Помогите, я нормален
Первые минуты напоминают необязательное home video. Папа, мама, мальчик четырех лет, его зовут Глеб. Дачный участок, солнечное утро воскресного дня, осень, пыль в лучах света, вещи в полиэтиленовых пакетах. Обычные дачные занятия, разговоры ни о чем. Все просто, почти скучно. Но Глеб в своей стихии, среди родных. Ему хорошо. Бегает, болтает, развоевался и замахнулся на маму палкой, мама смеется. Но вот мальчик начинает возить машинкой по клеенчатому столу — и становится ясно, что это не приглаженные «домашние заготовки», а четко выстроенное, продуманное, грамотно смонтированное кино с трехактной драматургией в каждой сцене: ее создают монтаж, движение камеры, ритм и развитие событий. Движения машинки то медленнее, то быстрее, а вот игрушка упала под стол, мальчик поднимает ее, игра продолжается. На дворе — большая машина с открытым багажником, из него дыбом торчит матрас. Семья переезжает в город.
«Ну, что, Глеб, рад, что едешь в Москву? Надоело тебе на даче? И мне надоело», — мама, как это обычно делают родители, вкладывает в уста ребенка свой ответ. В дороге Глеб спит. Проснувшись, ударяется головой и ревет. Камера находится близко к персонажам, прослеживает их движения, мимику, выражение глаз — и мы, без слов и объяснений, видим: на обстоятельства, для взрослых проходные, ребенок реагирует иначе.
Утром следующего дня Глеба будят: «Глеб, мы опаздываем». «Куда?» «Туда, где много игрушек и детей». «А что это за место?» Мама молчит, как молчат взрослые, когда не чувствуют уверенности в том, что делают. У мамы расстроенное лицо, папа дает сыну конструктивные установки: «Тема плачет, ты его защищай!» Тема — ровесник Глеба, сын приятелей или соседей, — действительно обливается слезами: «Я не хочу туда, я хочу домой!» «А шарик? А у меня в кармане шоколадка!» — это мама Темы. Знакомые фразы, выдающие беспомощность и бессилие; попытка переключить внимание ребенка, постыднейшим образом переводя язык чувств на язык предметов. Теме сейчас меньше всего на свете нужны шарик и шоколадка. Нужна мама, и он страшно кричит. Маму Темы вот-вот хватит удар, на маме Глеба нет лица, но путь продолжается. И с улицы — в узкий подъезд, на темную лестницу, в предбанник со шкафчиками. Воспитательница — молодая, симпатичная — улыбается. «Ну, Глеб, давай знакомиться!» Глеб смотрит обалдело. Глаза расширены. Насупился, но не плачет: слишком растерян.
Он немного оживится, когда зайдет разговор о животных. На улице поиграет: подражая папе, станет говорить по желтому пластмассовому мобильничку. Зато после тихого часа едва не расплачется — вторжение чужой реальности особенно болезненно, если оно заступает на свою, «домашнюю» территорию. Ребенок дезориентирован, готов сдаться, но приходит мама. И Глеб улыбается. Впервые за этот длинный тяжелый день. Как человека, избежавшего страшной катастрофы, его «пробивает» на поток безудержной радостной речи. Но рассказ его не соответствует тому, что мы видели. Утром его снова разбудит голос: «Глеба, пора вставать! Тема ждет. Пора на работу!» «Кому?» «Тебе и мне. Всем пора».
…”Мой первый документальный фильм, „Мой дом”, пригласили в Висбаден, — рассказывает Андрей Зайцев. — На кинофестивале я оказался один. Я попал в ситуацию чужого, незнакомого мира, законов которого не понимал. Мне так захотелось домой, что даже стыдно стало: что я, маленький, что ли? В этот момент я понял, что испытываю то же, что чувствовал в первый день в детском саду. Правда, в отличие от Глеба, мужественно вынесшего испытание, я целый день прорыдал в углу. Я вернулся с намерением сделать кино о первом дне в детском саду и сразу узнал, что сын моих знакомых, Глеб, в сентябре отправляется в сад. На съемку я потратил три месяца, на монтаж — больше года”. Режиссер снял картину на собственные деньги. Перед началом съемок он провел в группе детсада две недели — пока дети и взрослые не пере-стали на него реагировать. В картине нет ни одной поставленной сцены, нет игры на камеру. Естественное поведение. Синхронный звук. Гул города, разговоры, бытовые шумы. Титры на черном фоне. Никаких излишеств, лишних фраз, объяснений, подсказок, ассоциативного монтажа. Настоящая драма суха.
По интонации, лаконичности, выразительности и изначально доброму, внимательному отношению к своему герою «Глеб» напоминает фильм Вайды о Корчаке, вернее — о его «методе» отношения к детям. Там доктор, поставив ребенка перед рентгеновским аппаратом, показывал, сколько ударов в минуту обычно совершает сердце малыша и как оно начинает биться, если ребенок оказывается в травматичной для него обстановке. Андрей Зайцев поступает аналогично, показывая, что необходимость повиноваться обстоятельствам, поступать «по-взрослому», «как нужно», может оставаться для ребенка неосознанной, и тогда, соглашаясь с неизбежным, он страдает. Сердце, характер, внутренний мир ребенка подвергаются мягкому, но насилию, и ребенку нечего ему противопоставить. Так, без истерики, поучений и эмоционального шантажа, Андрей Зайцев снял очень простое кино о том, что незаметно для постороннего глаза происходит внутри человека.
Большинство нынешних неигровых картин посвящено людям без крыши над головой, больным, беженцам, нелегалам, заключенным: за основу повествования выбирается социальный или физиологический дефект. Такие люди и фильмы лучше вооружены против общества, им есть что ему предъявить. Но за кадром кинодокумента остается огромный мир обычного человека. Такого, как Глеб.
