Монгола поскреби
В любом байопике, как ни относись к этому жанру, идеологии чуть больше, чем собственно кино. Фильмы в формате ЖЗЛ — своего рода лакмусовая бумажка для идеологии, которая нынче на дворе. «Монгол» тут не исключение.
Тот факт, что героем российского фильма (хоть и копродукции) со столь внушительным бюджетом выбрали печально знаменитого в учебниках отечественной истории Чингисхана, вызывает понятные вопросы. Поле для интерпретаций вырисовывается громадное. Размером примерно с навевающую дрему монгольскую степь. В хоре толкователей особенно хорошо слышится про «вертикаль власти» и про проблему национального кинематографа: кто-то видит в «Монголе» новых «Александра Невского» и «Ивана Грозного». Последнюю трактовку оставим на совести трактовавших — из монгола, сколько его не скреби, русский получается неважнецкий.
Но есть и третья версия — в фильме не без причин видят иллюстрацию к теории об евразийстве. Поводов для такой трактовки хоть отбавляй. Ведь «Монгол» — это действительно теория пассионарности в действии. Той самой пассионарности, что может служить единственной причиной (без помощи обстоятельств) выбиться «из грязи в князи». За полтора часа раб станет ханом, а шальные разплеменные варвары оформятся в гумилевский суперэтнос. Однако Бодров тонкости этногенеза опустит. Лишь в финале разреженное степное пространство заполнит могучая компьютерная массовка. Как из трех юрт вышли на свет бесчисленные орды — не вполне ясно зрителю и, похоже, не слишком интересно создателям фильма.
В главном (совместное производство, неслыханный бюджет) историческом блокбастере за последние «…дцать» лет отсутствует сама ткань истории. Вместо поступательного движения здесь совсем не эпический пунктир: в 9 лет Темуджин пренебрег советом отца, решив, что крепкие ноги для женщины не главное, в 40 — стал Чингисханом, покорившим царство тангутов и поставившим свой народ на колени. Что там между этими вехами, годом Крысы и годом Красного Дракона? Полудикие багатуры, меркиты и тайчиуты в лисьих шапках кочуют по степи и воруют чужих невест.
«Монгол» заканчивается ровно там, где начинается мировая история. В этом видится невероятная смелость постановщиков.
Сергей Бодров, режиссер, как принято считать, многому научившийся на западе, обходится с жанром байопика вольно. Его Темуджин, вопреки законам голливудской кинобиографии, не совокупность приключившегося с ним, а изначальная данность. Он терракотовый воин, слепленный хоть и недостоверно, но весьма привлекательно: благороден, упрям и не по-азиатски куртуазен. Понятно, что биографии бывают критическими и апологетическими, и Бодрову ближе последнее. Отработав методу на казахском госзаказе «Кочевник», он попросту сделал «Монгола» как хронику «с другой стороны», взяв за основу легендарную «Сокровенную историю монголов». Как следствие, в фильме смело перевираются вроде бы установленные исторические факты: например, историки считают, что Темуджин довольно долго жил с Бортэ, с названным братом Джамухой обошелся куда жестче. В рассказанную историю о бастардах, которых он так великодушно усыновляет в фильме, тоже не слишком верится.
Но это «вранье» — не следствие политической конъюнктуры, что вменяют в вину режиссеру. Дело в другом. Эпос не его жанр, стихией Бодрова всегда была суровая мелодрама, где важней всего сценарная правда жизни. А легенды, как известно, к фактам равнодушны.
«Танцы с саблями» и кровавая взвесь, летящая из зажатых под мышками бутафорских мешков, — вот и весь эпос. Намного интереснее и правильнее увидеть в «Монголе» европейскую историю, «авантюрный роман». В котором герой и от бабушки ушел, и от дедушки ушел. Сознательно или нет, режиссер, а вернее он и его сценарист Ариф Алиев, берут за канон нечто среднее между «Колобком» и древнегреческим любовным романом. Бортэ и Темуджин, что твои Левкиппа и Клитофонт, полюбили с первого взгляда, бегали из плена в плен и ждали встречи, пока история неслась к своему концу. Конечно, когда-нибудь любовники повзрослеют, и, если Бодров снимет вторую часть «Монгола», в хрониках повелителя громадной империи, скорее всего, найдется место и евразийству, а с ним и проверенным датам из учебников. Пока же монгол (еще Темуджин, а не Чингисхан) интригует. Своей непредсказуемостью. Свой не жанровостью. Своей не историчностью. Какое там иго? Действительно — герой. Пусть и герой-любовник.
Читайте также
-
Отборные дети, усталые взрослые — «Каникулы» Анны Кузнецовой
-
Хоакин Феникс — Мантихора, мифический зверь
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
Высшие формы — «У меня что-то есть» Леры Бургучевой
-
Джульетта и жизнь — «Можно я не буду умирать?» Елены Ласкари
-
«Мамзель, я — Жорж!» — Историк кино Борис Лихачев и его пьеса «Гапон»