«…И нет в творении творца…»
Пока смотрел «Свободное плавание», всплыла фраза: «Если мир ограничить квадратом асфальта, главным событием в нем будет трепыхание клочка бумаги». Вот занятная штука память: 40 лет назад прочитано, а — помню.
СЕАНС – 29/30
Эта мысль приходит в момент крушения честолюбивых надежд герою рассказа «Молодой человек», написанного в конце 20-х и тогда опубликованного. Там юный провинциал работает посудомойкой в привокзальном ресторане и ничего не замечает вокруг: он изобретает вечный двигатель (чем же еще заниматься молодому человеку в российской глубинке, пускай даже в условиях развернутого социалистического строительства?) Потом он едет со своим проектом в Москву, терпит, разумеется, фиаско, возвращается домой и открывает мир вокруг себя, изобретает посудомоечный агрегат, обнаруживает рядом беззаветно влюбленную в него Валентиночку — ее мать варит варенье, а герой бегает с Валентиночкой по саду, они целуются — и губы у провинциалочки сладкие и липкие от пенки. Но в последней сцене сидит герой в нестерпимой тоске на кладбище, прислонившись спиной к кресту, на котором начертано: «Кандидат в члены ВКП (б) тов. Рогожин». К финальной главе — эпиграф: четыре строчки, тогда потрясшие:
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучавшись, нам насладиться.
Автор строк не указан — тогда это еще больше заинтриговало.
Впрочем, сюжет судьбы самого автора рассказа поражает воображение до сих пор. Виктор Дмитриев. Год рождения — 1905-й. В 15 лет — член харьковского подпольного горкома комсомола (при деникинцах). В 20 — член московского горкома комсомола. Член РАППа. Писательская биография продолжалась всего два года — 1928–1930-й. За это время изданы роман, несколько повестей, десяток рассказов. Одна из книг вышла под псевдонимом «Николай Кавалеров» — стоит ли удивляться, что из РАППа Дмитриев в конце концов был исключен. Погиб через несколько недель после смерти Маяковского: выбросился из окна в обнимку с женой. На рубеже 60–70-х память о Дмитриеве без особого успеха пытался воскресить Вениамин Каверин.
Недостоевский подросток
В каком месте просмотра пришла мне в голову фраза о трепыхании клочка бумаги, видевшим фильм догадаться будет нетрудно: это там, где дебильного вида гигант — дорожный рабочий пугается пустого пакета, который несет на него ветром, и рушится наземь. Если брать шире, то эта фраза мне исчерпывающе описывает прием, на котором построен фильм (да и феномен его успеха, все нарастающего в придачу).
отечественное кино нового поколения болеет мучительной неспособностью найти развязку сюжета
Поставили камеру, намертво врыли в землю ножки штатива, включили — и ушли. На время, навсегда ли — неизвестно. Может, она и сама включилась, автоматически. Главное — никого за камерой нет. Тогда границы мира и рамка кадра — совпадают. За их пределами ничего. Нет ни жизни, ни смерти. А просто — вошел в кадр, вышел из кадра. Опять-таки: то ли навечно, то ли на время. Несется по дороге подгоняемый ветром смятый пакет — живой он, что ли? Ветер утих, сор улегся — значит умер? Один предмет к другому прибило — пошли на контакт? Нет сюжета, да и быть не может: видимость одна.
Кто-то из горячих голов здесь уже сходство с ранним Иоселиани разглядел. Помилуйте, да у автора «Листопада» и «Дрозда» вся драма, вся боль от постоянного соприсутствия вечного и повседневного при фатальной их несочетаемости. Поэтика «Свободного плавания» в своей полной однородности и одномерности этому кино — прямая антитеза. Тут скорее Антониони рубежа 50–60-х стоит вспомнить, этакий феллиниевский материал, обработанный приемами времен «Крика» и «Приключения».
Собственно говоря, не делает ли «Свободное плавание» событием та последовательность, с какой прием проведен через всю картину? В пору, перефразировав Базена, делить режиссеров на верящих в реальность и верящих в прием. Впрочем, обожествление приема — не результат добровольного творческого выбора. Оно возникает, подозреваю, как следствие неспособности найти общий язык с реальностью. Показательно, что отечественное кино нового поколения болеет мучительной неспособностью найти развязку сюжета.
Неспособность авторов взглянуть реальности в лицо объясняется ее безликостью и безъязыкостью
Подойдя к реальности вплотную, уже почуяв раздувающимися молодыми ноздрями ее запах, авторы в кульминационный момент, когда диалог вот-вот должен начаться, замирают в нерешительности и начинают пятиться назад, бормоча нечто невнятное. Так выглядит тот же «Коктебель», где постановщик «Свободного плавания» был одним из авторов. Точная, многообещающая заявка, едва ли не безупречная атмосфера, изощренная точность деталей — куда девается все это в последней трети? Лихорадочное, поспешное, скороговоркой придумывание финала. Развязка — как оговорка. Совершенно не мужское поведение, боязнь договорить и услышать внятный ответ.
«Свободное плавание» — «Сеансу» отвечают…
Думаю, что «Свободное плавание» создается как оправдание этой беспомощности и боязни — умело и последовательно выстроенное. Неспособность авторов взглянуть реальности в лицо объясняется ее безликостью и безъязыкостью.
Тут-то прием и срабатывает. Дайте весь фильм на общих планах или средних — и не увидите глаз. Зато соблюдете пафос дистанции. Сделайте слово равным шуршанию мусора на дороге или палой листвы — и полная безъязыкость реальности наглядно продемонстрирована. Поколение обретает прием, с помощью которого ответственность перед реальностью с себя можно снять. В этом смысле «Свободное плавание» едва ли не манифест.
