Красным по черному — заметки с фестиваля «Алания»
По снежным следам «Алании» говорим о современном экспериментальном кино. О темах и тенденциях, образе «сегодня» и рваных контурах картин, а также об интересах начинающих режиссеров рассказывает жюри горного фестиваля — Алина Рослякова.
На прошедшем недавно фестивале «Алания» было два исключительной чистоты примера «чистого кино»: «1125» Полины Капантиной и «Нева» Елизаветы Жариковой. Второй — совсем прозрачный, наследующий авангардным экзерсисам конца двадцатых годов прошлого века, и внезапно столь же требовательный к пластике изображения: форме линии, текстуре света, динамике объемов et cetera. За десять минут из воды рождается город, из завитков улитки вылупляется купол Исаакиевского собора, свет выпадает снегом, абстракция претворяется в ландшафт.
Что смотреть на фестивале «Алания»? — Конкурс полного метра
С первым посложнее. 1125 секунд, на статичном плане, девушка (в исполнении самой Полины Капантиной) движется по пляжу вдоль побережья, сквозь хаос из отдыхающих людей, — и самолично превращает пространство во время. В связи с фильмом уже не раз упоминался Цай Минлян и вообще «медленное кино». На мой взгляд, стоит ненадолго забыть про Цай Минляна, а вспомнить, наоборот, про Луи Деллюка. И про его героиню, которая долго и настойчиво пробиралась сквозь хаос, только не пляжа, а кабака, и через круговерть пространства своим телом протягивала длительность. «1125» — своего рода вольный ремейк «Лихорадки», но с большой поправкой. Азиатка в фильме Деллюка тянулась к сияющему цветку, который виделся ей смыслом места. На героине в «1125» — солнцезащитные очки, и в конце пути ее ждет обрыв в виде шумящего черного экрана. Все-таки 2025-й. Иди и не смотри.
Фильмов, для авторов которых острота формы — не порок, оказалось больше, чем можно было надеяться
В «Неве» не существует временной шкалы, на которой бы располагалось наше «сегодня»: Петербург, как воплощенная идея города, черпает форму из стихии и спрессованных в гранитную породу древних моллюсков литорин. В «1125», напротив, запечатлено именно перформативное сегодня, подснятое прямо в разгар летнего кинофестиваля «Короче». Но и там, и там предстают чистые пространство и время, которые не считаются ни с чем, кроме как с материей кино во всей ее прекрасной бесчеловечности. Если они и «тронули» кого-то, то в первую очередь саму камеру — да еще море разбушевалось, сгоняя с пляжа всех людей своими свинцовыми волнами, по мере прохода девушки в трепещущем платье и черных очках.
А уже между двумя этими крайними точками располагались другие, куда более «человечные» фильмы из секции «экспериментального кино». «В стране Макара и его телят» Андрея Романцова — шаткий и зыбкий этюд о стране и памяти, где сантимент и страх ползут по одной лесной узкоколейке, а прозрачный платоновский мальчик, надышавшись сепией, мечтает принести столько же пользы обществу, сколько и его любимая корова, отдавшая и молоко, и сына, и кожу, и кости, потому что была так добра.
Непричесанный и диковатый русско-армянский «В поисках Гарика» Александры Кононовой — фильм, где вторая Карабахская война отзывается где-то в разбросанных хрониках повседневности актера и блогера Гарика Ованнисяна. И «Бездарность» Егора Грушина — неловкое кино о кино, полное нежных реверансов в сторону Линча и Ноэ и остроумно рассказывающее о том, как в стране телят нынче обстоят дела с цензурой. Например, что иные любовные беседы возможны, только если одного из собеседников закрыть на пол-экрана черным квадратом.
Прежде чем на экране распахнутся настоящие горы, сама смерть спляшет, как взбесившаяся мультяшка
Примечательно же скорее то, что фильмы «Нева» и «1125» на фестивале «аутентичного кино» стали именно крайними точками, а не лишними звеньями. Они не выпали, не выбились и оказались органичны не только своей специальной секции, но и «ландшафту» программы в целом. Разумеется, в ней было достаточно фильмов о важном, с щадящим стилем и влажными глазами. Но и фильмов, для авторов которых острота формы — не порок, оказалось больше, чем можно было надеяться.
«Подснежники» — тела тех, кто зимой не дошел в пятницу на карнавал и замерз насмерть
«Лола», игровая короткометражка Тамары Айрапетян, например, вполне вписалась бы и в секцию экспериментальную. Танцовщица на некоем конкурсе переводит в хореографию боль от потери сестры, погибшей в аварии. А уже танец переносит девушку в потусторонние горы, где сестра встречает ее во плоти и объявляет «номером один». Самое острое в фильме, правда, не сам танец и не моменты психоделики в духе провинциального «Черного лебедя», а то, что именно травма, катастрофа, как ей и положено, надрывает поверхности повседневности и высвобождает кино. Прежде чем на экране распахнутся настоящие горы, сама смерть спляшет, как взбесившаяся мультяшка, и кровь вспучится на экране спутанным клубком красных ниток.
В свою очередь, в секции анимации, самой сильной в программе, были особенно хороши две совсем молодые работы: апокалиптический мультяшный мюзикл «Однажды солнце взорвется» Елизаветы Прокопенко и минималистская зарисовка «Береза» Людмилы Сибирцевой. На общем плане — пляс развеселой инопланетной абстракции, настолько напоминающей ядерные смайлики Такаси Мураками, что к названию «Однажды солнце взорвется» тянет добавить «и будет ласковый дождь». На крупном — грубые пепельные штрихи сегодняшнего российского города, с непристойно узнаваемыми баннерами за окном; штрихи, которые от случайного чувства, от случайного секса на секунду тоже вспыхивают цветами танцующей крови. (Школа-студия «ШАР», где создавалась «Береза», вообще была щедра на авторскую анимацию — «Оду парфюма» Максима Литвинова, обаятельный кислотный этюд о том, какими цветами цветут запахи, и остроумный черно-белый комикс «Смерть человека-невидимки» Валентина Тютерева)
Наконец, образ конкретного города как места, «вписанного в исторический контекст», тоже предстал в двух радикальных своих проявлениях: в тонкой документальной работе «Черная пурга» дебютантки Миры Эркеновой и чокнутой городской симфонии «Тени Москвы» одиозного Валерия Переверзева.
Образ «сегодня» рваной кардиограммой проходит сквозь флаэртианскую величественность гор
В «Черной пурге» многоэтажки Норильска, точно ледяные дворцы, спят в ожидании весны, времени, когда расцветают «подснежники» — тела тех, кто зимой не дошел в пятницу на карнавал и замерз насмерть. Город дремлет под сдавленный аккомпанемент аккордеона, что выводит мелодию легких, дышащих черным снегом. А за окном человеческие фигурки странно пляшут на ветру. Разрозненные фрагменты городской жизни тихо соседствуют друг с другом: что воспоминания отмотавшего срок заключенного о детской сказке про мать, ставшую кукушкой, и о том, как с другом они убили девушку, по пьяни спрятав тело; что беседа молодых людей в баре о том, как куда-нибудь уехать и чем-нибудь заняться; что добродушный, обстоятельный, доброжелательный до холодка в костях допрос мальчика, на которого донесли аж из Питера, мол, публиковал на своей страничке Вконтакте что-то о [несанкционированном побеге из жизни].
В китчевом же Москоу-сити Переверзева, каждую секунду пересобираемом в рулетке полиэкрана, фрагменты столичного образа точно вырываются изо всех-всех музеев и устраивают самый настоящий карнавал. И расцветастые тени, вчерашние и сегодняшние, самозабвенно пританцовывая, буквально отправляются вновь в александровский «Светлый путь». Правда, здесь и сейчас им, в отличие от тех, белоснежных и бессмертных, все-таки обещана последняя «база отдыха».
Что смотреть на фестивале «Алания»? — Конкурс короткого метра
Фильм «Vad’da. Мытарства» Никиты Добрынина, аккуратная и честная документальная работа от ученика сокуровской школы, сделанная при участии фонда «Пример интонации», пожалуй, далека от ярлыка «экспериментального кино». А история тоже расслаивается в нем на полиэкраны: сельского кладбища, последних живущих на земле вожжан (осталось сорок человек), рассказывающих о своих жизнях — осколках одного исчезающего гонимого народа; и фотокарточек из личных архивов, наложенных поверх их лиц, как и поверх непримечательных видов деревни, и поездов, в забытье ползущих по солнечным рельсам. В конце останется только полиэкран фотографий — одна за другой они будут появляться под счет на водском языке.
Образ «сегодня» рваной кардиограммой проходит сквозь флаэртианскую величественность гор, долин или просторов тундры. Собирается из красных нитей, пепельных штрихов, обрывков слов, коллажей и зон умолчания, которые выглядят, как нелепый крест из фольги, наложенный на кадр, как черный квадрат или согнутая спина подростка, невнимательно слушавшего лекцию полицейской о том, что и где публиковать можно, а что нельзя. Или же как мельком прозвучавший вопрос героини «Мытарств» — старой вожжанки, уточняющей у девочек из съемочной группы, можно ли говорить, что она была «малолетней узницей» во времена войны. Но именно сквозь эти-то рваные контуры «сегодня» и сквозит воздух. Как в «Тенях Москвы», где в минорные перформансы бэкстейджа на финальных титрах вдруг, вместе с разреженным воздухом, просачивается отведенное танцующим время.
Читайте также
-
Что смотреть на фестивале «Алания»? — Конкурс короткого метра
-
Что смотреть на фестивале «Алания»? — Конкурс полного метра
-
Жизнь на вулкане, два колл-центра и два эпиграфа — Венеция-2025
-
Кто все эти монстры?
— Венеция-2025 -
Не линяет только солнечный зайчик — Венеция-2025
-
Зверюшки-детворюшки — «Короче»-2025