Шапку по кругу, господа!
Казалось бы…
Мы пережили героический период. Когда этот единственный в Москве зал брался с бою. (Речь, разумеется, об «Иллюзионе». Всего таких залов в стране было три: в Москве, в Питере и в Тбилиси.) Героический период, когда делом чести было раздобыть билет. Мы пережили те действительно по-своему замечательные времена, которые, скажем, еще десять лет назад переживал Иран. Одно из самых потрясающих впечатлений в жизни киноведа Сергея Лаврентьева — это две молоденькие иранские девочки, рыдающие у кинотеатра, потому что им не достались билеты на сеанс «Земли» Довженко.
Это прекрасно, это замечательно! Но это прекрасно, когда кино — в России или в Иране — больше чем кино. Сейчас признак нашей наклевывающейся цивилизованности — это то, что кино в России — не более чем кино. Как это давно уже имеет место во Франции или в Нью-Йорке.
Казалось бы…
Сомбреро С. Эйзенштейна, привезенное из поездки в Мекиску. Из коллекции предметного фонда Музея
Музей кино перестал быть престижным местом. Музей кино стал обыденным местом времяпрепровождения современной культурной молодежи. Вменяемой молодежи, нормальной. Музей кино больше не штурмуют, залы не заполняются на сто процентов, как это было в эпоху «Иллюзиона».
В эпоху «Иллюзиона» были легендарные личности. Были не просто завсегдатаи — были свои сумасшедшие, свои энтузиасты. Естественно, были свои «жучки», один из которых, кстати, стал сегодня просто крупнейшим и очень талантливым, энергичным продюсером. Впрочем, об этом читайте в «Записках киномана» Владимира Голубева (журнал «Киноведческие записки», 2003, № 64–65).
Всего этого нет. Нет ажиотажа. Нет спекулянтов. И это — самое прекрасное, что могло произойти. Теперь посещение Музея становится нормой. Киноманы уже оказываются в меньшинстве. Это просто норма времяпрепровождения для людей цивилизованного мира.
Казалось бы…
И вот теперь мы оказываемся вроде бы вновь на пороге героического периода.
Во Франции подобная ситуация имела место в 1968 году, когда парижскую Синематеку времен великого Ланглуа собиралось закрыть министерство культуры. А в качестве злодея и душителя культуры и искусства — если уж героический период, пусть он будет героическим до конца! — выступал тогдашний министр культуры Андре Мальро.
На такой героический период мы уже не потянем. Времена не те. К тому же и господин Соколов, и господин Швыдкой — это уже «такие не Мальро», если слегка перефразировать Ильфа и Петрова…
Потому что унижаться до споров, претензий или, тем более, выпрашиваний у государства, чтобы оно навело порядок, — у этого государства — стыдно. Раз уж мы ведем себя как люди цивилизованной эпохи, раз уж аудитория Музея кино сегодня — это цивилизованная аудитория, это означает наличие какого-то гражданского общества. А раз этому государству, живущему сегодняшним днем, не нужна память — а память это люди, — раз ему не нужны люди, то нам не нужно это государство. И мы можем обойтись… или, вернее, мы должны учиться обходиться без него. И если хозяйственные и хозяйствующие субъекты спорят, то у этих субъектов должна быть равная степень. Тогда давайте собираться сами и на основе своей собственной, личной, частной инициативы решать. Решать, как сохранить Музей кино, его фонды, его залы, которыми мы пользуемся. Как сохранить пленку в Госфильмофонде. Как сохранить фонды библиотеки Союза кинематографистов. Причем, когда речь идет о библиотеке и Госфильмофонде, «мы» — это еще лишь «мы, кинематографисты», а что касается Музея кино, то мы — это уже «мы, нормальные люди». Потому что теперь Музей кино — это уже не достояние сумасшедших фанатиков и не маньяков, «-манов», это достояние нормальных людей.
Что же изменилось в Музее кино за эти пятнадцать лет? Раньше ходили на стандартный набор фильмов. Ходили смотреть Феллини, Бергмана, Фассбиндера, Чаплина, Эйзенштейна… Остальное смотрели мало. А несколько лет назад в Музее провели эксперимент. Вне какой-то большой ретроспективы, на рядовом сеансе показали «Девушку с коробкой» Барнета. И набралось около ста человек. Вот тогда стало окончательно ясно, что Музей зажил.
Очень важно то, что программа Музея кино — это уже не киноманская обойма. Человек, который не живет, а выживает — существует настоящим временем, настоящим мгновением: есть у него кусок хлеба или его нету. Человек, который живет — существует параллельно как в этом мгновении, так и в прошлом и будущем. Поэтому для естественной жизни цивилизованного, нормального человека необходима память, необходим прошедший опыт. Эстетический и, наверное, больше всего, нравственный опыт. Вот, очевидно, за этим опытом люди и приходят в Музей. И это есть уже показатель нормального, естественного существования человека, не просто как животного, но уже как животного социального.
Аудитория Музея стремительно молодеет. С каждым годом.
Но и старики, которые приходят на сеансы, это не просто пенсионеры. Старики приходят за своим прошлым. Они видят подтверждение того, что их прошлое существовало. Недавно, после просмотра первой, немой экранизации «Тихого Дона» один из зрителей стал рассказывать, как смотрел эту картину в 1932 году. И такое случается довольно часто. Ну не бывает этого в других кинотеатрах и на других ретроспективных показах, и все тут! А, с другой стороны, все время бежит молодняк, который потом выходит с горящими глазами:
«Господи, и это уже было! И уже так снимали!»
Ведь, кроме всего прочего, мировая культура сбивает с современного человека спесь этого поверхностного превосходства, эту пену технического прогресса. Он обнаруживает, что существовавшее раньше, при всем своем техническом — чисто техническом! — несовершенстве, могло гораздо глубже проникать в эти самые пресловутые «глубины человеческого опыта». Кроме шуток! То есть человек понимает, что и раньше были не дураки. Что до него уже что-то было известно. Что, кроме всего прочего, бывают эпохи взлетов и бывают эпохи падений. Человек, который считает, что он живет и в Истории, в историческом измерении, — отучается от этого пошлого восприятия истории как линейной. И здесь уже очень многое зависит от искусства составления кинопрограмм. Об этом читайте интервью Наума Клеймана!
Впрочем, «случай» с Музеем кино — далеко не единичный. О Музее хотя бы еще говорят, собирают подписи, устраивают митинги. А в эти же дни в Белых Столбах разворачивается строительство кирпичного завода, представляющего страшнейшую угрозу одному из крупнейших киноархивов мира — Госфильмофонду. И об этом уже говорят значительно меньше.
На самом деле, не просто учреждения выбрасываются. Культура — это люди, которые там работают. И вот за ненадобностью упраздняются люди. Пока тут кипят страсти вокруг Музея, имеют шанс вылететь в полную неизвестность, погибнуть фонды библиотеки Киноцентра, которая является, на самом деле, библиотекой Союза кинематографистов. И вместе с фондами — десятилетиями проработавшие в этой библиотеке совершенно очаровательные женщины, которые есть не просто часть этой библиотеки, а живая душа ее. Вечные девочки — особый тип классических русских интеллигенток, который еще чудом здесь сохранился. И угроза исчезновения вот этой живой души еще более страшна, чем угроза исчезновения замечательной коллекции монтажных листов, папок с газетно-журнальными вырезками по отдельным фильмам, по персоналиям, тщательнейшим образом выстроенной картотеки.
Да и Музей кино — это, конечно, далеко не только фонды и просмотровые залы. Подумайте только! Здесь, как в шварцевских сказках, сотрудниками работают персонажи из кинофильмов. Фототеку собирает Дуня из «Станционного смотрителя» — Марьяна Кушнерова. А через стенку разбирается с архивными документами Эмма Перельштейн — та самая девочка из «Радуги», кажется, не очень изменившаяся за прошедшее время. Потому что в этом пространстве время течет несколько иначе, чем за его пределами. Так же и с экспонатами. Мебель работы Михаила Ромма — это не деталь экспозиции, а то, на чем сижено-пересижено, говорено-переговорено. Здесь же — макет легендарного кинопоезда, сделанный самим Александром Медведкиным. На стеклянный колпак этого макета кладут не только рукописи, но и бросают шляпы. Среди этого живут. И, попадая сюда, сам начинаешь жить в этом удивительном пространстве. С ходу встревая в никогда не прекращающийся разговор.
Все это есть пространство культуры как среда обитания. Ее-то и уничтожают и вытаптывают. И в таком случае имеет ли смысл что-то объяснять, доказывать, спорить? На наш взгляд, остается лишь один выход.
Шапку по кругу, господа!
Читайте также
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Mostbet giris: Asan ve suretli qeydiyyat
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве