Портрет
хроника

Николас Роуг: A Timing Man


 

Однажды погожим осенним утром 1939-го года мальчик лет одиннадцати шёл в школу вдоль Брайтонского побережья. Уходящая вдаль дорога была совершенно пуста: ни людей, ни машин; солнце укрывалось за облачками, разбросанными по небу. Внезапно рядом притормозил автобус, двери отворились, — и, хотя до школы была всего одна остановка, мальчик решил подъехать. Встал на ступеньку. Занёс ногу над следующей. Вдруг солнце выглянуло из-за облака, оказалось прямо перед ним и стало увеличиваться. И пока нога мальчика опускалась на вторую ступеньку, он понял всё. Как устроен мир, как всё связано со всем; понял, что времени не существует. В единый миг вспомнил всё своё прошлое — то, которого у него никогда не было: давнее, древнее прошлое, полное людей и событий. На третьей ступеньке всё исчезло. Понимание ушло, прошлое словно выдуло из памяти, солнце опять обрело свой прежний неброский размер. Видение длилось какую-то долю секунды. Собственно, со стороны глядя, мальчик даже не запнулся. Ничего не произошло. Только по дороге спокойно ехало несколько машин, которых только что здесь не было. Звали этого мальчика Николас Роуг, и в минувшую пятницу он, наверно, умер.

Те, кто видел фильмы Роуга, знают эту долю секунды. Так перед смертью героя Дональда Сазерленда в «А теперь не смотри», — словно кусочки мозаики, которую он реставрировал в старинном венецианском соборе, — собирались в единую стремительную круговерть подтёк чернил на слайде, бельма слепой провидицы, упоение женской плотью и треснувшее под велосипедом стекло в траве, давая разгадку его жизни, обернувшейся притчей об отражении красного плаща в стоячей воде. Так в «Незначительности» перед дрогнувшим взглядом профессора, когда его остановившиеся часы показали верное время, разворачивался ядерный апокалипсис, дотла сжигающий кружащееся белое платье Мэрилин, ноты Моцарта и розовые лепестки хиросимской сакуры, — а затем сжимался обратно: ничего ведь не произошло, не правда ли? Так в «Двух смертях» яростная пуля, прошивающая насквозь главных героев в ночь падения режима Чаушеску, возвращала им — посреди хаоса и мрака, имперской гнили и рокота автоматных очередей — упоение давнего деревенского праздника, и солнечный удар вспыхнувшего влечения, и таинство первого касания, и торжествующее бесстыдство первой наготы, — и невозможная, усталая, насквозь греховная, изошедшая душевным смрадом любовь очищалась этой тоненькой летящей иглой смерти, связующей всё со всем… Николас Роуг до конца своих дней внимательно следил за бурно меняющимся миром, радушно привечая, на девятом-то десятке, и Гарри Поттера, и новейшие открытия в физике Вселенной, — короче, любые сполохи, выдающие магию бытия. Когда несколько лет назад была выдвинута теория о существовании мира с обратным ходом времени, Роуг сказал только: «А я всегда знал, что флэшбэки реальны».

 

«А теперь не смотри». Реж. Николас Роуг. 1973

 

Знал он об этом с середины 40-х, когда, демобилизовавшись, пристроился работать на небольшую студию Marylebone, где дублировались французские фильмы. Вообще-то вся его работа сводилась к тому, чтобы отмечать на плёнке места губных согласных: m, b и p, — для дублирующих актёров именно совпадение артикуляции в этих точках, наиболее видных на экране, было особенно важным. Однако при любом удобном случае юный Ник упрашивал студийного монтажёра, Глэдис Бримсон, позволить ему хоть поглядеть, как она работает на аппарате под названием Editola, — громоздком ящике для накладывания дублирующей звуковой дорожки на изображение. Плёнка пролетала через аппарат до нужного места, затем мисс Бримсон чуть отматывала её назад, потом вперёд, потом опять назад… Юноша был заворожён этим зрелищем: герои то делали шаг, то отступали, то приникали к любимым, то отодвигались, улыбки стирались с их лиц и вновь проступали на них, — время, по мановению изящной женской руки, разворачивалось в любом направлении. Именно там и так Николас Роуг получил главное киновпечатление своей жизни — посмотел только что снятых и отправленных в Британию на дубляж «Детей райка». («Карне пришёл в кино в тот год, когда я родился», — со значительностью говорил он позднее и всю жизнь почитал французского мэтра кем-то вроде крёстного.) Увиденный на «Эдитоле», шедевр Карне обнаружил перед Роугом ту структуру, мимо которой прошли штатные киноведы, а позднее и историки: три главных героя предстали тремя вариантами взаимоотношений человека и хронотопа, тремя разными решениями одного уравнения. В своём последнем фильме «Гриб-дождевик» 80-летний Роуг воспроизведёт эту воспринятую им в юности схему, предложив четыре женских возраста как четыре вариации сексуальности.

 

«Незначительность». Реж. Николас Роуг. 1985

 

«В каком месте истории мы сейчас находимся?» — нередко допытывались у Роуга его актёры перед съёмками очередной сцены. А тот лишь улыбался в ответ. Для него в каждой точке — будь то фильма или вообще человеческого существования — неизменно сходились все три времени. Любая конкретика момента — только повод, устремившись в прошлое, извлечь его из памяти и впустить в настоящее, равно как и, поддавшись надежде или опасению, позволить проступить в настоящем смутным очертаниям будущего. В каждую секунду каждый герой Роуга существует на перекрестье трёх времён, и у настоящего нет никаких преимуществ перед двумя другими — ведь оно само не более чем будущее для прошедшего и прошедшее для будущего. Несбывшаяся (или сбывшаяся) надежда, которую ты питал в момент, возникший в твоей памяти, — и память, которая будет тебя настигать, когда сбудется (или не сбудется) твоя нынешняя надежда. И связующим звеном между временами, перемычкой, которая зарифмовывает их в подлинный — ибо отвергающий понятие времени — сюжет жизни, может стать что угодно: брошь, наклон головы, падение лепестка… Что только не принято подразумевать ныне под словосочетанием «ассоциативный монтаж», какую только спонтанность мышления и небрежность ремесла им не оправдывают, — но только у Николаса Роуга (да ещё, возможно, Рауля Руиса) ассоциативно-монтажная связь неизменно становилась сюжетообразующей. Если листки рассыпавшейся рукописи похожи на кружение лепестков сакуры, то это потому, что в рукописи — теория, позволяющая создать атомную бомбу. Если подтёк на слайде похож на брошь на груди слепой, значит, слепая знает, почему возник тот подтёк. У Роуга ассоциативный монтаж не размывал, не оснащал эмоционально-чувственными обертонами, но формировал — лишь он один — причинно-следственную связь фильма. Нет ничего случайнее, ненадёжнее и прихотливее фонетических созвучий, лежащих в основе рифмы как поэтического приёма; но поэзия — а значит, и смысл — создаётся ею. Всё остальное — события, реплики, мизансцены — лишь гул ритма, неумолимо влекущего строку к венцу рифмы.

 

«Незначительность». Реж. Николас Роуг. 1985

 

К тому моменту, когда Роуг сел в режиссёрское кресло, он провёл в киномире уже больше двадцати лет: работал ассистентом у Кьюкора и Лина, оператором у Кормана, Трюффо и Шлезингера, — и вызубрил кинопроцесс снизу доверху. Но в его режиссёрских работах тщетно было бы искать эстетические влияния его былых патронов: он учился у них не видению мира, а способам его осуществления. Когда на съёмках «Доктора Живаго» Роуг осмелился предложить своё решение одной из сцен, то был немедленно уволен; сцена же вошла в фильм так, как он её придумал. Так чему Николас Роуг научился у Дэвида Лина? Высшей добродетели и муке кино. Одиночеству режиссёра. И если в пустынях «Прогулки» и можно усмотреть отзвук пустынь «Лоуренса Аравийского», то не из-за особой киногеничности этой локации, не из-за эффектности мизансцен или цветового решения, которую можно из неё извлечь, — но потому, что оба фильма для их режиссёров стали самыми личными, самыми откровенными. Профессионал высшей пробы, ставивший сложнейший свет и неделями корпевший над вариантами монтажной сборки, — Николас Роуг всегда жадно ловил любые признаки неполноты наших знаний о мире, охотно общаясь то с медиумами, то с шаманами, то и вовсе с Дэвидом Боуи. И считал кинематограф — единственным в наш технологический век (парадоксально этим же веком и порождённым) воплощением мифологического сознания. Для которого нет ни времени, ни линейных историй, лишь прогулка наших человечьих душ по пустыне мироздания. Вперёд, назад, по кругу. Из жизни в жизнь, по цепочкам случайных следов, некогда оставленных нами же. Теми, о ком мы почти забыли. И не вспоминаем, пока нас не заберёт с дороги внезапно притормозивший рядом автобус.

Хотя ехать-то всего одну остановку.

 

«Прогулка». Реж. Николас Роуг. 1971

 


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: