Музыка для декабря
Даже такой мэтр российского кино, как Никита Михалков, заявил однажды, что сегодня не отважился бы снимать фильм о современной жизни. Иван Дыховичный решился на это. И как бы мы ни относились к результату, сама попытка исследовать невнятный и сумеречный социальный туман, в котором мы все живем, слишком важна и слишком значима, чтобы отмахиваться от нее с холодным равнодушием.
Я убеждена, что «Музыка для декабря» — незаурядное и непроходное явление в нашем кино. В фильме вновь проявилась присущая Дыховичному способность видеть экзистенциальные противоречия жизни на уровне ее стилевых проявлений. И кроме того, при всех очевидных несовпадениях между замыслом и воплощением, между авторскими декларациями и эмоциональным тоном картины она производит впечатление предельно искреннего высказывания. Как будто за тонкой пленкой бликующего изображения и невнятно рассказанной истории колышется тоска, знакомая и близкая, как ощущение собственной кожи. Я не помню другой картины, в которой сегодняшнее интеллигентское мироощущение со всеми его иллюзиями, комплексами и растерянной неприкаянностью было бы столь беззащитно откровенным.
Наталья Сиривля
Наедине с твоей немощью и тоской // Сеанс, № 12, 1996 г.
В «Музыке для декабря» стиль не становится самоигральным сюжетом, хотя и работает как автономный нарратив. Но авторский дискурс ощутимо идеологизировался, Дыховичный не отстраненно живописует, но оценивает и высказывается. Похоже, режиссер боролся до последнего, но ему не удалось скрыть, что современные нувориши ему отвратительны; что многогрешной Анне он сострадает, а Машу терпеть не может, хотя она и жертва Анны; что к Ларину он равнодушен, а бессребреника Митю нежно любит. Ведь парадокс «Прорвы» в том, что в ней нет идеологического дискурса — его привнесли интерпретаторы. В «Музыке для декабря», в первом фильме Дыховичного на современном материале, идеологические акценты возникли. И привели Дыховичного к традиционной русской мифологеме о бедных праведниках и богатых грешниках. Лично меня это радует — хотя бы как свидетельство того, что русскую культурную модель не так-то легко побороть.
Елена Стишова
В сумерках // Искусство кино, № 8, 1995 г.
Иван Дыховичный движется к намеченной цели — делать дорогостоящее арт-кино европейского класса. Именно дорогостоящее и по-своему зрелищное, а не маргинальное (последнее пока определяет международный имидж молодой русской «волны» — как петербургской, так и московской). Уникальность этого эксперимента еще и в другом: он целиком проведен на русские деньги, полученные практически из одного — частного — кармана, и эта сумма даже по официальным данным превышает миллион долларов.
Благородство продюсеров (в титрах значится имя продюсера Леонида Лебедева) впечатляет еще более, если учесть, что сюжет фильма в итоге сводится к недвусмысленной морали, согласно которой деньги — зло, а творчество есть синоним бескорыстия.
Андрей Плахов
Все реальности петербургского фестиваля // Коммерсантъ, 1 июля 1995 г.
«Музыка…» кипит от внутренней энергии: композиции Батагова отсылают к Кейджу, а режиссура Дыхови чного — к театральным этюдам Васильева, где в слова вкладывается смысл подчас противоположный значению, идеология становится не разжеванными до жидкой кашицы мыслями, а шифром к неведомым закадровым переживаниям, загадочным, словно детский волчок на дне марсианского канала. Кино хочется пересмотреть, как хочется пересмотреть жизнь, даже если она пуста и бессмысленна.
Максим Андреев
Недосыпалка // Сегодня, 14 июня 1995 г.
Переходное время не располагает к любви — вот мысль Дыховичного, возделывающего ныне старую антониониевскую грядку: отчуждение изобильного и рефлексирующего мира. Тоже, кстати, великий мастер был искать жемчуг в навозе и деготь в меду. Но он и сам по молодости был холоднокровный, плавный, дымчатый, а Дыховичный горячий и живой, и в пятьдесят на тридцать выглядит, и плейбоем слывет — оттого его стынь совсем уж вселенская, лишь изредка искусственно согреваемая и содрогаемая дыханием самолета или костра. Везде ремонт, везде пусто, строго, и стены белые, и обостренное вялое недоверие ко всему вокруг, обычное для ежедневных перемен, и люди врозь, и совсем чужие начинают обниматься, оттого что родные собачатся, и Нева, как прежде, холодна и зеркальна, и даже в имени ее отрицание.
Денис Горелов
Дары волков // Известия, 4 декабря 1998 г.
Вывод фильма — искусство выше денег — кажется столь же очевидным и столь же сомнительным, как и вывод, ему противоположный. Сама природа этого кинематографа противится обобщающим заключениям, которые авторы упорно и последовательно пытаются ему навязать. К тому же (и в этом «Музыка для декабря», к сожалению, сомнений не оставляет) «новые русские» не так и страшны — они все равно падут жертвой российской духовности.
Лариса Юсипова
Новая культура и «новые русские» в новых масштабах старого Петербурга // Коммерсантъ, 14 ноября 1995 г.
В «Музыке для декабря» сюжет четко прописан, но зрительского самоопределения к происходящему не требуется. Можно поддержать Дыховичного за социальный критицизм или обругать за отсутствие надежды. Главное то, в чем он видит возможность выживания и развития — это творчество. Его герои: приехавший с Запада модный художник — эмигрант «четвертой волны», старый-новый русский — мафиози, кончающий жизнь самоубийством, его жена — в прошлом возлюбленная художника, ее дочь — жившая с ним тайком от матери, и Митя, поклонник дочери, пасынок мафиози, — все они формально втянуты в сложнейшие отношения. Все они персонажи трагической мистерии современной жизни, из которой ушла трагедия. Остались смерть (погибает художник, сходит с ума героиня) и красота. Из всего этого, скорее всего, и будет сотворено что-то новое. Например, альбом Мити «Музыка для декабря».
Андрей Шемякин
Эстетика — способ выживания // Общая газета, 23 ноября 1995 г.
