Лев Аннинский
Лев Аннинский

Танец победителей?


Царевич Алексей. Реж. Вадим Абдрашитов, 1997

На каждый фильм Абдрашитова идешь как на консилиум. «Время танцора» — не исключение. Диагноз поставлен, естественно, по горячим точкам. Офицер только что победивших федеральных войск выписывает из России семью и вселяется в дом бежавших местных жителей. Тут у меня сразу возникает вопрос. Все-таки это вселение не вполне типично для нынешней ситуации; все-таки из горячих точек нашего времени бегут не местные, продавая квартиры за бесценок и бросая добро, а русские, выдавливаемые местными… Перевернутую экспозицию поначалу принимаешь именно как прием, но по ходу фильма начинаешь понимать, что опрокинута из века XX в век XIX вся психологическая ситуация. То есть психологически — перед нами, скорее, Кавказская война прошлого столетия, война, в которой Россия медленно и трудно, но одолевает. Однако к душевной маяте российских офицеров, описанной Лермонтовым и Толстым, Абдрашитов добавляет толику легко узнаваемого постсоветского хамства. Да еще — лейтмотивом — этот одуряющий казачий перепляс: лампасы, кресты, крики «Любо!» … Меня эта костюмерия раздражает (в жизни) не меньше, чем авторов фильма, вынесших пляс аж в заглавие, но я чувствую, что корень моего сними расхождения — не на уровне лампас и папах, но глубже. Речь идет о том, что же произошло, что с нами происходит. В фильме основу мелодии составляет беспардонность победителей. В моей душе — совсем другая мелодия. Нет, Россия — не победительница. Россию как одно из воплощений мировой культуры в казачий ансамбль не уплясать. Разумеется, Абдрашитов это чувствует. У него перепляс — при всей победоносности — отдает пиром во время чумы. И ощущением бесцельности этого пира. Горец, сложивший оружие и пошедший в услужение русским, твердо знает, что будет делать дальше: выждет и вновь подымет оружие. А не он, так дети его. Тут есть цель, линия, программа, единство духа и тела… Русские — никакой цели не имеют. Это-то страшней всего. Они — вояки-победители. И только. Таким русским достаточно противопоставить просто молчаливого чужака — и все сработает: оскорбленность жертвы, право мужчины мстить, да и загадочность Востока, наконец. Нам уже не до выяснения того, почему хирург, лечивший детей, стал полевым командиром. Мы не знаем, что привело его к этому: высокие идеи ислама, сепаратистская логика борьбы, традиционная кровная месть или элементарное стремление не отдать кусок; мы не знаем, кто его товарищи: герои национально-освободительного движения или уголовники-мокрушники. Судя по фильму, возможно все. И, стало быть, неважно, что именно, а важно, что раз идет война, то око за око, зуб за зуб. Между опьяненными кровью мужиками пластаются трезвые бабы, пытаясь унять, урезонить, образумить. Пронзителен перепляс соперниц, которые поддаются безумию и терпят его — только бы защитить жизнь, остановить кровавую карусель. А мужики — не слышат. Пляшут самозабвенно. Победители! Отвоевали кусок морского берега и радуются. Пчелок разводят, в бурках верхом скачут, горянок щупают. И не чуют, что мститель, тайно вернувшийся к брошенному дому, уже берет победителей на мушку. Он их берет, а они его. Хватают, разоружают и — под арест.

И вот, захватив такого мстителя с оружием в руках, наш танцор отпускает его. Это — самый острый, самый страшный и самый запредельный момент фильма. В том смысле, что, исходя из общего нравственного расклада, вы почти догадываетесь, что наш благородный ротозей врага пожалеет, и это плохо кончится. Выпущенный из тюрьмы не раскается. И потому спровоцированное в вас зрительское сочувствие доброму человеку окажется обманутым. Вы этому зрительски сопротивляетесь. Но по запредельной логике (той, что за пределами силовой логики) вы знаете другое: он его все равно пожалеет, он его отпустит несмотря ни на что, вопреки всему — просто потому, что не сможет иначе. Просто потому, что он, этот наш танцор — как и все мы — немножко Иван-дурак из сказки и другим не будет ни при какой погоде. Не захочет быть другим. И мы не захотим. Гибельно именно то, что ситуация не оставляет России иных путей сохранения лица, кроме войны. Но насилие уничтожит все — и прежде всего те ценности, ради которых стоит обнажать оружие. Замкнутый круг, капкан, ловушка. Поднимем оружие — окажемся прокляты. Будем великодушны — примут за слабаков. Будем благородны — нас еще больше возненавидят. Мы пожалеем — нас не пожалеют. И это — глубокая, горькая правда, которая встает из фильма Абдрашитова.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить