История бунтаря
Поэт всегда хочет пройти сквозь зеркало. Он режется в кровь его осколками. Он режет в кровь его осколками тех, кто слышит его. Те, кто услышали его, повторяют его путь. Так начинается бунт. На соседней улице раздается выстрел. Да что там выстрел — слово, звон разбитого стакана, как сорвавшийся камешек, поднимает в душе все отвращение, всю боль, все отчаяние. Так начинается бунт. Маленький человек, доведенный до помешательства «умными» машинами, одиночеством толпы, счетами за электричество, поднимет оброненный на улице красный флаг, сам цвет которого ему в новинку. Так начинается бунт.
Новые времена. Реж. Чарльз Чаплин, 1936
Бунтарь как преступник или преступник как бунтарь
Нормальный интеллигент боится того, что французы называют «milieu», «средой» — уголовного мира. Встреча лицом к лицу с накокаиненным налетчиком Пьером Лутрелем по прозвищу «Безумный Пьеро» или любым другим «обитателем ночи» (по фильму Николаса Рея «Они живут ночью») не сулит ему ничего хорошего.
В лучшем случае дадут по голове и выкинут из собственного автомобиля.
Интеллектуал же, анархист (а кто из нормальных интеллектуалов — не анархист?) рассматривает феномен «в широком социальном контексте».
Вульгарный убийца становится виртуальным союзником по радикальной критике общества или символом его несостоятельности.
Бонни и Клайд реализуют чаяния миллионов обездоленных Великой Депрессией. Синяя Борода XX века Ландрю всего лишь оттеняет своей скромной бухгалтерией жертв лицемерие государства, посылающего миллионы в ад Великой Войны. Апаши и грабители банков начала века приравниваются к городским герильерос его конца. Бунт Пепе Ле Моко или делоновского Самурая против структур организованной преступности становится бунтом подколотого Данко против структуры как таковой.
Жалко только, что сами гангстеры об этом не догадываются. Хороший гангстер для романтика-режиссера — все же мертвый гангстер.
Вот убьют его — и фильм можно снимать.
Безумный Пьеро. Реж. Жан-Люк Годар, 1965
Хорошие девочки и маленькие солдаты
Идея, овладевшая массами, становится страшной материальной силой.
Еще страшнее идея, овладевшая массами задумавшихся интеллигентных мальчиков и девочек. Самого хорошего мальчика, не только глубже прочих воткнувшегося в идею, но и воплотившего ее до конца, звали Пол Потом (Сорбонна и т. д.). На заре оттепели хороший мальчик Олег Табаков рубил шашкой полированный гарнитур, воплощавший лицемерие еще не разоблаченного культа личности, и мог бы крикнуть «предкам»: «Вы все — поколение ГУЛАГа».
Спустя тринадцать лет хорошая немецкая девочка Ульрика Майнхофф крикнула-таки на похоронах убитого полицией студента Бенно Оннезорга: «Вы все — поколение Освенцима». И улетела в Сирию на секретную тренировочную базу террористов.
Ее убили, убили подло, в тюрьме, имитировав самоубийство, как убили и всех ее соратников. Ее бомбовая эпопея оказалась лишь растянутым во времени актом самоубийства.
Для большинства же скандирование цитат из Красной Книжки в парижских коммунах или беседы о Марксе и Христе на берегах тосканских каналов завершились благополучием университетских кафедр, модной журналистики и права выкурить после трудового дня a little joint.
Сейчас мало кто помнит, что выход фильма Годара «На последнем дыхании» в 1960 году сопровождался весьма странной реакцией левой кинокритики. Это для нас сегодняшних Мишель Пуакар — буревестник грядущего 1968 года. А для тогдашнего Фредди Бюаша он был недвусмысленным фашистом. Дескать, анархисты Жана Габена были из тех, кто сражался в Испании. А анархисты Бельмондо — из тех, кто пишет в общественных туалетах «Смерть жидам».
С тех пор много воды утекло: Годар с Бюашем обмениваются лирическими кинопосланиями. А мимо слуха зрителей проскальзывает фраза Пуакара о том, что он хорошо умеет снимать часовых.
Потерянные маленькие солдаты, увидевшие наяву то, чего видеть нельзя, и живущие как бы по инерции, мертвецы в увольнительной, были на всех баррикадах XX века. В захваченном парижском театре Одеон студенты шарахались от угрюмых и коротко стриженных «катангези», отстрелявшихся в отрядах наемников в Африке — но удержали бы они театр без их поддержки? Их двойники встречались и в отрядах рэмовских штурмовиков, и в коммандос Сопротивления. В партизанских отрядах Армии Крайовой и в подполье ОАС. Они учили краснобригадовцев обращаться со взрывчаткой и записывали на пустых сигаретных пачках короткие лирические стихотворения, прежде чем выстрелить себе в сердце из заначенного пистолета, как выстрелил «блуждающий огонек» Дрие Ля Рошеля и Луи Маля.
Маленький солдат. Реж. Жан-Люк Годар, 1960
Улица пролетарский бунт
В истории бунтов XX века и в истории кинематографа как-то теряется, pardon, основной субъект истории по Марксу — пролетариат.
Неспроста.
Как только народные массы дорываются до прекрасной идеи, сразу же начинается полнейший классовый бардак. А кинорежиссеры предпочитают гангстеров и проституток ткачам и кузнецам. Но остракизм «простых людей» не абсолютен. Бывают эпохи, когда именно они — герои нашего времени, как в «поэтическом реализме» времен Народного Фронта.
Бывают и национальные кинематографии, сохраняющие десятилетиями и внятную реалистическую эстетику, и симпатию к униженным и оскорбленным — скажем, англичане от «рассерженных молодых людей» до Стивена Фрирза и Кена Лоуча. Существуют, наконец, и одиночки, дающие право голоса безъязыкой улице — Аки Каурисмяки и Хэл Хартли.
Простому человеку надо так немного — чтоб не унижали слишком явно его достоинства, чтобы не убивали платой за газ, локаутами и заокеанскими походами.
Доведенный до ручки простой человек или наскандалит в пивной, или прикончит близстоящего хлыща с мордой эксплуататора. Дети же пролетариата поставляют многие десятилетия основной контингент радикальных движений. Интеллигентные хиппи — лишь капля в море. Моды и рокеры, панки и скинхэды разных там Маркузе не читали. Как ни смешно, но именно кинематограф самой пролетарской державы мира именно рабочего героя-бунтаря всегда игнорировал. Даже когда стало позволительно замечать, что он все же существует. Вспыхнул на заре перестройки интерес к «маленьким Верам» и «взломщикам», да так и погас.
Преступление господина Ланжа. Реж. Жан Ренуар, 1935
Бунтари без причины
Образцово-показательные идолы 1968 года приводили в ужас буржуазные кварталы по чистому недоразумению. Все они были младшими братьями джеймсодиновского Джима Старка, по такому же недоразумению окрещенного «бунтарем без причины». Ну какой же он бунтарь, если большую часть фильма ползает на коленях перед родителями, одноклассниками, врачами и полицейскими; мечтает о большой и чистой любви, хнычет и старается доказать, что кожаная куртка не лишает его права стать законопослушным налогоплательщиком. В кинобиблии конца шестидесятых ему подобных постоянно обижают, убивают, на порог не пускают, отправляют во Вьетнам или в психушку. Бывает, что вернувшийся домой бунтарь, как в «Отрыве» Милоша Формана, застает родителей за доброй травой и игрой в покер на раздевание. Бунтарство для такого героя — побегать в массовке нагишом по полю, как в «Красном псалме» Миклоша Янчо, пока каратели не загонят в сети и волчьи ямы. А рядом с ними ходят такие же длинноволосые и раскрашенные, такие же обдолбанные и неприкаянные, но зубастые и молящиеся иному богу.
«Peace and love» и «Sympathy for the Devil» не могут жить друг без друга. Кулаки уже не в карманах, зрители «Заводного апельсина» всерьез рискуют встретиться с прикинутыми под Алекса подростками.
Лето любви закончилось, когда на рок-фестивале в Алтамонте нанятые секьюрами ангелы ада забили насмерть зазевавшегося зрителя.
Бунтарь без причины. Реж. Николас Рэй, 1955
Шпана, последняя надежда бунта
Пролетариат — обуржуазился (сказал пророк Маркузе). Традиционные партии левого толка — еще как. Национально-освободительное движение расплодило диктаторов-людоедов. Террористам не отмыться от подозрения в связях со спецслужбами, герильерос торгуют наркотиками. Вчерашние хиппи сменили одну букву в своем самоназвании, но зато какую! Пророки и герои гниют в земле. Хорошо, если похоронили по-человечески, а не так, присыпали. Идеология бунта пообносилась — но осталась нетронутой его мифология.
Неизбывна и оправдана ненависть. Ненависть клубится в спальных пригородах мегаполисов, чернокожих, смуглых, узкоглазых. Ненависть караулит в ночном метрополитене, в общественном парке, где под ногами хрустят шприцы, голосует на пустой автостраде, бродя по замкнутому кругу острова Земля. Ненависть играет на гитаре, окруженная бродячими собаками, на любом перекрестке, клянчит подаяние, пьет дешевое вино и гордится купленным по случаю пистолетом. Но, как пишет Матье Кассовиц в режиссерской аннотации своего простенького и со вкусом названного фильма «Ненависть», — пока все в порядке. Пока.
Убить Зои. Реж. Роджер Эйвери, 1994
