Петр Кожевников
Петр Кожевников

О себе…


Моя судьба во многом определена моим происхождением. Один из моих прадедов по материнской линии Петр Ганзен приехал в Россию из Дании. Здесь он женился на русской, и вдвоем они стали крупнейшими переводчиками. Они перевели на русский язык Ганса Христиана Андерсена, Мартина Андерсена Нексе, Джека Лондона и других. Благодаря их работе за рубежом стали известны Лев Толстой, Гончаров, Беляев и другие русские авторы. В 1917 году в чине действительного статского советника прадед эмигрировал в Данию.

Мой отец оставил нашу семью, когда я еще не родился. Я знаю, что он наполовину татарин, а его предки принадлежат к ханскому роду.

Моя мать воспитала троих детей: мою старшую сестру от первого брака, моего старшего брата и меня. С нами жили различные родственники, в том числе бабушка — тоже переводчик, основательница кафедры скандинавских языков в Санкт-Петербургском университете.

В основном члены нашей семьи становились лингвистами. Мать владеет тремя языками, сестра — десятью.

Наше детство было тяжелым. Мать была вынуждена постоянно находиться с нами и зарабатывать деньги на пишущей машинке. Сестра, будучи инвалидом, в 14 лет села за пишущую машинку напротив матери. Бабушка рано потеряла мужа и также одна воспитывала четверых детей, а на старости лет, не получив от власти необходимого материального обеспечения, была вынуждена давать уроки различных языков. Наша комната была 18 метров, и жили мы в ней вшестером. Мы стояли на очереди на улучшение жилищных условий, но получили двухкомнатную квартиру около 30 метров, когда мне уже было 18 лет, а часть наших старших родственников уже покинула этот мир.

В детстве меня считали психически больным. Это мнение складывалось у воспитателей в детском саду, учителей в школе, пионервожатых в летнем пионерском лагере и других, кто со мной общался. Я много рисовал, писал стихи и прозу, мог вдруг закричать или засмеяться, а иногда впасть во внешне беспричинное уныние.

К 25 годам я получил художественное образование, работал руководителем рекламно-оформительской группы, женился и учился на вечернем отделении художественного факультета педагогического института. Я предлагал свои работы на выставки, но в те годы, не будучи членом Союза художников, выставляться было почти невозможно. Я посылал свою прозу в различные издательства, но мне отказывали в публикации.

В это время группа советских авторов предложила включить мою повесть «Мелодии наших дневников» («Две тетради») в альманах «Метрополь». Я согласился. В 1979 «Метрополь» вышел в США в издательстве «Ардис», и у меня начались неприятности. Я вынужден был оставить учебу и работу, и с трудом устроился сторожем на предприятие, которое должно было заниматься дно- и берегоочисткой с использованием плавсредств. Но это была теория. А практика состояла в решении личных проблем руководства и выполнении абсурдных планов. Так, существовал план по отлову бесхозной плавающей древесины. Это означало, что в том случае, если рабочие не выловят определенный объем древесины, они не получат премию и прочие блага. Что же оставалось рабочим? Воровать? Да. Причем с ведома руководства. Все виды очистки акватории: от нефти, мусора и прочего — являлись, как правило, фикцией. Я не сразу заинтересовался практикой предприятия и не сразу все понял. В 1985 я совершил первые попытки убедить руководство в необходимости реального выполнения хоть какой-то работы по очистке водного бассейна. Руководство ответило на мои выступления изощренной травлей. К этому времени я перешел во флот, стал рулевым-мотористом, закончил речное училище и получил диплом капитана-механика. После этого я поступил в литературный институт. Из-за своей позиции я не смог работать по освоенной профессии, а в институт стали поступать сигналы о моем аморальном и антисоветском облике. По телефону в мой адрес раздавались различные угрозы. Надо заметить, что предприятия на черную работу брали уголовников-рецидивистов, которые могли не только похитить древесину или выпустить содержимое оплотника в Невскую губу, а и просто убить человека, неугодного руководству… Так, иногда кто-то тонул, сгорал или просто исчезал.

К 1986 я испробовал все методы борьбы с предприятием, включая обращения в прокуратуру и ЦК КПСС. Я решил перейти в другую организацию — главный водоохранный орган Северо-Запада России, принадлежащий Министерству мелиорации и водного хозяйства, нанесшему непоправимый вред природе страны. К сожалению, я не застал в организации тех, кто, несмотря на мертворожденность самого ведомства, все-таки умудрялся что-то делать для охраны водных ресурсов. Всех компетентных, принципиальных и порядочных удалили во время согласования проекта строительства дамбы с 1978 по 1986 год. В лице водоохранной организации я обнаружил более страшного врага, чем водоочистное предприятие, — мафию дамбистов. Я быстро сориентировался в ее деятельности: все те же приписки по очистке стоков очистными сооружениями и статистической отчетности, фиктивный контроль и постоянный поиск личной выгоды сотрудниками и руководством. Я составлял различные обращения и направлял их по траекториям, известным мне по продолжающейся кампании против моего предыдущего оппонента. Реакция организации была та же. Разница состояла в том, что мой новый противник оказался гораздо мощнее старого, принадлежащего Министерству жилищно-коммунального хозяйства, и использовал более весомые козыри. Так, ко мне возобновился интерес в КГБ, несколько затихший после эпопеи с «Метрополем».

Для того чтобы бороться с дамбой, мне была необходима «команда»: я стал искать тех, кто когда-то выступал против проекта, его согласования и прочего. К 1987 году я собрал человек десять специалистов в различной области.

Нашу антидамбистскую группу мы решили назвать «Экологическое объединение Дельта», поскольку Санкт-Петербург расположен в дельте реки Невы. Первой акцией стала трехдневная экологическая конференция по проблемам водного бассейна: «Ладога — Нева — Залив». Наша следующая акция — общегородской митинг «Здоровье города — в руки горожан!» — состоялась 17 мая.

На митинге меня выдвинули кандидатом в народные депутаты. Это было первое выдвижение от неформалов. Избирательная комиссия отказалась принять мои документы. А в конце июня на территории морского порта, где я находился как сотрудник водоохранной инспекции, на меня напали три человека. Меня выручило то, что я много лет занимаюсь спортом, в том числе каратэ. Нападавшие нанесли мне два удара ножом и убежали.

Милиция отказалась возбудить уголовное дело по факту моего избиения и увечья в порту. Дело возбудили почти через год — против меня. Следствие длилось больше года. Меня подвергали психиатрическим экспертизам, многочасовым допросам, арестам, очным ставкам с неизвестными мне лицами. Из кабинета очередного следователя (а их было семь) я видел умирающий залив, на горизонте угадывал дамбу, и испытывал отчаяние, но продолжал улыбаться и отвечать на бессмысленные вопросы. В порту ведь не было ни одного свидетеля, а их по делу прошло около ста. Единственным доказательством моей невиновности было два рубца на руке, определить происхождение которых мог любой травматолог, а дело заняло 4 тома по 1000 страниц.

В итоге меня обвинили в том, что я один на один избил своего вахтенного начальника на пароходе. На 21 января 1989 года был назначен суд. 19 января около Дома творчества писателей на берегу Финского залива на меня напало четверо человек, вооруженных кастетами, и избили. Я оказался в реанимации, а суд перенесли на 16 марта. Когда на суде зачитали обвинительное заключение, я рассмеялся, и прокурор потребовал подвергнуть меня новой психиатрической экспертизе. И если раньше врачи признавали меня безнадежно душевнобольным, но отвечающим за свои действия, то теперь сняли все диагнозы и признали абсолютно здоровым.

Каждое заседание суда зал ломился от общественности и корреспондентов. Судья впадала в истерику и отменяла заседания. Суд длился четыре месяца. Когда встал вопрос о происхождении рубцов и в суд пригласили хирурга, который первым увидел мои раны и зашивал их, выяснилось, что он скоропостижно скончался. У медсестры, которая ассистировала врачу, сбило машиной ребенка, и она не смогла давать показания.

Меня приговорили по двум уголовным статьям к двум годам лишения свободы, но назначили отсрочку исполнения приговора на один год. Таким образом, еще один год я должен был находиться под полным контролем властей. К этому времени меня начали публиковать. В 1989, после десяти лет забвения, вышла моя повесть «Ученик» в журнале «Юность». Я видел, как прокурор в комнате судей метался с номером журнала. В 1990 в «Юности» вышла повесть «Личная неосторожность», в журнале «Мы» — повесть, опубликованная в «Метрополе».

В зале суда ко мне подошел Игорь Алимпиев и предложил принять участие в написании сценария и сыграть в фильме роль милиционера. Я согласился. После сьемок я не сдавал милицейскую форму и ходил по городу в чине сержанта. А в кармане кителя лежала копия моего приговора. После окончания отсрочки я узнал о смерти некоторых инициаторов моего дела, в том числе одного из следователей — женщины, доводившей во время допросов мою жену до обморока и пытавшейся влепить мне четыре уголовные статьи. Через некоторое время мне сообщили о смерти мужа этой женщины. Еще в должности сторожа я понял, что мафия пытается навязать мне различные проблемы, которые отвлекли бы меня от моих дел. Таким же трюком явилось и уголовное дело. Я же старался не изменять образ жизни: так же тренировался, писал, боролся с дамбой…

Когда против меня возбудили дело и я вынужден был уволиться, я не мог устроиться на другую работу. Инициаторы моего дела сообщали в те организации, куда я приходил, о том, что я преступник, антисоветчик и так далее. Это продолжалось два года. Тогда у меня уже было двое сыновей. За это время мы провели несколько экологических конференций, добились проведения различных экспертиз, в том числе нескольких по проблемам дамбы. В итоге городским советом народных депутатов было принято решение о прекращении строительства дамбы и объявлении конкурса на ее реконструкцию, вплоть до полной разборки.

В 1989 меня приняли в члены Русского советского ПЕН-Центра, а в 1991 — в Союз писателей РСФСР. В 1991 у меня вышла книга прозы «Остров» и я снялся в роли санитара сумасшедшего дома в фильме Сергея Попова «Улыбка». В 1992 я стал заниматься документальным кино. К весне 1993 у меня было закончено пять видеофильмов о детях. В июне состоялась российская премьера российско-французского фильма Евгения Лунгина «Ангелы в раю», сценарий которого написан по мотивам повести «Две тетради» при моем участии.

В апреле у меня появилась дочка. Я назвал ее Анной в память о своей прабабушке — Анне Ганзен (Васильевой), вместе с прадедом посвятившей себя русской культуре.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить