Лев Лурье
Лев Лурье

В поисках радости


В сентябрьском «Тихом доме» Сергей Шолохов и его собеседники пытались объяснить причины эволюции взглядов Сергея Курехина, произошедшей за последние несколько лет перед его смертью. Вывод получился такой: эстетика Курехина — эстетика разоблачения, вышучивания, травестии, обращенная против штампов советской цивилизации, своеобразный соцарт в музыке. Когда время разоблачений и низвержений закончилось и наступила цивилизация профессионалов-зиждителей, искусству Курехина оказалось нечего делать в этом новом пространстве, ушла его онтологическая составляющая. В результате он начал чудить и примкнул к национал-большевикам.

Думается, однако, что история Курехина объясняется не так просто. Прежде всего потому, что его ирония носила не столько онтологический, сколько гносеологический характер: он пародировал скорее не саму реальность, а лишь способы ее объяснения. Возьмем знаменитую передачу Курехина — Шолохова о Ленине-грибе: Ленин в ней легко мог быть заменен Пушкиным или Николаем II. Курехин блестяще чередует пародии на разные модные типы объяснений реальности, практиковавшиеся в интеллигентской и, вообще говоря, антисоветской субкультуре семидесятых-восьмидесятых годов. Здесь и сциентизм зануд-профессоров, и телекинез, и семиотика, и модные ссылки на обернутое (для чего Курехин придумал целый никогда не существовавший текст Хармса). То же было и в «Поп-механике». Все обращали внимание на Эдуарда Хиля, завернутого в фольгу, и восхищались наглостью творца, так смело обошедшегося с народным артистом РСФСР, — однако функционально Борис Гребенщиков играл в «Поп-механике» такую же роль, как и Хиль. Поп-механика была своеобразной хрестоматией способов музыкального воспроизведения мира, сосуществовавших в массовой культуре: и как бы народной, и как бы интеллигентской. Предсмертный поворот Курехина — это поворот от гносеологии к онтологии. От анализа разных способов объяснения реальности — к объяснению ее. От критики пророков — к пророчеству. Сама по себе такая попытка была смертельно рискованной, потому что Курехин в сущности вступал на территорию некой заминированной пустыни.

Последним поколением, пытавшимся создать совокупную картину окружающей социальной действительности, были шестидесятники, и то только в начале своего пути. Идея социализма с человеческим лицом, скомпрометированная 1968 годом, была несомненно идеей сильной и живой, иначе бы она не сыграла такой колоссальной роли в западной культуре шестидесятых годов. В семидесятые годы советская интеллигенция практически полностью отказалась от попытки социальных интерпретаций реальности: политика как таковая была признана занятием неприличным. Протест диссидентов носил этический характер. На исторические решения XXIV съезда КПСС советский интеллигент отвечал углубленным изучением мебели стиля бедермейер. Или поисками шамбалы. Или чтением Льва Шестова. Создавалась параллельная внесоциальная цивилизация, своеобразная конфедерация культурных скитов. Так на никонову реформу реагировали старообрядцы. В некотором смысле искусство Курехина и было изображением практики различных интеллигентских толков, и в этом смысле представляло собой их критику.

Многократно обращалось внимание на то, что принципиальная аполитичность была свойственна по разным причинам именно русскоязычной советской интеллигенции. Куронь и Михник в Польше, Гавел в Чехословакии, да даже и какой-нибудь Гамсахурдиа в Грузии думали о реальных социальных проблемах: взаимоотношениях с костелом, абхазами, профсоюзными комитетами. В результате событий последних десяти лет ситуация резко изменилась, и к этому изменению российская культура оказалась концептуально не приспособлена. Из всех точек возможного политического спектра интеллигенция выбрала два противоположных полюса: или абсолютная апология режима и платоническое и неразделенное обожание Лужкова, Черномырдина, Ельцина, в последнее время Лебедя, — или истерический протест.

Характерным и нехудшим представителем первого рода реакций на политическую действительность служит очаровательная Светлана Сорокина. Вы никогда не услышите в ее передаче характеристику театра боевых действий в верховьях реки Аргун, описания оптимальной тактики танковых войск при взятии больших городов, или рассказа о том, как реально поделен рынок нефтепродуктов между крупнейшими российскими монополиями. Для нее политическая реальность есть арена борьбы абсолютного Добра с абсолютным Злом, своеобразная современная рецепция зороастризма. Эта «теплая» идеология противостоит европейски «холодной», воплощенной авторами «Коммерсанта» или комментаторами НТВ. Тип отношения к реальности здесь другой: сдержанно-ироничный европеец, которому равно не чужды New York Open и новая интерпретация Малера; Пугачева и Гауди; Фассбиндер и Майкл Джексон, абсолютно «отвязанный», внеэтичный, имеющий только одного бога — Качество. Это даже не буржуа, а воплощение мечты Вебера о протестантском духе, впрочем, без протестантизма и веры в Бога.

Проблема, однако, заключается в том, что, как правильно заметил покойный В. И. Ленин, довольно трудно жить в обществе и быть от него свободным. Тот Запад, который так тщательно и талантливо имитируют московские иронисты, пропитан политической борьбой и политической нетерпимостью. И наивный морализм стиля Сорокиной, и столь же наивный имморализм стиля Парфенова встречаются на Западе исключительно редко. Стиль Сорокиной — это стиль американских телепроповедников со среднего Запада. В Северной Дакоте она, возможно, и пользовалась бы популярностью, но в Коннектикуте — вряд ли. Тамошний зритель и читатель настроен на серьезные аргументы и серьезные факты. Что касается иронизма нашего пошиба, то его и вовсе невозможно себе представить западнее Бреста. Сам тип иронической эстетики от Ивлина Во до Квентина Тарантино, конечно, существует и популярен, но он является своеобразной культурной позой, а не способом существования в социальном пространстве.

Всеобщее удивление эволюцией Курехина связано именно с тем, что он имел смелость отнестись к жизни серьезно. Беспомощность в интерпретации этого поворота показывает, что его сверстники оказались не готовы к самой его возможности. Между тем Курехин только первая, хотя и наиболее заметная ласточка. Поворот этот зреет, и произойдет неизбежно, и будет иметь необычайно важные последствия и для социальной практики, и для искусства, и для его интерпретаторов.

Взглянем на современный мир глазами молодого человека. Мир этот исполнен вопиющих несправедливостей. Порок торжествует, добродетель унижена. Хозяева жизни — бывшие красные директора и /или бандиты. Впервые в истории России культура стала служанкой господствующих классов. Ещё недавно мрак существующей ситуации восполнялся быстротой социальной мобильности: способный сын инженера и библиотекарши, освоивший компьютер и английский, мог рассчитывать на приличные деньги, закрыв глаза на жалкое положение своих родителей и на улицы, заполненные беспризорниками. К тому же ещё нынешние тридцатилетние застали времена Брежнева и Андропова и. памятуя прошлые несправедливости, готовы снисходительно отнестись к нынешним. Однако первые легкие деньги сняты. Время двадцатипятилетних миллионеров уходит. Элита все больше наследует элите. В жизнь вступает поколение, для которого брежневские времена — предания времен Очакова и покоренья Крыма. Конечно, и они способны вдохновляться музыкой в стиле техно и находить забвение в экстази, но в этой стране воспроизводились и воспроизводятся те. кого Достоевский называл «русскими мальчиками». — те. кто захочет объяснить существующую несправедливость и исправить ее. И будут готовы рисковать ради этого.

С неизбежностью грядет время новых романтиков.

Проблема этого нового поколения заключается в том, что старшие не оставили ему никакого наследства, которое они могли бы принять или от которого могли бы отказаться. В русской истории наблюдается не столько конфликт отцов и детей, сколько конфликт младших и старших братьев.

Нигилисты оппонируют людям 40-х годов: одни говорят, что Пушкин прекрасен, другие отвечают, что человек, зато, произошел от обезьяны. Дети людей 40-х годов — семидесятники — верят в Народ, Общину, Справедливость, и в этом смысле скорее похожи на славянофилов и западников времен Белинского: просто отцы писали для «Отечественных записок» или «Москвитянина», а дети взорвали императора. Поколение авторов и героев «Птюча» и «Ома» — дети шестидесятников нашего века, первого советского прозападнического поколения, ориентированного на успех и преуспевшего. Федор Бондарчук, Степан Михалков, Антон Табаков и Валерий Тодоровский, в сущности, почтительные сыновья своих успешливых родителей. Сейчас же в жизнь вступят дети желчных семидесятников, с детства воспитанные скорее в эстетике аскезы, отказа от официальных ценностей. Это поколение, знающее языки и пользующееся Интернетом. Поколение, у которого как правило нет 50 долларов, чтобы провести вечер с девушкой в «Манхеттене» или «Кэндимене». Поколение, которое входит в мир, где лучшие места уже заняты, и которое не понимает, почему оно должно жить в реальности, созданной не им и не для него.

Могучие традиции российской старой левой, восходящие к Радищеву, — традиции, к которым за малым исключением принадлежали все хоть сколько-нибудь крупные деятели русской культуры — не нашли своего продолжения. Остались и культивируются традиции старой правой. От Баркашова до Бурбулиса и от Дмитрия Васильева до Анатолия Собчака — все клянутся величием России и алкают духовности и нравственности, построенной на нашей замечательной общинной традиции. Но несчастье наших радикальных правых и радикальных левых заключается в том, что по мере твердения постсоветской России ее правители все больше усваивают их лозунги и фразеологию. Единственным коньком правых до последнего времени оставался антисемитизм, но еврей нынче редок, как осетр в Волге. Чем больше шумела «Память» в конце 80-х, тем быстрее увеличивалось население Брайтона и Хайфы. Трагедия русского фашизма в том, что его политическая практика похожа на шагреневую кожу: чем радикальнее антисемиты, тем меньше евреев. Ну, а по части кавказцев Юрий Лужков всем даст сто очков вперед. Единственными, кто пытается оппонировать власти если не идеологически, то по крайней мере эстетически, остаются национал-большевики. Поворот Курехина к национал-большевизму в этом контексте не кажется случайным. Лимоновцы хоть как-то пытаются отреагировать на вызов времени.

Содержание национал-большевизма и его эстетика находятся в противоречии. У национал-большевиков два вождя: роль Ленина и Троцкого одновременно играет Эдуард Лимонов, Бухариным национал-большевизму служит Александр Дугин, «лучший теоретик партии». Была у национал-большевиков и Крупская-Коллонтай (Наталья Медведева), но она совершила сексуально-политическое предательство и перешла в стан безыдейных металлистов.

Писания Дугина, коротко говоря, представляют собой высокопарный бред. Дугин — это Стивен Кинг, переведенный Юрием Бондаревым. Историософия его сводится к интерпретации истории человечества как непрерывной борьбы атлантистов и евразийцев, которые последовательно реинкарнируются в различные цивилизации и личности. Мировая история, по Дугину, представляет собой борьбу морской и сухопутной цивилизаций, восходящую к Пуническим войнам между Римом и Карфагеном. С XIX века роль Рима исполняют Россия, Германия, Австро-Венгрия и почему-то Япония (почему японцы — арийцы, затруднялись объяснить даже такие теоретики, как Гитлер и Розенберг). С другой стороны выступает Новый Карфаген — альянс Англии и США. Их идеология является общей для всех агентов влияния, для всех тайных и оккультных организаций, для всех лож и полузакрытых клубов, которые служили и служат англо-саксонской идее, пронизывая своей сетью континентальные державы. В ретроспекции «оккультной» Пунической войны «солдатами суши» служили Чингизхан и Александр I, Ленин и Гитлер. Советская история также закономерно является ареной борьбы сил «суши» и «моря». К евразийцам тяготели Сталин, Ворошилов, Тимошенко, Жуков и Котовский. Атлантисты, восходящие к секте почитателей Сета, представлены Троцким, Берией и Хрущевым. Триумф евразийцев — назначение Брежнева генсеком, его коварный соперник — убежденный атлантист Юрий Андропов. При Горбачеве главой евразийцев становится Анатолий Лукьянов, а лидером карфагенцев — Александр Яковлев. В ходе августовского путча, имеющего явную оккультную природу, евразийцы терпят поражение. Но борьба отнюдь не закончена — «уже бьет решающий Час Евразии. Уже близится к последней точке Великая Война Континентов,» — резюмирует Дугин.

Этот тяжеловесный бред, выдержанный в эстетике страшилки, способен увлечь разве что наивного студента технического вуза. Национал-большевизм популярен не столько благодаря Дугину, сколько благодаря Лимонову и его идеологии. Та попытка ответа молодежи на существующую реальность, которую предлагает Лимонов, является антизападнической по содержанию и западнической по форме. Это обличение Америки и американского общества массового потребления, популярное уже много лет и у самого радикального американского студенчества, и в странах третьего мира. То, что работает в Индии и Южной Корее, в Палестине и в Латинском квартале, не может не принести лавры в Москве и Петербурге. Одев френчи и черные очечки а ля поздний Леннон, национал-большевики смело пикетируют посольство и консульство США, требуя вывести американских солдат из Южной Кореи. Это с одной стороны — радикально, а с другой — совершенно безопасно. В качестве альтернативы можно предложить ребятам попикетировать какое-нибудь казино, протестуя против игорного бизнеса, или провести акцию в офисе ЛОГОВАЗа.

Национал-большевизм, как мне представляется, не опасен потому, что он не радикален. Лимонов предлагает не бой, а игру в «Зарницу». Даже какие-нибудь баркашовцы, отправлявшие своих добровольцев в Чечню и Приднестровье, что называется, отвечали за свой базар. Национал-большевики пугают, но никому не страшно. Их поддерживают на Западе тамошние новые правые. Вместе с Жириновским они могут претендовать на симпатии и денежки какого-нибудь Ле Пена, республиканской партии Германии, фламандских националистов.

Другой, столь же внешне радикальный и внутренне беспомощный вариант молодежной оппозиции — современный троцкизм. Во Франции и Англии всегда найдется парочка безумцев, готовых оплатить издание газетки, выходящей под лозунгами IV Интернационала на родине его основателя. Одна Ванесса Редгрейв может свободно прокормить штук двадцать троцкистов где-нибудь в Тамбове. Однако наши троцкисты — и не троцкисты вовсе. Для национал-большевиков, напомним Дугина, Троцкий — типичный атлантист. Положительным героем является Сталин. Между тем петербургские, например, троцкисты составили костяк агитационной поддержки Дугина во время его предвыборной кампании по выборам в Государственную Думу. Хочется думать, что, придя к власти, национал-большевики нашли бы дюжину ледорубов для наших троцкистов. Вместо того, чтобы поддерживать забастовки метростроевцев, поднимать солдат на борьбу с офицерским беспределом и устраивать акции против невыносимых условий труда на мясокомбинате, что является нормальным занятием любого троцкиста, наши последователи Льва Давыдовича готовы умереть за православную Сербию и прикрыть телом известного марксиста Саддама Хусейна.

С национал-большевизмом и троцкизмом у нас происходит то, что случилось с эстетикой новой левой в обществе потребления. «ОМ», орган московских мажоров, быстро врубился во всю костюмную сторону новой оппозиции и посвятил целый номер поэтике отрядов SA и прелести всего ужасного. И тем не менее молодежь пусть фальшиво, но пытается петь какую-то другую песню, на ощупь подбирая мотив и слова. Нетрудно предсказать ближайшие перспективы этих попыток. С одной стороны — вполне возможен рост настоящей новой левой. Видимо, уже настали те «иные века», о которых мечтал в свое время Михаил Кульчицкий, и мальчики нашего времени скоро и в самом деле начнут «мечтать о времени большевиков» и выдумывать его снова. Комиссары Окуджавы и Аскольдова не победили бы Мышлаевского и Турбиных, если бы за ними не стояла хоть какая-то социальная и историческая правда. Это новое возвращение к истокам коммунистической идеологии не может не быть возвращением серьезным, с чтением первоисточников и осознанием того, что «у пролетариата нет отечества». Так что, боюсь, мы еще увидим ребят в буденовках на Менделеевской линии.

Другое предсказуемое движение может прийти скорее снизу, чем сверху. Борьба наемных рабочих за свои права теперь уже против новых и гораздо более хищных хозяев совершенно неизбежна. В том диком капитализме с сильным казенным участием, который сегодня нас окружает, эта борьба будет неизбежно так же опасна, как и во времена «разгребателей грязи» в США или Обуховской обороны в России. Она начнется снизу, но найдет союзников среди интеллигентной молодежи. Будет ли это классическая социал-демократия, тред-юнионизм или какой-нибудь из вариантов анархизма — еще не ясно. Но то, что это неизбежное социальное столкновение породит новую строгую эстетику, близкую неореализму, немецкому социальному кино, какой-нибудь «Улице Прери» или «Человеку из железа» — очевидно.

Русская буржуазия за очень малым исключением в течение всей истории России была культурно бесплодна. Искусство в этой стране стало великим постольку, поскольку оно было антибуржуазным (а было ли где-нибудь по-другому?).

Новый поворот не за горами.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить