Сергей Маковецкий — Господин Никто
Всё что угодно.
Без сомнения — всё, что угодно.
Любая роль.
Я знаю,
вы знаете,
они знают,
он сам знает:
Сергей Маковецкий может
сыграть все,
что угодно
любую роль.
Он перевоплотился…
СЕАНС – 16
Я знаю, вы знаете, они знают, он сам знает: Сергей Маковецкий может сыграть все, что угодно. Он перевоплотился в композитора Шостаковича безо всякого грима («Скрипка Ротшильда»). Он появился в роли серого мужичка Трофима («Трофим»), и бывалые волки-критики его не узнали. Он может рассказать нам о великой иллюзии Любви (спектакль «М. Баттерфляй») — и с тем же успехом изобразить душу, в которой и отдаленные признаки чувств не ночевали («Летние люди»).
Что-то жутковатое и загадочное есть в этом, не правда ли? Не в самой способности к видоизменению и перевоплощению, которая есть нормальное, органическое свойство всякого приличного актера. Что-то странное, тревожное, но и по-своему прелестное есть в превращении реального человека, Сергея Маковецкого, со своей биографией, достаточно сложным личностным устройством и т. д. и т. п., в некую напряженную и чреватую чем угодно пустоту, которая может принять любую форму.
Лаконизм мимики, некая одеревенелость фигуры, пустые глаза, кукольный голос, общее потрясающее и зловещее впечатление.
Пожалуй, это он актер-загадка, а вовсе не Олег Меньшиков. Вся загадочность Меньшикова сводится к тому, что он более-менее похож на интеллигентного человека, которому неловко отвечать на дурацкие вопросы журналистов. Но как актер он вполне укладывается в формулу Станиславского: «я» в предлагаемых обстоятельствах. Просто его «я» поинтереснее, чем у многих других.
«Я» Сергея Маковецкого в предлагаемых обстоятельствах будто бы исчезает. Появляется тот или иной образ. Любой. Какой угодно.
Правда, у него есть свои творческие особости. Сильнее и острее всего ему удаются люди, которых принято называть «ничтожными». Ничтожные люди… вот еще вам одна загадка. Ничтожные люди… что это такое? Люди, которые сами — ничто, или люди, которые ничтожат других? Или это взаимосвязано неумолимой связью? Человек, лишенный действительной, живой и собственной самости, обращается в марионетку чьих-то проказ — то забавную, жалкую и трогательную, то зловещую…
Наверное, Сергей Маковецкий был бы идеальным актером в сценических фантазиях Всеволода Мейерхольда. Эраст Гарин в «Ревизоре» и «Мандате» — вспоминается сразу — тоже был Господин Никто; лаконизм мимики, некая одеревенелость фигуры, пустые глаза, кукольный голос, общее потрясающее и зловещее впечатление — вот как перекликаются-аукаются времена, вновь и вновь сообщая нам, что и таким может стать человек. «Все может случиться с человеком!» — как воскликнул Н. В. Гоголь, которого, к сожалению, Маковецкий еще не играл, а должен бы.
Лучшая роль Маковецкого в театре — Рене Галлимар из «М. Баттерфляй». Лучшая роль в кино — Проводник из «Пьесы для пассажира».
И светлый немигающий взгляд из-за огромных очков лишен всякого чувства, всякого конкретного смысла.
Что за жалкое, ничтожное, несчастное и бесконечно трогательное создание был этот Рене Галлимар, в блестящей, ироничной и печальной композиции Романа Виктюка!
Стерильный европейский человек в джинсах, стертый цивилизацией до очертаний нуля, не смевший ни любить, ни ненавидеть, ни самостоятельно думать, мелкий винтик дипломатии, переживает величайшее счастье и величайший крах своей жизни, попав в трагикомедию любовной иллюзии.
«Я любил идеальную женщину, и она отвечала мне взаимностью», — обиженно и упрямо твердил этот бедный человечек, который — Маковецкий давал зрителям это понять — прекрасно знал, что не было ни взаимности, ни идеальной женщины… Даже женщины — и той не было.
