Сумерки и смирение
Если не обладать определенным мироощущением и смотреть фильм А. Н. Сокурова как рядовой фильм с желанием увидеть некоторую историю и заполучить сумму понятной информации, эта лента исчезнет прямо на глазах, рассыплется на цепь картинок, введет в недоумение и, возможно, в раздражение.
СЕАНС – 15
Мироощущение, необходимое для плодотворного восприятия фильма, я бы назвала поиском целостности мира, поиском связи времен и явлений внутри своего места в человеческой истории и человеческой культуре. Наиболее целостную концепцию поведения человека предлагает в наше время прагматичная идеология Тотального Здоровья, рядящаяся в самые разные одежды. Идеология Тотального Здоровья предусматривает рациональное и ровное существование человеческой особи, преодолевающей, по задуманному плану, все неурядицы и нелепости бытия. Мир, таким образом, перестает быть величайшей тайной, в которую вплетены несчастье, болезнь и смерть — как спутники человека. Тайна умирания, ухода из мира и составляет материю сокуровского фильма, ее сумеречную прелесть.
Красота полнозвучия и полноцветия бытия дополнена прекрасной мелодией чистой, сострадающей души Сына.
Наверное, каждому из нас случалось в болезни вдруг оказаться на природе, в сияющий солнечный день, и нельзя было не запомнить горький и дивный контраст между спокойным великолепием мира и собственной тревожной лихорадкой; связь явлений тут двусмысленна, двуедина — «мне так плохо, а мир так хорош!», но ведь и целокупную пленительность мира никогда не ощущаешь столь драгоценно и остро, как в болезни, в невозможности слияния с ним. Двусмысленная связь вечно цветущего мира и единожды умирающего человека осознана Сокуровым в некоторой оппозиции к определенным сюжетам христианского искусства. Или, может быть, не столько в оппозиции, сколько в дополнение.
Мать, рождающая Сына Человеческого, приносит младенца людям, «ликуя и скорбя»; мать оплакивает его, снятого с Креста, — это есть вечный сюжет христианства, царящий в своей трагической непререкаемой красоте над действительным миром. А в этом мире сыновьям человеческим, в большинстве своем, уготована другая участь — оплакивать смерть своих матерей.
Тут не мультипликационная борьба «добра» со «злом» и не безжалостно ясная контрадикция света и тьмы, но их нежное соприкосновение и взаимопроникновение.
Эта неизбежная, действительно, обыкновенная боль живет в глубине сокуровского фильма, но обращается в пластическую метафору; Сын носит на руках крошечную, съежившуюся до младенческих размеров Мать, уходящую из мира; спеленутая Мать напоминает кокон, из которого вылетит в конце — душа, усевшись на ее белую мертвую руку… Два человека — тот, кто умирает и тот, кто смиряется — и отдельны от мира, и погружены в него. Красота полнозвучия и полноцветия бытия дополнена прекрасной мелодией чистой, сострадающей души Сына, что смиренно и нежно сопровождает уходящую — рождающуюся в иной мир Мать. (Думаю, что на автора сценария Юрия Арабова повлиял фильм Ингмара Бергмана «Шепоты и крики», его мучительная и просветляющая симфония боли, сострадания, тайны, извечной вины живого перед умирающим.)
Я называю фильм «Мать и сын» «сумеречным» — не сумрачным, мрачным — а сумеречным, от слова и понятия «сумерки», — потому что сущность и состояние сумерек кажется мне наиболее подходящим для мироощущения картины. Тут не мультипликационная борьба «добра» со «злом» и не безжалостно ясная контрадикция света и тьмы, но их нежное соприкосновение и взаимопроникновение. Да, свет уходит, а тьма прибывает, но в их сумеречном смещении они составляют временное мгновенное единство — тьма смягчает резкость света, свет облегчает суровость тьмы. Да, жизнь благо, а смерть зло, но в мистерии умирания они совмещены, и счастлив тот, кто сможет в сумерках своей жизни примириться с миром и, оглянувшись напоследок, увидеть единую цельную картину.
Это «диалог» солнечного света и листвы, облаков и реки, деревьев и простора, дороги и камней, тишины и ветра.
Благоговейное созерцание сущего, характерное для последних работ Александра Сокурова, сообщает фильму длительное настроение высокого и ответственного Присутствия. Князь Лев Николаевич Мышкин терзался красотой мира, простирая руки в неведомое, где идет вечный праздник и каждая мушка в хороводе знает свое место, и любит его, и во всем участница, а он, человек, один «всему чужой и выкидыш». Но не будет «вечного праздника» без этой, может быть, болезненной осознанности всего человеческим духом. Может быть, только мы, временные, жалкие, больные и понимаем всю мощь и великолепие неподвластного нам мира — и оттого он и существует и празднует себя. И не оттого ли лучшим из нас суждено любить то, что неподвластно нам и нам не принадлежит — Другого, Другое?..
Если у мужчин в творческом мире Сокурова есть некая дорога, пусть и круговая, порыв, поиск, путь — то женщины всегда обречены страданию вне пути, онтологическому страданию; их бледные, удлиненные, резко-графичные лица полны тайной боли; но лицо Г. Гудруи (Мать) — это уже предел человеческого страдания, запечатленного в материи, почти покинутой жизнью, — лицо, то ли слепленное из белой глины, то ли вырезанное из березовой коры. Цветущий, полный жизни Сын (А. Ананшинов) пеленает ее и баюкает, кормит из рожка и выносит погулять, разговаривая ласково и осторожно — это ее Рождество и его Пьета. Остальное происходит в фильме вне пластики и вне слов — это «диалог» солнечного света и листвы, облаков и реки, деревьев и простора, дороги и камней, тишины и ветра — диалога, который пытались расслышать и понять немецкие романтики и русские символисты, чтобы прочесть в бесстрастном-изменчивом облике мира послание его неизменного и страстного Создателя.
Сумерки и смирение — основные настроения фильма Сокурова.
Вина живого перед умирающим — на миру — может быть смягчена только лаской, заботой и нежностью к уходящему созданию. Только человеческая ласка и нежность может уподобиться теплу солнечного света или нежности зеленеющей листвы — уподобиться красоте и гармонии мира, связать собою трагически разъединенное и разрозненное. Тихая нежность Сына как бы переливается из его души во все окружающее и сущее, и оно перестает быть неизбежно противопоставленным человеку.
Смирение добывает из хаоса явлений мгновенный, печальный, но и прекрасный облик Мира — не того, что от века лежит во зле, подвластный своему князю, а первоначальный, совершенный, где у всего есть свое место в хороводе и все имеет свою настоящую цену — следы, боль, страдание и особенно сострадание. Духовное (бессмертное) и природное (смертное и вечно обновляющееся) необходимо нужны друг другу и созвучны…
Сумерки и смирение — основные настроения фильма Сокурова, а в общем, этот таинственный фильм сам по себе есть настроение своего создателя, запоздалого русского символиста, на наших глазах формирующего собственный поэтический словарь, который нужен только тем, кто в нем нуждается.
