. По сюжету — хеппи-энд; по тону — конец жизни. Не чьей-то конкретной — как таковой. Перевоспитанный беспризорник, поющий в хоре, — общеобязательный и потому слабый образ надежды на что-то другое, новое. Слабый тем более, что старое исчезло безвозвратно. О справедливости этой цены говорить бессмысленно: время необратимо, иначе его и искать не пришлось бы. Но в зазор между жанровой лихостью сюжета и негромкой грустью авторского голоса вклинивается последняя мысль. Не очень сложная, но важная и для фильма Урсуляка, и для того контекста отечественных ретросериалов, в котором он находится. Будь это время просто утрачено, как утрачивается в свой час любое время, его поиски, возможно, не были бы столь тщетны и бесплодны. Всегда что-нибудь да уцелеет, пусть даже вкус миндального пирожного. Но это время было ликвидировано. Как была ликвидирована Одесса изгнанием воров — соли одесской земли. Насильственно, подчистую, глупым и преступным велением сверху. Время, выведенное под корень. Мы могли бы попробовать вспомнить. Да вот беда: нас нет.


дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить