Ненастоящий роман
Линия жизни. Реж. Павел Лунгин, 1996
Замечено: к «Линии жизни» наиболее благосклонно относятся те, кому не понравился «Луна-парк» Ну и, соответственно, наоборот. Так что если припомнить соотношение ругавших и хваливших картину, то не видится ничего странного в том, что новую работу Лунгина приняли скорее одобрительно. Мне-то «Луна-парк» в свое время понравился. В нордической белизне мускулов «чистильщиков», в зареве пылающего над Москвой-рекой роллеркостера явственно чудились отблески футуристического урбанизма в духе «Терминатора-2» неожиданного для отечественного (хотя бы и наполовину) фильма. А тщательно и стильно выстроенный изобразительный ряд в сочетании с энергетикой во многом компенсировал и условности национально-идеологического толка, и явную надуманность сюжета.
Сюжет в «Линии жизни» тоже трудно назвать реалистическим. История о попытке русской мафии выдать французского композитора за его некстати замученного соотечественника- фирмача, соотносится с реальностью ничуть не больше, чем приключения ревнителя русской идеи, обнаружившего, что фамилия его отца — Хейфиц. Однако в данном случае условность происходящего на экране почему-то воспринимается большинством аналитиков не просто как должное, но с восторгом, с непрерывным и искренним хохотом. Иронии, безусловно, прибавилось. И все равно совершенно непонятно, почему мафиози-экстрасенс из «Линии жизни», наделенный многозначительной жестикуляцией дона Корлеоне и мудрой хрипотцой Армена Джигарханяна, должен восприниматься более органично, нежели компьютеризированный центр подпольных экстремистов, замаскированный в «Луна-парке» под коммуналку. Видимо, дело не столько в самом фильме, сколько в изменившихся общих приоритетах.
Линия жизни. Реж. Павел Лунгин, 1995
Изменение приоритетов Лунгин как всегда почувствовал раньше и лучше других. Если раньше его истории были выдержаны в жесткой, тревожной и несколько гипертрофированной манере создателя «Синего бархата» (имя Дэвида Линча небезосновательно упомянуто в обеих рецензиях на «Луна-парк», опубликованных некогда «Сеансом»), то теперь он действует в пространстве остромодной криминальной бульварщины. Впрочем, если уж пришла охота отыскивать для «Линии жизни» прямые аналогии (а Лунгин, при всех его противоречиях, относится к тем редким представителям отечественной режиссуры, продукцию которого можно сравнивать с западной на равных и не краснея), то более всего она близка не столько к классическим гиньолям Тарантино, сколь к фильму, поставленному по его сценарию Тони Скоттом. К True Romance, «Настоящему роману», где романтичный продавец комиксов и целомудренная call-girl проносили свое чувство сквозь вакханалию насилия, наркотиков и нестихающей пулеметной ругани, проливали кровь сами и пускали ее оказавшимся на пути злодеям — но при этом оставались такими же наивными и бесшабашными, как и при первой встрече. На самом деле «Линия» действительно ближе к романтическому комедийному триллеру, обладающему всеми составными культового кинематографа, но при этом ненавязчиво адаптированному для широкой аудитории; к сочному целлулоидном/ гамбургеру, не очень полезному для организма, но зато вкусному. Если бы Лунгину удалось адекватно скрестить развеселую пальбу с отечественными реалиями (пусть, по привычке, неизбежно условными) — впору было бы говорить о несомненной и принципиальной удаче. Беда, однако, в том, что, точно уловив общее настроение, «Линия жизни» отчаянно проваливается на деталях и частностям — тех самых «маленьких различиях», которые выводили из себя еще героев Тарантино. Видимо, все же нельзя переводить «четверть фунта чизбургера» как «ройаль чиз» — смысл, может, и не меняется, но смак пропадает напрочь. Так и в фильме: автоматически перенесенные на здешнюю почву атрибуты pulp fiction решительно не приживаются и кажутся пугающе непривычными кактусами на клумбе в парке культуры и отдыха.
В первую очередь это касается пресловутых «сцен насилия». В «Линии жизни» их предостаточно, причем порой они вполне изобретательны (чего стоит хотя бы игра в футбол в одни ворота, штангами в которых служат головы проштрафившихся бедолаг, закопанных в гравий в лучших традициях «Белого солнца пустыни»). Однако забавно все это лишь поначалу. Чем ближе к концу — тем чаще от экрана хочется отвернуться. Я ни в коем случае не моралист, но ничего не могу с собой поделать. Кажется, что Лунгин усвоил: насилия по нынешним временам должно быть в кино много, при этом смешного, — но ему даже в голову не пришло, что и снято все должно быть соответствующе. Когда в «Кобре» Джорджа П. Косматоса Сталлоне в порыве благородной ярости насаживал антагониста на крюк — то в контексте общей туповатой героики фильма это воспринималось адекватно. Когда персонаж Андрея Болтнева проделывал буквально то же самое с насильником из отечественного триллера «День любви», этот негуманный акт можно было объяснить хотя бы попыткой следовать классическим образцам масскульта. Но когда в «Линии жизни» подручные дона Джигарханяна водружают на крюк хозяина шашлычной (Всеволод Ларионов) и тот висит, покачиваясь и обливаясь кровью, а потом вдруг с хрустом оседает — это вызывает почти физиологическое отвращение. Ибо снято без малейшего намека на стеб. Ярче всего эти противоречия видны в грандиозной разборке, происходящей в каком-то турецком амбаре, куда нашу парочку как раз и отсылает пронзенный герой Ларионова. Одно дело — придумать, как обаятельный гангстер прикуривает от свисающей с лестницы руки тлеющего тела, и совсем другое — зверски расстрелять (пусть и за кадром) целую «партию» контрабандных проституток и свалить их трупы неопрятной кучей.
Проституток жалко. Выживших и влюбленных героев не очень.
