Три европейские истории
Три истории. Реж. Кира Муратова, 1997
В названии последнего фильма Киры Муратовой нет ничего. Оно абсолютно нейтрально с точки зрения смысла, стиля, оно не дает никаких авансов и обещаний. Сегодня, в данных обстоятельствах времени, замысла и настроения для Муратовой в назывании своего кинопроизведения актуальна максимальная закрытость и краткость, простота и прямота. От метафоричности и глубокомысленного назидания — через формальное отождествление названия с главным героем (что по сути уже лишает его собственных композиционных возможностей) — Муратова приходит к открытому подзаголовку: вы увидите три истории, рассказанные мной, Кирой Муратовой. В моей бесконечной вселенной я покажу вам еще три маленьких уголка. Три фрагмента.
По всей видимости, главное привходящее обстоятельство, сыгравшее роль в создании последнего фильма Муратовой, — это ее окончательное утверждение как крупного и независимого европейского автора, находящегося скорее не в национальной кинотрадиции, а в некоем предметном географическом колорите. Таковым и становится Одесса — теплая, старая приморская земля с зоопарками, белыми колоннадами, рассохшимися старыми террасами и горами бледно-желтых яблок. Этот город полон старомодных вещей, используемых по назначению: шкафы — для сокрытия трупов, чулки — для удушения доверчивых дев, мышеловки — для хранения отравы. В этом пространстве Муратова, очевидно, делает попытку рассказать три свои истории именно так, как они происходили, не больше не меньше — без скидок на зрителя, конъюнктуру и статус прижизненного классика. Она оставляет за собой право на частное, единичное высказывание, на пренебрежение крупной формой, на любование фактурами и подробностями, на тихую улыбку усталого мастера.
В первой новелле Кира Муратова реализует заявленное право с блестящей смелостью и свободой. Мимесис Сергея Маковецкого в первых кадрах, это настоящее актерское слияние телесного и духовного, при всей своей шаловливой бессмысленности становится куда более сильным эстетическим переживанием, чем многие часы торжественных и глубокомысленных красивостей, отснятых на пленку. Первую новеллу нельзя пересказать, она действительно — искусно выполненный фрагмент, осколок, в котором отражается и присутствует оставшееся за рамками кадра целое. В ней слышны самоценные, остраненные, предсказанные эстетикой абсурда муратовские диалоги, в ней уместна и точна галерея разъятых, лишь слегка объединенных в неназойливом сюжете персонажей. В ней много воздуха, иронии и светлой теплой грусти.
Вторая новелла полностью перечеркивает скромность амбиций автора первой. Тяжеловесная монументальность, конкретность мотиваций героини и, конечно же, человеческий магнетизм Ренаты Литвиновой и Ивана Охлобыстина, во много раз превосходящий их дар актерского перевоплощения, делают сравнение и соседство новелл, вторая из которых едва ли может носить это скромное жанровое определение, просто невозможными. Конечно, местами за излишне строгой и стройной драматургической конструкцией просвечивают знакомые атрибуты «фильма Муратовой» — эпизод со старухами — матерью и дочерью, нянечки, неподражаемая мать Офы, — но охлобыстинское «матку надо лечить, матку» звенит в ушах и мешает расслышать реплики, из которых Муратова обычно так тщательно выкладывала мозаику бездумной, словно никем конкретно не произносимой — речи.
Третья новелла призвана была, по всей видимости, стать столь же необязательной и чарующе-импровизационной, что и первая. Идея воскресить погубленную героем Маковецкого витальность в Лиле Мурлыкиной (так зовут и актрису, и героиню), чтобы та отомстила за себя мудрому старику, двойнику своего убийцы, могла бы спасти композицию «Историй», связав новеллы воедино. Но режиссера подвел блистательный Олег Павлович Табаков, играющий тонко, мудро, с ювелирной точностью каждого слова, но при этом с абсолютной, классической прямолинейностью верного сына системы Станиславского. И тут дело не в поколении (играет же Юрский Ионеско), а в изначальной этической «громкости» третьей истории, в ее несоответствии муратовской интонации обитательницы ivory tower.
«Три истории» действительно получились разные, и это правильно, но при этом у них осталось так мало общего, что исчезла почва для объединения. Кира Муратова, попеременно примеряя маски усталого мэтра, story-teller’a и перебесившегося имморалиста, так и не остановилась ни на одной из них. Будем надеяться, что следующий отрезок пути будет пройден уже без страха и сожаления об утраченных опорах.
