Поддержать «Сеанс»
Александр Тимофеевский
Александр Тимофеевский

9


К  аждый фильм, который делается, как последний, это свойство именно той эстетики эксзистенциальной истории, о которой мы говорили в связи с Бергманом по отношению к мировому и нашему кино. И здесь я бы поставил знак равенства между Бергманом и Тарковским. И даже поставил бы не то что знак равенства, а наоборот, сказал бы, что именно Бергман делает каждый фильм, как последний, а Тарковский все-таки нет. Потому что именно для Бергмана нет прошлого и нет будущего, а у Тарковского они все же присутствуют. Что можно сказать после «Причастия»?

Там все сказано. Или что можно сказать после «Источника» или «Молчания»? Каждый раз сказано все. У Тарковского же появляется некоторая мучительная двойственность: у него внутри картины есть прошлое, настоящее и будущее, а между тем каждый фильм действительно получается, как последний. В этом его противоречие, потому что «Андрей Рублев» — это, безусловно, исторический фильм, который изъясняет конкретные обстоятельства русской истории и русского художника в русской истории, но изъясняет все это как нечто единственное, окончательное, последнее… Тарковский — русский художник, а русские художники нечасто бывают цельными. В нем значительно больше противоречий, чем у Бергмана. Противоречия Бергмана глубоко упорядочены и сведены к протестантским антиномиям, классическим антиномиям духа и тела, воли к жизни и воли к смерти. Это очень заметно в «Молчании» — две сестры, одна истерически хочет жить, другая столь же истерически жить не хочет. По сути дела, одна тема, представленная в своем дуализме. Упорядоченное, если угодно, гармоничное противоречие. Противоречия Тарковского не так гармоничны и не упорядочены. Это русские противоречия.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить