Юлия Киселева: «Режиссеры не понимают, что такое наука»
До 10 мая 2023 года идет набор заявок на участие в проекте «Лаборатория научного кино 2.0». Саша Лаврова поговорила с организовавшим его режиссером Юлией Киселевой о перспективах и проблемах научно-популярного кино в России, уходе дока из кинотеатров, и о том, что же на самом деле видят незрячие.
Расскажи немного о своем новом фильме «Вспышки света». Это не продолжение «Чипа внутри меня»?
«Вспышки света» складываются в своего рода дилогию с «Чипом внутри меня», где мы рассказывали про протезы, возвращающие слух, и нейростимуляторы, помогающие справляться с дистонией и болезнью Паркинсона. Сначала задумывался один большой проект, но мы не нашли достаточного финансирования, и пришлось отказаться от части про зрение. Но идея осталась, и позже мы сделали «Вспышки света» — самостоятельный фильм на 40 минут.
«Вспышки света» — фильм про современные технологии, имплантаты, которые вставляются в сетчатку глаза и в мозг, позволяя незрячим людям получить возможность видеть. Речь не идет о полном восстановлении зрения, но люди начинают видеть некие силуэты и очертания предметов, которые помогают им ориентироваться в пространстве. Эту систему параллельно разрабатывали в США и в России. Мы снимали самые первые испытания на крупных животных — это была операция на обезьяне в Адлере. Ее делал Артур Бектимиров из Владивостока, тот же хирург, что в «Чипе внутри меня». Он, кажется, делает все экспериментальные операции в стране.
Получается, это фильм о научных разработках?
Некая технология или разработка для нас, режиссеров, это скорее информационный повод. Нам недостаточно сказать «вау, смотрите, они разработали технологию». Нам нужна история. Поэтому я решила рассказать о том, что такое зрение вообще. Любой зрительный имплант работает так: у человека видеокамера на голове, которая считывает картинку, этот сигнал отправляется на процессор, обрабатывается процессором, пересылается в мозг и стимулирует нейроны, либо отправляется в сетчатку и стимулирует клетки сетчатки. Из этой картинки (60 пикселей, что очень мало) человек начинает что-то понимать, например, видит силуэт. Изображение, которое передается — черно-белое. Но Григорий, герой фильма, видит небо голубым, потому что его мозг, привыкший к тому, что небо голубое, все домысливает.
Нет двух абсолютно одинаковых людей и одинаковых мозгов
А ты все-таки определяешь свои фильмы как научно-популярные или научные? И есть ли разница?
На Западе обычно это называют science film. Вообще, вопрос видов и жанров сложный, сплошная путаница. Когда я выпустила первый фильм, кинокритики говорили: «Мы не пойдем на него, это что-то научное». А ученые говорили: «Это авторская документалистика». Я думала над этим и пришла к выводу, что научное кино все же ближе к образовательному, как в советское время были фильмы вроде «Локализации функций в головном мозге», где прямо показан ход эксперимента. Это фильмы для специалистов, а научно-популярное кино рассчитано на широкую аудиторию. Если мы делаем фильм на широкую аудиторию, он должен все объяснить. Например, я снимала незрячих людей, потому что мне нужно было рассказать зрителям, что такое слепота, чтобы объяснить, для чего нужен имплантат, хотя это вроде кажется очевидным. Есть еще такое убеждение — я его раньше тоже разделяла, — что все незрячие люди находятся в темноте, а у них, наоборот, перед глазами белый свет.
Я тоже узнала об этом из твоего фильма. Для меня это было открытием.
Да, и такие вещи очень важны. Донося до зрителя какие-то детали, мы создаем общую картину. Как мой мастер во ВГИКе говорил: «В кино должно быть всё». Даже если кажется, что все это знают. И еще мне всегда интересно немного уходить в философию, чтобы зритель не только что-то новое узнал, но и еще о чем-то подумал.
Это уже пятый твой фильм-исследование на научную тему, а до этого ты снимала док на социальные темы. Как ты пришла к научному кино и почему решила остаться в рамках этого жанра?
Ой, на меня так мастер ругался, когда я сказала, что буду снимать фильм про мозг. Говорил, что я с ума сошла, что у меня так хорошо социальные фильмы получаются. На самом деле, мне просто стало скучно, ведь негде показывать социальные фильмы. В 2010-е годы я еще не понимала, как это все продавать на Западе, а внутри России — это десяток фестивалей, по которым ты просто ездишь с этим фильмом. И мой коллега Илья Бурец, тогда только выпустивший фильм «Горько» как продюсер, сказал, что хочет снять какой-нибудь док. И я подумала, что надо снять док, который можно в кинотеатре выпустить. Мы пытались придумать тему, которая сможет людей в кинотеатры привести. И придумали «Мозг». В итоге он не стал продюсировать, переключился на съемки сериалов, а я три года снимала этот «Мозг», потому что не знала, как это делается — это был мой первый продюсерский опыт, мы дважды запускали краудфандинг. Фильм действительно получился зрительским, на него шли, шли и шли. Премьера прошла на «Мире знаний», был полный зал, люди даже стояли вдоль стен, никто не ушел. На этой волне мы выпустили второй фильм про мозг, и было еще круче, но потом случился ковид.
А вообще, в детстве я хотела быть врачом, мои родители медики, и я все детство провела с учебниками анатомии. Я вижу у публики больше интереса к такому, нежели к социальному. Мне очень нравится мой фильм про шахтеров, он даже какие-то призы получил на фестивалях, но особого зрительского интереса к нему я не видела. А наука интересна большему количеству людей, и можно говорить на какие-то философские вещи, что мне очень нравится. Рассуждать о том, как мы мыслим и воспринимаем мир — это ведь очень интересно. И фильм «Мозг» в первую очередь о том, что мы разные, что нет двух абсолютно одинаковых людей и одинаковых мозгов.
Никто не представляет науку, как процесс
Как ты думаешь, люди идут в кинотеатр ради фильма на большом экране? Или ради встречи с героями и тобой?
Сейчас люди вообще в кино не идут. После ковида все поменялось. Мы, кстати, когда снимали «Робот, я люблю тебя?», переориентировались на платформы, поменяли крупность планов, размер титров. Касаемо кинотеатров, сейчас мы возвращаемся к тому, с чего начинали в 2010-е, когда не было кинопроката документальных фильмов, а были только событийные показы. Когда мы выпускали «Мозг. Эволюция» в 2019-м, у меня не было сомнений, что мы соберем большой зал «Октября», а когда мы выпускали «Чип» в апреле 2022-го, это был зал на 90 человек в ЦДК, и мы еле продали половину. Сейчас уже понятно, что в таком количестве, как прежде, люди не вернутся в кинотеатры.
Я видела, что «Вспышки света» отобрали на фестиваль в Нью-Дели. Это, вероятно, счастливое исключение в наше время…
Слушай, нет! Это заблуждение. Нас отбирают на фестивали постоянно. Даже с «Чипом»: мы закончили его в феврале, и я сразу разослала его на фестивали, ну и сижу 25-го числа, изучаю индийские, китайские и бразильские фестивали… Туда думала разослать, но денег на это уже не было, потому что я уже отправила в Европу и Америку. Но в итоге его показали в Америке, на фестивале в Лос-Анджелесе, в университете в Сан-Франциско. Также был показ в Стокгольме, что было вообще неожиданно. И в Индии на трех фестивалях, где ему везде какие-то призы дали.
Кинематографист — это другое
Режиссеры, которые пытаются снять фильмы об ученых, часто жалуются на закрытость научного сообщества и нежелание идти на контакт. Как тебе удалось преодолеть этот барьер?
Я очень хорошо это понимаю. На форуме в Сочи был интересный разговор, присутствовали ученые, контент-мейкеры и всего пара режиссеров. На сессии, которую организовал ИРИ [Институт развития интернета], ученые жаловались, что к ним приходят журналисты, а на следующий день выходит статьи о том, что они разработали лекарство от рака, а это совсем не так, конечно. Все жалуются на журналистов. Бывает, что ученый дает интервью, согласовывает его, а материал выходит совсем в другом виде, поэтому понятно, что они никому не доверяют. Приходится все время доказывать, что я не журналист, что кинематографист — это другое. Но, когда мы снимали «Чип», я не смогла договориться с нейрохирургом в Москве, и нам пришлось лететь во Владивосток к Артуру Бектимирову.
Фильмы, которые меняют общество — Круглый стол «Мира знаний»
Мне кажется, проблема еще в том, что в России индустрии научного кино как таковой пока что нет. В последние годы ситуация потихоньку меняется, появляются новые фестивали, лаборатории, но даже режиссеров научно-популярного кино — раз, два и обчелся. Ваша Лаборатория научного кино с фестивалем ФАНК в Сколково — попытка эту индустрию создать?
Да, абсолютно. Большую часть этого года я посвятила лаборатории, разработала программу, была с режиссерами все время на связи. Мы запустили 16 проектов, поэтому меньше времени уделяла своим фильмам — просто не могла разорваться. Более того, я планирую эту историю продолжать, мы сейчас подаем заявки на новые гранты. И у ВГИКа есть давно в планах запустить курс, что-то вроде «научная картина мира для режиссеров», потому что режиссеры порой сами не понимают, что такое наука. Никто не представляет науку, как процесс. Всем кажется, что это такие кирпичики — открытие, открытие, — а так не бывает. Наука — это процесс, постоянный поиск, постоянное развитие. Поэтому, я надеюсь, что мы будем в этом направлении тоже работать. Но не в ущерб кино.
Нужно очень много своих сил вкладывать в развитие индустрии
Можешь рассказать немного о самой лаборатории и о ее целях?
Объявили опен-колл для режиссеров, получили 139 заявок. Задача была научить их снимать научпоп. Было очень сложно отбирать, поэтому я решила поэкспериментировать. Мне было интересно, как игровики будут решать эту тему, поэтому я отобрала много игровиков. В Сколтехе мы взяли несколько лабораторий, познакомили режиссеров с сотрудниками, и в итоге сняли 16 коротких фильмов про разработки ученых Сколтеха. Я их объединила в альманах, сняла интервью с этими режиссерами, и получилась такая структура: кусочек интервью и после него сам фильм. Каждый фильм до пяти минут, и он является тизером, из которого потом может получиться полный метр. Артур Сухонин уже выиграл питчинг на фестивале «Мир знаний» с проектом, который в нашей лаборатории сделал. И сейчас двое режиссеров будут подаваться на финансирование в Минкульт, и, возможно, кто-то что-то выиграет. Потом мы подаем с ними проекты в ИРИ. Но в целом, нужно очень много своих сил вкладывать в развитие индустрии.
А над чем ты сейчас работаешь? Как режиссер.
Снимаю фильм про Ивана Пигарева — ученого, сформулировавшего висцеральную теорию сна. Он говорит, что знает, зачем нужен сон с точки зрения физиологии, что во время сна происходит в организме. Иван Николаевич умер два года назад. У нас с ним было одно интервью, но вскоре случился ковид, а потом его самокатчик сбил на улице — трагическая смерть. Ему было 80 лет, но он на велосипеде ездил на работу.
И это первый случай, когда мне захотелось сделать портрет ученого. Обычно они у меня больше как эксперты в фильмах выступают. А здесь прямо герой, уникальный. Удивительный изобретатель. То, что он творил, это настолько кинематографично, достаточно просто зайти в его лабораторию. И всплывают 60-е годы, его работа в ИППИ РАН. То, как люди жили в то время — это тоже интересно, сохранилось много хроники. И с этой историей рифмуются другие. Например, сомнолог Мария Михайловна Манасеина первая в XIX веке объяснила, что от депривации сна страдает не мозг, а внутренние органы. А еще у архитектора Константина Мельникова были разработки санаториев, куда люди должны были приезжать и лечиться сном, назывались они «Сонная Соната». И дома у себя он сделал лабораторию сна, потому что тоже считал, что сон — лекарство. Обо всем этом мы будем рассказывать в новом фильме, который планируем выпустить в 2024 году.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»