Выйти из сумрака


Подобной по значительности продукции в русском кино 2006 года есть штуки две. Ну, три. И у этой значительной работы есть совершенно определенные, тоже вполне значительные, достоинства и недостатки. Самый видимый, на мой взгляд, недочет «Гадких лебедей» — определенная метафизическая претенциозность, выражающая себя в абсолютной серьезности (одноименная повесть братьев Стругацких, по мотивам которой поставлена картина, все-таки вещица не без юмора), а также в некоторых деталях изображения и музыкального ряда. Самое крупное достоинство этого кино — своевременное обращение к грандиозному литературному первоисточнику.

В июле 2005 года я по довольно случайному стечению обстоятельств перечла забытую с юности книгу братьев Стругацких «Хромая судьба», в составе которой имеется произведение «Гадкие лебеди». В нем рассказывается о том, как в некоей стране, теперь напоминающей то ли Югославию после войн девяностых, то ли Прибалтику после отделения от Союза, или даже Россию, будь она чуть поменьше территориально и чуть ближе по организации жизни к европейской цивилизации, может возникнуть обыкновенный фашизм. На фоне некоторого благополучия граждан, основанного на доверии властям, склонности властей к авторитарным решениям и склонности граждан к простому житейскому компромиссу, когда властям делегируются права репрессировать всех «чужих» в обмен на спокойствие. В книге рассказывается о том, как обыкновенный фашизм постепенно возникает в голове, сердце и теле ничем не обремененного бюргера, и последний легко превращается в штурмовика, готового к убийствам. В книге также говорится о необходимости постоянного самоотчета писателя (шире — интеллектуала) как боевой машины прогресса. Об, извините за выражение, постоянном нравственном выборе и личной ответственности говорится также. Ну, и о том, как дети сначала становятся другими, лишь бы не быть как тупые родители, а потом в одночасье меняют мир.

Книга написана в 1967 году, в стране под названием Советский Союз, когда родных фашистов на родной земле можно было вообразить только в страшном сне. Сильные впечатления ждали меня через несколько дней после прочтения книги в аэропорту Калининграда: стайка молодых людей, летевших одним со мной самолетом, отрекомендовала себя русскими фашистами. Оказалось, они прилетали в Кенигсберг на сейшн в честь дня рождения какого-то из немецких национал-социалистических лидеров, поддержать местных товарищей. Они, от двадцати пяти до тридцати с небольшим, все работают в каких-то фирмах младшими и средними менеджерами, есть и заместители руководителей контор, то есть не безграмотные, а наоборот, продвинутые. Образованные фашисты со знанием компьютера.

Я о них, об этой новой генерации образованных агрессивных парнишек (и девчат, куда же без них) с атрофированным чувством реальности и высокоразвитым чувством того, что им чего-то недодали, думала ровно в те дни, когда фильм «Гадкие лебеди» выходил в ограниченный прокат. Обстоятельства времени и места: антигрузинская кампания и убийство Политковской. Циничные комментарии официальных СМИ, привычный разбой власти. Новенькое: практически полное отсутствие реакции «мастеров культуры» (в официальном поле — только подписанное Борисом Стругацким и Даниилом Граниным сотоварищи письмо в защиту грузинских коллег) и истерический вой в русском интернете, в «живом журнале», вой образованных фашистов, пусть они себя таковыми и не считают. В этой ситуации вспонимаются слова двух близких мне по жизни, но незнакомых лично пожилых женщин. Это родные бабушки двух моих гражданских мужей. Бабки, не зная друг друга, приблизительно в конце шестидесятых — начале семидесятых сообщили своим внукам-подросткам одно и то же: что на родную страну было бы неплохо сбросить атомную бомбу, или дустом ее посыпать, только эти, мол, радикальные меры дезинфекции изменят Родину. Интересно, что «Гадкие лебеди» написаны примерно в то же время, когда две довольно простые русские женщины, незнакомые с самиздатом и диссидентскими идеями, произносили свои инвективы.

Кажется, что в Зоне Лопушанского (которая, конечно, генетически связана с Зоной Тарковского и некоторыми эпизодами и идеями «Соляриса») — этим дустом русского женского проклятия и посыпано.

В этой Зоне то ли случился военный конфликт, то ли произошла экологическая катастрофа (а может, она произошла в Европе вообще — первая сцена фильма кажется продолжением «Времени волков» Ханеке, который закончил свою ленту прямой цитатой из Тарковского). «Мокрецы» Стругацких были интеллектуальными сущностями вроде гаммельнского крысолова, уводящими детей в иной мир за грехи родителей. Мокрецы Лопушанского — люди, по неизвестным науке причинам ставшие Иными, их вид напоминает не только о космических мутантах, но даже и о мусульманских террористах. Иные, и учат детей Иному, совсем как у Лукьяненко (тоже страстного любителя Стругацких): левитируют, как в Матрице, и одеты, как в Матрице одевается компания Нео, и детей так же нарядили. Дети рассуждают апокалиптическими цитатами из современных питерских философов и совершенно не склонны к человеческому, то есть как-то оправдывающему окружающих, поведению. Если что, подпишут вам, грешным, приговор, не задумываясь. В школе Иных, которая немного смахивает на Хогвардс, учится и дочь Виктора Банева (Григорий Гладий). Из приятного режиму, но оппонирующего ему литератора у Стругацких Банев в фильме превращается в успешного американского эмигранта, который в составе международной комиссии возвращается в Россию за своим ребенком. Собственно, из книги взята только эта коллизия — отношения отца и дочери (отцы и дети), она становится сюжетообразующей, а смыслообразующей — линия противостояния обыкновенного и чудесного, пугающего будущего и отвратительного настоящего, таланта и толпы, художника и государства, если угодно. В книге Банев — алкаш и бабник, отношения его с девочкой — вовсе не единственное, что ведет его к нравственному перерождению; в фильме эти отношения — напряженные и страстные, отец одержим идеей спасения дочери сначала из рук непонятных ему мокрецов, а потом — из лап постсоветских психиатров. Ни интеллигентный глава комиссии Айзек Големба (тончайший Леонид Мозговой), ни хамоватый брутальный совок Павел Сумак (сатирический Алексей Кортнев) не убедят писателя Банева ни в чем. Только дети, с которыми его дочь. Благодаря детям он попытается понять странных Иных, Чужих, Других, помогать им, спасать их, наконец, бросить им вызов ради спасения детей (и дети становятся человеческими детенышами, а не сверхсущностями, в момент опасности и необходимости выбора). Григорий Гладий в роли Банева не изображает ни жертву, ни супермена, и это хорошо и правильно: немного обрюзгший, заросший щетиной, близорукий человек, литератор-невротик (это красавцу Гладию надо было сильно постараться, чтобы превратиться в такое существо) в экстремальных обстоятельствах быстро вспоминает, что он мужик, от которого, как во все времена, зависят женщины и дети. И в этом его усилии он наконец обретает своего ребенка: в подвале, где Банев и его помощница Диана прячут детей от химической атаки военных, в полуобмороке кислородного голодания дочь наконец человеческим голосом просит его почитать стихи. Звучит Пастернак. ЗТМ.

Дети очнутся в советской палате номер шесть, где их станут лечить от гениальности не только уколами, но и телесериалами. Банев будет тщетно биться с санитарами, чтобы освободить дочь. Медперсонал — чудовища, винтики тупой карательной системы. Эти эпизоды явно отсылают к формановскому «Полету над гнездом кукушки». Финал фильма невероятно печален, намного печальнее книжного. Следуя логике и силе этих сцен, нельзя прийти к иному выводу: у таланта, у чуда, у Другого нет будущего, ему нет места в этом мире, в так устроенной стране. Безысходность такова, что заставляет зрителя сомневаться даже в символизме финальных кадров, когда девочка, не вполне утратившая волшебные способности, стирает ладонью решетку с окна палаты психушки, и за ним проступает и звездное небо, и нравственный закон. Фильм кажется мне нравственным приговором обществу современной России, с любовью сохранившей тоталитарные черты Советского Союза и быстренько приобретшей тягу к фашистским формам самовыражения.

Вообще, все, вызывающее у рецензента фильма не любопытство «как сделано», а живое, почти невротическое переживание-соучастие, находится не в поле фантастики, триллера или антиутопии, и даже не в поле детско-родительской мелодрамы (фильм, кстати, как будто не вполне решил, какому жанру принадлежать), а в том поле, которое описывает российскую историю последнего десятилетия. Здесь и постаревшая, отчаявшаяся, опустившаяся жена Банева в аэропорту, и кордоны военных, и патрули в городе и на дорогах, и нелепые, страшные приказы властей, после которых городок мечется в панике эвакуации, а бедные ученые впадают в истерику оттого, что их обманули. Пунктир, несколько штрихов, которыми Константин Лопушанский и его соавтор сценария Вячеслав Рыбаков рисуют катастрофическую биографию страны (имя ее, в отличие от книги, названо отчетливо, мы твердо знаем: это Россия), — этот пунктир, этот punctum, этот ожог вполне заменяет развернутую картину жизни у Стругацких. Из этих точек как будто бьет безжалостный свет реальности, разрывающий водный мир, эстетский сумрак киноповествования; эти дальние фонари освещают причины того, почему в затерянном городе на краю бывшей империи, которая до сих пор ворочается, как раненый хищник, случилась эта история.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: