Ирина Любарская
Ирина Любарская

Роддом, где не разбиваются сердца


Странное дело. Стоит появиться действительно милому и не по-дебютному мастеровитому фильму с позитивным пафосом, социально значимой темой и снятому в псевдодокументальной эстетике — и этот фильм начинают возносить так, будто в его безыскус­ности и простоте, слишком навязчивой для конца девяностых, есть что-то смелое или хотя бы значимое в смысле развития сюжетосложения и киноязыка. Именно это восхваление
симпатичного фильма «С днем рождения!» мне кажется несимпатичной — провинциальной — тенденцией. Чреватой тем, что еще лет десять наш кинопроцесс будет пребывать в обмороке.

Внутримышечно я понимаю, почему любой фильм, где эксплуатируется мифология роддома или кладбища, обречен вызвать особую взвинченность в суждениях: здесь срабатывает условный рефлекс почтения к сакральной теме жизни и смерти. Родовые и смертные муки всегда переживаются как шок, поскольку предъявляют весомо, грубо, а главное, зримо (слова, увы, обесценились) неразгадываемую, неотвратимую, отвратительную, притягивающую и очень страшную загадку бытия. Собственно, здесь в чистом виде выпадает осадок экзистенциального пафоса.

Но подкожно — там, где, собственно, и возникает контакт с художественным произведением, — болезненное трение жизни о смерть физически ощутимо далеко не всякий раз, когда автор решит разыграть эту мифологическую карту: метафора стерлась от частого употребления, восприятие притупилось. И малобюджетность тут ни при чем. Искусство как единственный инструмент, с помощью которого можно изменять опостылевший мир, не имеет, на мой взгляд, права быть бедным на идеи, стиль, язык и пр. Особенно «в наше трудное время».

Лариса Садилова жаловалась, что в наше трудное время ей было трудно найти деньги для съемок этой картины: стоило ей заикнуться, что хочет снять фильм о провинциальном роддоме, как она тут же получала отказ. Еще бы…

Когда-то моя практичная мама, заметив склонность дочки к сочинительству, взяла и отнесла обнаруженные дома тексты — насколько я помню, там была поэма о событиях в Чили,
а также роман в стихах про канадских профессионалов — в какую-то молодежную редакцию. Привыкшая ко всему редакторша, прочитав все это, устало спросила: «А почему бы вашей девочке не написать о ребятах своего двора? Мы бы обязательно опубликовали». Так вот, захотеть напечатать стихи о «ребятах нашего двора» могли только в году эдак семьдесят втором, но никак не в девяносто восьмом. Не стоило ли Садиловой сформулировать для себя
и для посторонних замысел фильма иначе? Тогда, возможно, и ее фильм получился бы не столь линейным по структуре и прямолинейным по мысли.

Идея (воспоминания разрушенного роддома) и избранная форма (флэшбэк, обрамленный развалинами) возражений не вызывают. Но Садилова попалась в капкан «малобюджетной
поэтики», слишком жестко очертив рамку повествования и не дозволив себе ни шага вправо-влево (считается: побег). Флэшбэк один, рамка одна, а героинь несколько — что при этом пострадало больше всего? Те грани, на которых могла бы играть картина.

Во-первых, быт дома, где начинается человеческое бытие, его возможная, но нереализованная разностильность. Во-вторых, истории его обитательниц, чьи голоса вспоминает развалюха-роддом. По-хозяйски практично сведя их всех в одном месте в одно время, Садилова погрузила замешанный на быте сюжет в вакуум некоего исторического вневременья: только наличие мужа-бизнесмена у одной из рожениц позволяет приблизительно установить, какое тысячелетье на нашем дворе. Кроме того, железной рукой автора героини «разведены» по ячейкам типажей: если немногословная — то интеллигентка-одиночка, за которой не придет папаша младенца, если говорливая — то много рожавшая, все испытавшая добродушная тетка с мужем-
алкоголиком и т. п. Картинные телефонные истерики молодухи — полный и безусловный «фальшак». А настоящая история только одна: про шизофреничку, которая каждый год рожает от психа и все надеется, что ей однажды отдадут ее ребенка.

Попытка снять «чернуху с человеческим лицом» — что же в этом предосудительного?
Но манипуляция приметами безобразного и убогого быта обеспечивает столь пышный расцвет благообразного и сладкого кича, что диву даешься от нахлынувших воспоминаний о советских кинорепортажах. Садилова соблюдает правила игры, которые сегодня соблюдать не слишком прилично. Особенно дебютантам. Последнее, конечно, нуждается в пояснении.

Когда твердят о пользе «простого доброго кино», то апеллируют, как правило, к безликому потоку, не оставившему по себе имен. Однако ни «доброго», ни «злого» кино как жанра
не существует — есть идеологические марки, устойчивые штампы-символы, пригодные
в равной степени и для того, чтобы честно угодить, и для того, чтобы показать фигу в кармане. В этом деле можно проявить завидную художественную изощренность, спору нет. Но только жутким фоном всепобеждающей эстрады я могу объяснить себе, что такая рациональная скудость авторского посыла, какую предъявляет фильм «С днем рождения!», в глазах многих выглядит едва ли не достижением в сфере, прости господи, духовности.

Прекраснодушие — по корневому составу отличное слово. Но как оценочное понятие — само по себе сомнительно. Из-за жесткой авторской установки на прекраснодушие интимнейший, мистериальный, божественный акт родов, снятый документально, не вызывает катарсис, но становится просто долгожданным аттракционом — предсказуемым, а значит, проходным. Мало того, именно сцена родов кажется при повторном просмотре одной из самых игровых в фильме — она воспринимается, как инсталляция, некий знак феминистской
смелости автора и ее героинь. Не более того, увы.

Впрочем, что это я? Дебют Ларисы Садиловой мне кажется очень успешным — хотя бы как
раздражитель.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить