Воланд и Маргарита в воображении Мастера — Булгаков на экране
В прокат выходит один из самых дорогих фильмов в современной России — экранизация легендарного романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». О том, что удалось авторам новейшей киноверсии, рассказывает Алена Солнцева.
А я ведь смотрела «Мастера и Маргариту» в театре на Таганке на генеральной репетиции, весной 1977 года. Как и все спектакли Юрия Любимова, он был под сильным подозрением у властей, могли и запретить, поэтому студенты ГИТИСа стремились увидеть его до официальной премьеры. До сих пор помню Иешуа в исполнении Александра Трофимова, Зинаиду Славину в роли Азазелло — они мне понравились больше всех. А вот Нина Шацкая в роли Маргариты разочаровала — летала она как бы нагая, но завернутая в полотенце, как в бане, никакой лихости в этом полете не было. Спектакль показался гораздо менее интересным, чем роман с его мгновенными переключениями между мистикой, философией и сатирой.
Вспомнила я про это первое сценическое воплощение знаменитого романа потому, что в новом фильме «Мастер и Маргарита» изобретательно работают с театральным опытом Михаила Булгакова, описанном им самим в другом произведении, из-за «Мастера» не законченном, — «Записках покойника», более известных как «Театральный роман». И еще — именно в спектакле на Таганке фигура автора впервые отделилась от Мастера (кстати, Любимов начал ставить и «Записки покойника», но не успел довести до завершения — уехал в Англию, из которой не вернулся, лишенный советского гражданства и имущества после интервью в Times). Судьба автора, лишенного чиновниками прав сначала на публикацию или постановку, а потом и на свободу, — весьма актуальная для Булгакова тема, хорошо она знакома и многим другим советским, а теперь и нынешним российским художникам. Сценаристы нового фильма охотно использовали этот сюжет для работы над экранизацией романа, изменив для этого его структуру.
Роман пошел в люди, там, как следовало ожидать, слегка потускнел и пообтерся
Вопрос свободы обращения с каноническим текстом в переложении литературы на язык других медиа, театральный ли, кинематографический ли, до сих пор не потерял остроты, хотя в театре самостоятельные интерпретации появились очень давно. Для «Мастера и Маргариты» почтение к букве было проблемой еще и по причине позиции наследников, настаивавших на точном следовании тексту. Кто только не соблазнялся материалом этого, долгое время культового романа: Алов и Наумов были благословлены, по их словам, на экранизацию самой Еленой Сергеевной Булгаковой, но не срослось; Элем Климов начал было писать сценарий, но не нашел нужного финансирования; Эльдар Рязанов не получил одобрения Госкино; Юрий Кара снял фильм и на долгие десятилетия застрял в распрях с наследниками и продюсерами. Наконец Бортко показал свою версию, но зрителей она скорее разочаровала. Ходили слухи о проклятии булгаковского наследия, о том, что попытка воплотить роман на экране до добра не доводит.
И вот, наконец, за кинофильм по мотивам взялись люди, которые не стояли по стойке смирно перед текстом, и хорошо понимали, что есть вещи, которые в кино снимать всерьез невозможно, а изображать надо то, что поддается визуальному воплощению. Режиссер Михаил Локшин и сценарист Роман Кантор взялись за сочинение новой версии «Мастера и Маргариты» после более чем успешного фильма «Серебряные коньки», в котором им удалось найти компромисс между детективной структурой сюжета и чисто кинематографичней игрой с изображением. К проекту привлекли так же оператора Максима Жукова и художника-постановщика Дениса Лищенко, художниц по костюмам Галину Солодовникову и Ульяну Полянскую, создавших неожиданный и увлекающий визуальный образ.
Этот Воланд мог бы обойтись и вовсе без помощников, щелчком пальцев творя свои чудеса
В новом фильме авторы, использовав сюжет и героев Булгакова, показали свою историю о том, как талантливый и высокомерный молодой писатель после короткого успеха на литературном и театральном поприще оказался внезапно ошельмован и изгнан из писательского Союза, поскольку его произведения перестали соответствовать линии партии. Образ этот настолько близок Максудову из «Театрального романа», что волей-неволей обращаешь внимание на совпадения в описаниях обстановки и персонажей обеих книг. Но главное, что позаимствовали сценаристы у «Театрального романа» — прием оживления придуманных героев в воображении их автора. Кино позволяет визуализировать не только замыслы, но и сны, и пожалуйста: зрители видят, как действие фильма разворачивается в двух реальностях. В одной — очень похожий на самого Булгакова писатель, которого играет всегда харизматичный Евгений Цыганов, бродит по вечно недостроенной Москве, где земля встает дыбом, буквально по Маяковскому: «Елки-палки! По Москве — землечерпалки. Это улиц потроха вырывает МКХ». На фоне пафоса строящейся утопии спешно наслаждается жизнью партийная элита и примкнувшая к ней богема (снова вспомним застрелившегося тогда же советского поэта: «Вам ли, любящим баб и блюда, жизнь отдавать в угоду…»). Пока внезапно попавшие в начальники пролетарии между стройками и парадами ходят по тайным вечеринкам, писатель встречает худощавую богиню, женщину-мечту, жену высокопоставленного советского начальника, которая становится его любовницей и музой. Ну, а далее известно — травля, донос, тюрьма, психушка.
А в воображении злосчастного автора идет отчаянная сублимация, в строчках, набрасываемых им карандашом на бумаге, рождается другой мир, уже построивший свою утопию. И в кино есть возможность его тут же проиллюстрировать. На экране возникает сказочная страна, где наряду с писателями, критиками, комсомольцами и милиционерами существуют Дьявол, его слуги, говорящий кот, происходит расширение пространства, сатана там правит бал, люди дерутся за денежные знаки. Над всем этим парят невероятные «городов вавилонские башни», высятся футуристические здания с фигурами вождей, сияют устланные гранитными плитами «Патриаршие пруды имени Карла Маркса», бьют фонтаны, сияют электричеством высотки, а в гигантских арках, украшенных пятиконечными звездами, чудятся египетские гробницы и римские амфитеатры. Все это динамично переходит из одного в другое, не давая заскучать глазам. Впрочем, нельзя не вспомнить и фильм Алексея Андриянова «Шпион», по роману писателя-имя-которого-нельзя-называть, в декорациях которого тоже было здание так и не построенного Дворца Советов, высотки, памятники и дирижабли… Увы, у нашей культуры не так уж много визуально насыщенных знаков.
Солидарности нет, квартирный вопрос испортил окончательно, милосердие больше не стучится в сердца
К счастью, фильм снят в такое время, когда после многих лет циркулирования романа Булгакова в мире массовой культуры он подрастерял свой священный статус. В нем уже не видят ни евангелия от Воланда, ни философского трактата о религиозном значении зла и смысле христианского учения. Роман пошел в люди, там, как следовало ожидать, слегка потускнел и пообтерся, как переходящая из рук в руки монета, и незаметно скатился в подростковую приключенческую литературу, рассыпался на бусины цитат и образов, широко известных, но уже не вызывающих придыхания. Ни обаятельный кот-Бегемот, ни Фагот, ни Азазелло уже не удивляют, они встали рядом с персонажами популярных комиксов. А невероятно точные сатирические образы застройщиков, буфетчиков и конферансье и вовсе растворились где-то в туманном далеке, рядом с крепостными и их барынями, кучерами и коллежскими асессорами. Пришла пора их слегка подновить и представить в новом антураже.
С самого начала подготовительного периода, который начался в 2018 году, фильм назывался «Воланд», и если я правильно понимаю, было ясно, что сыграть в нем Воланда должен блистательный немецкий актер Аугуст Диль. И он сыграл. С одной стороны, — немецкого туриста, кого-то вроде жившего в 1920-е годы в Москве Вальтера Беньямина, философа-наблюдателя, с цепкой памятью и критически-оценивающим взглядом. С другой, — дьявола, современного и древнего, скорее любопытствующего, чем судящего, умеющего оценить достоинство и гордость, походя карающего, и абсолютно отстраненного от каких-либо планов спасения. Даже самым придирчивым зрителям имеет смысл посмотреть этот фильм из-за Диля, его мгновенно меняющегося взгляда, минимальных движений губ и бровей, когда легкого наклона головы достаточного, чтобы сменить состояние, его идеальной пластики, которую мог бы оценить наставник старинного японского театра Но. Пожалуй, этот Воланд даже слишком джентльмен, чтобы быть пугающим и разрушительным властелином Хаоса. Зато Маргарита в исполнении Юлии Снигирь, пожалуй, что ведьма. Слишком мало в ней женского, телесного и эротического, слишком много иллюзии, авантюризма и напора, женщина вамп под прикрытием, каких впрочем, много появлялось в двадцатые. Не Лиля Брик и не Зинаида Райх, скорей Инесса Арманд.
В изображении есть своего рода пряная поэзия, очень подходящая роману
Свита Воланда играет в фильме далеко не самую заметную роль, Коровьев и Азазелло остаются на вечном втором плане, да и коту не придумано никакой специфической задачи. Этот Воланд мог бы обойтись и вовсе без помощников, щелчком пальцев творя свои чудеса. Впрочем, ему и делать ничего не нужно, он ведь лишь наблюдатель в том диковинном эксперименте, что разворачивает перед ним народонаселение Москвы.
Остается в тени и история прокуратора Иудеи, Понтия Пилата. Пилат оказывается героем той самой пьесы, за которую пострадал писатель. Премьера отменена, гонорар не выплачен, но сюжет с бродягой-мудрецом, ставшим невинной жертвой неведомых политических интриг, пригодился для романа: продублировав ситуацию агнца среди волков. Все вокруг писателя оказываются предателями, этот мотив отлично заменяет отсутствующего Иуду. Редактор журнала, режиссер спектакля, друг-киносценарист, товарищи по перу, — никто не вступается за героя, когда его обличают представители Союза писателей. Акция протеста, на которую они якобы готовы собраться, не состоялась. После ареста они наперебой дают нужные показания. Солидарности нет, квартирный вопрос испортил окончательно, милосердие больше не стучится в сердца.
Пожалуй, самой большой удачей стал визуальный образ фильма. Витиеватый и почти романтически взвинченный стиль романа довольно удачно рифмуется с намеренно холодной, парадной, и в то же время игрушечной архитектурой футуристической Москвы, для создания которой постановщики использовали альтернативные проекты Дома советов и других утопических проектов 1920-30-х, эскизы конструктивистов, их ритмичные линии и спрямленные силуэты. В изображении есть своего рода пряная поэзия, очень подходящая роману, в котором реальная горечь от личного унижения выплескивается в фантастические грезы о наказании и отмщении одних и даровании другим покоя под сенью олив в тосканских пейзажах.
