Профессия: живой труп
Приятель покойника. Реж. Вячеслав Криштофович, 1997
Тургенев, кажется, заметил: в жизни случается такое, на что можно только указать и пройти мимо. Он, вероятно, имел в виду нечто возвышенное и очень достойное. Но меня посещает эта мысль, когда приходится размышлять о фильмах-бедолагах, которым невозможно поставить точный диагноз или вынести справедливый приговор. Ведь нельзя назвать точным диагноз «ни жив, ни мертв». И нельзя счесть справедливым приговор «ни рыба, ни мясо».
Впрочем, «Приятель покойника» смог бы примирить с этими определениями и называться тогда вполне культурологически: «Профессия: живой труп» (с той, конечно, поправкой, что сценарист — никак не Толстой, а постановщик — не Антониони, кто бы сомневался). Но современная вариация на вечную тему перемены участи удалась бы только в одном случае: если бы авторам хватило иронии по отношению к рассказываемой истории и к себе, рассказчикам, тоже.
Кино часто доказывает справедливость борхесовской шутки о том, что историй на самом деле всего четыре (иногда даже кажется, что кино готово уменьшить это число вдвое). С одной стороны, пересказывать сюжет «Приятеля покойника» — значит оказывать дурную услугу его дистрибьюторам. С другой стороны, режиссер снял фильм визуально стерильный: картинка столь же несущественна, как в мыльных операх, которые большинство домохозяек смотрит, поднимая голову от шитья и вязанья лишь в особо патетических моментах.
Приятель покойника. Реж. Вячеслав Криштофович, 1997
Следовательно, главным предметом анализа может стать только рассказанная история. Она вполне складная (в пересказе) и даже затейливая (если кое-какие несообразности опустить, а кое-какие экзистенциальные мотивы додумать). Герой, отягченный всеми сегодняшними проблемами кризиса среднего возраста (денег и работы нет, преуспевающая жена уходит к любовнику, смысл жизни к тридцати пяти годам так и не обнаружен), заказывает по телефону убийство своего удачливого соперника. Но вместо его фотографии вкладывает в конверт свою. Отличный ход, однако — «Уже написан Вертер». Совершив столь романтический шаг, герой понимает, что легкость незадавшегося бытия для него не так уж невыносима. Останавливая на скаку неосторожно запущенный механизм судьбы, он проявляет неожиданные чудеса сноровки и снова заказывает убийство — уже собственного убийцы. Мало того, вполне успешно помогает второму киллеру избавить себя от первого.
Современного жизненного материала, который нанизывается на этот сюжетный шампур, в фильме много. Есть и дружок из коммерческой палатки, подсказавший идею заказного убийства. И хамоватый перекупщик апельсинов, пытающийся выучить вежливый английский. И девочка-интердевочка, Настасья Филипповна наших дней, почти честно полюбившая героя за красоту лица и души. И спецназовец, промышляющий на пенсии рыбной ловлей и профессиональным душегубством. Скетчи с участием этих персонажей, сыгранных убедительно, разве что с некоторым нажимом, пожалуй, наиболее органичны в картине и напоминают о том, как свободно дышали когда-то среди мелочей жизни все актеры в Ребре Адама того же Криштофовича. Но вот Александру Лазареву-младшему роль аутсайдера, не вписавшегося в собственную жизнь, дается с видимым трудом. Собственно, главная беда картины в том, что ни характера, ни судьбы в рамках несложной (хотя и остроумной) схемы-фабулы за героем не стоит. Актер играет старательно — страдает, размышляет, оживляется, изумляется и пугается с невероятной силой и какой-то скульптурной статуарностью, хоть лепи с него. Но чтобы полноценно воплотить характер такого потерянного героя, нужна, скорее всего, совсем другая фактура. А для создания образа игрушки в руках судьбы — совсем другая актерская школа. Такую фактуру и такие приемы могли оправдать в фильме камера и монтаж. Однако нельзя не заметить, что оператору с режиссером явно были милее все те же мелочи жизни, вроде тапочек покойного киллера, по своей выразительности превзошедших хлопочущего лицом героя, который остается в финале своим среди чужих или чужим среди своих. «Приятель покойника» профессионально доброкачествен, но говорит на некоем усредненном эсперанто. Пусть даже грамотно говорит — ну и что? Без грамматической ошибки и проч. разговаривать с ним незачем: можно только указать и пройти мимо.
