Жертва для главного
СЕАНС – 29/30
Именно в год, объявленный очередным ренессансом русского кинематографа, погоду в нем сделали два фильма театрального происхождения. Если «Изображая жертву» — спектакль, искусно превращенный в кино, то «Эйфория» выдает стоящего за ней поэта-примитивиста. В отличие от Кирилла Серебренникова, который предложил идею и стиль, Иван Вырыпаев подошел к своему кинодебюту как к ритуальному акту, который, как выяснилось, возможен не только на сцене, но и в пространстве экрана. Вопреки сказанному, фильм получился не менее концептуальным и эстетским. В этом противоречии — природа двойственного восприятия «Эйфории» профессиональной аудиторией.
Давно не приходилось наблюдать такой гражданской войны на уровне эмоций и животных рефлексов. На «Кинотавре» часть фестивального народа отвергла картину Вырыпаева физиологически, животом и печенкой — именно теми органами, которыми, как он признался, принял ее венецианский директор Марко Мюллер. Тем хуже с точки зрения противников фильма: западный мир падок на неоварварство и экзотический экстрим, которых не найти теперь даже в Корее, после того как Ким Ки-дук объявил, что больше не хочет работать в своей стране. Вряд ли Вырыпаева доведут до антипатриотического поступка, но то, что будут попрекать аморализмом, садизмом, грубыми эффектами на потребу загранице — это точно.
Жесткая «треугольная» любовная драма из жизни деревенских язычников разыграна опытными актерами Михаилом Окуневым и Полиной Агуреевой, а также дебютантом Максимом Ушаковым на фоне беспредельной российской шири — что в природе, что в душе, ее бы сузить немного. Женщина-мать, нелюбимый муж и мужчина, с которым ее связывает роковая страсть. С самого начала пахнет трагедией: в этом мире нет ни Бога, ни закона. Но божественное самозарождается в природном космосе и в связанных с ним загадочной связью душах героев фильма.
«Эйфория» — «Сеансу» отвечают…
Одна заслуженная кинодама подошла на «Кинотавре» и спросила: «Ну как вам может нравиться такой фильм, где мать бросает больного ребенка? Ведь любая женщина, если приходится выбирать между мужем и любовником, предпочтет любовника. Тьфу, мужа!» То, что сравнительно гладко проходило в элитарном круге театра, цепляет за нервные окончания большого тела кинематографа. Между тем то, что цепляет — мат во всю глотку (вместо «блинов» и прочих эвфемизмов), «отрезанный» палец ребенка, «подстреленная» корова — конечно, придает эмоционального жару, но воздействует вовсе не само по себе, а в связке с красотами тихого Дона и тщательно выстроенными живописными композициями, которые образуют тела незаконных любовников. Вот что разрывает сознание чувствительных зрителей: сцепка «чернухи» и «гламура», стихийности и маньеризма, цинизма и пафоса, в общем — нарушение всех законов, не только моральных, но эстетических.
Кино за гранью купить
Однако именно это смешение органично для времен первого грехопадения и изгнания из рая Адама с Евой: тогда еще не было ни искусства, ни его законов. В определенном смысле раем, более близким к нам, было советское прошлое, которое для героев Вырыпаева ассоциируется с обожествлением «главного» и продолжается в российском настоящем, начинаясь еще задолго до 1917 года. Вот выдержки из его «Кислорода» и других текстов: «И собаку бьешь, и матери не звонишь по неделям, жене изменяешь только для главного… Как и царапины на руках, как и бессонница, как и матерные слова на гараже, как и любовь… Из-за главного священники становятся гомосексуалистами, а я из-за главного дважды переспал с родной сестрой… Ради главного артисты снимаются в кино, писатели пишут романы и учителя соблазняют учениц». Рэп, спиричуэлс, старые песни о главном, только на полном накале, без лицемерия, стеба и стилизации — вот «кислород», вот стихия Вырыпаева. Актуальная реальность и современные герои включены у него в пространство вечных мифологем, отношений с (вполне языческим) Богом или, пользуясь советским жаргоном, духовных исканий.