Боги мои, из каких гофмановско-гоголевских инфернальных глубин забрело к нам это существо!
Галлимар-Маковецкий двигался по сцене скованно и замедленно, с механической прерывистостью робота, а широко открытые, будто вовсе не мигающие глаза, точно смотрели беспрерывный сон. Он не мог жить в «действительности», общаться с «реальностью» — то есть с той формой уплотнения тонкой жизненной материи, что мы именуем «действительностью» и «реальностью». А может, он был прав, Рене Галлимар, и любил он идеальную женщину, раз она существовала для него! Пустота, живущая в этом ничтожном человеке, оказывалась творческой и благодетельной, она рождала любовную иллюзию, заполнившую это жалкое существование и подняв его до высот трагикомедии. Вдохновенная точность работы Маковецкого была однажды мне явлена воочию: пару лет назад мне представили культурного атташе одной из европейских стран в Петербурге — взглянула, и стало не по себе. Передо мной стоял… Рене Галлимар Маковецкого. Такой же безупречно стерильный, с автоматической замедленностью движений, с теми же глазами, видящими сон, и безнадежной отъединенностью от «реальности». Только, в отличие от своего сценического собрата, этот Галлимар еще не принял истинной судьбы, и любовная иллюзия еще не протащила его по всем кругам ада…
Проводник в «Пьесе для пассажира» Миндадзе-Абдрашитова — зловещая марионетка, человекообразный Голем, давно сбежавший от хозяина и отлично выучившийся держаться среди людей. «Как тяжко мертвецу среди людей…» (Блок). Нет, этому не особо тяжко. Конечно, сей странный, напевно-однообразный, словно из гулкой пустоты рожденный голос — не очень человечен. И светлый немигающий взгляд из-за огромных очков лишен всякого чувства, всякого конкретного смысла. В прошлом Проводник был безжалостным судьей, точно исполнявшим все буквы закона. Он им и остался — изменились лишь обстоятельства. Автомат будет существовать, пока не испортится механизм, пока некая песчинка человечности, случайно в нем застрявшая, не выведет его из строя…
Боги мои, из каких гофмановско-гоголевских инфернальных глубин забрело к нам это существо! Как оно сумело к нам, в основном живым и теплым, приспособиться-приноровиться, ничуть и никак с нами не совпадая.
К нему, Маковецкому — не к нему лично, а к его артистической сущности — более, чем к другим, применимы слова Гоголя о страшной, непонятной тоске, заполнившей мир. Тоске о раз-воплощении, рас-человечивании человека, потерявшего самость и пошедшего в услужение к кому-то. Конечно, Господин Никто должен был когда-нибудь да обнаружиться в искусстве. Поскольку он плотно окружает нас в действительности.
Только холодок пробежит по спине — точно кусочком льда по ней провели.
Это он сидит в судах, законодательных собраниях, Думах, аккуратно поправляя очки и вежливо отвечая на вопросы журналистов, всегда конкретно и всегда бессмысленно.
Он встретится вам в любых коридорах любых министерств, во всякой дипломатической миссии — но он нередок и в крохотном ЖЭКе, и в вагонах железной дороги, да хоть в гардеробной. «Абсолютный Вахтер» — как назвал одну из своих пророческих песен Александр Башлачев. Вы никогда не запомните его лица. Только ощущение непонятной тоски и тревоги, невесть откуда взявшееся. Только холодок пробежит по спине — точно кусочком льда по ней провели.
Никто и Ничто с вежливым любопытством глядит на нас из-за стекла, а кто на самом деле помещен в сей аквариум — мы или он? И вот уже хочется древним магическим заклинанием отодвинуть этот ужас — «У тебя нет власти надо мной!». И он моментально съежится, потускнеет, станет обиженным и жалким — «А я что? Я — ничего…»
Отличный актер — Сергей Маковецкий. Большое будущее у него.
Ведь он может сыграть все, что угодно.
Любую роль.
