Все пьют морковный сок
…Начались для меня 90-е с того, что я написал «Такси-блюз», первый сценарий, который соответствовал мне и моему внутреннему миру. Первый, написанный не на заказ — я писал о себе, о своих ощущениях. И как-то освободился. Я помню, в 89-м году мы снимали «Такси-блюз». В нашем офисе был телевизор, и в перерывах между съемками мы непрерывно смотрели дебаты. Люди там все время говорили, спорили. И все это казалось очень важным тогда, очень замечательным… С перестройкой в стране начались перемены и в моей собственной жизни. Как режиссер я, несколько неожиданно для себя самого, снял фильм. Попал в Канны, взял приз. Я был к этому внутренне не готов. И как бы на ощупь пошел по этой жизни.
Такси-блюз
…в 90-х было много дикого, несправедливого, но в воздухе, в жизни было разлито очень много свободы. Каких-то обещаний, и в то же время совершенно невероятных возможностей. Я этот хаос воспринимал скорее как хаос возможностей, чем невозможностей. Так многие его воспринимали.
Я жил на углу Садового кольца и Нового Арбата, и все эти баррикады, демонстрации происходили прямо под моими окнами. Но в кафе напротив сидели люди, спокойно пили кофе. Магазины работали. Жизнь шла своим чередом. Россия, которая привыкла стоять на крови, странным образом в этот раз отступила. Революция и контрреволюция, демократия в России остались кукольными. Французская революция или 1968 год — это была настоящая война. Конечно, это счастье, что последняя русская революция была почти бескровной. Но жалко, что демократия так и осталась брошенной сверху костью. То, что дается сверху, не нужно людям. Им нужно и ценно только то, что они добывают себе сами. Ты сел в зрительный зал, свет выключили и включили. Спектакль состоял из раздевалки. А потом опять одеваться…
Павел Лунгин. Фото Никиты Павлова
…было еще мощное влияние раблезианской культуры во главе с пьющим Ельциным. И это придавало нашей жизни такую театральную нереальность. Я до сих пор не знаю, был ли он действительно сильно пьющим, или это тоже какая-то великая разводка. Потому что после ухода из власти он резко похудел, стал бодрее, дикция выправилась. И куда только подевался тот великий Пьяница 90-х годов, за которого голосовали сердцем? Который умудрялся проспать встречу с руководителем европейского государства, называл американского президента «Мой друг Билл» и норовил расцеловать его в уста против всех международных правил гигиены, взгромождался на броневик, чуть ли не ежемесячно распускал кабинет министров? Это была жизнь набекрень. Какая-то адская смесь жанров, в которой преобладают гротеск и гиньоль. Малиновые пиджаки из Монако. Мерседесы с полуграмотными золотозубыми людьми. Вниз пошел — вверх. Вверх пошел — вниз. И все это так закружилось. Поэтому это ощущение пьяного Ельцина и хохочущей страны, оно и было главным, пьянящим. Это было опьянение свободой. Я вообще к Ельцину хорошо отношусь, в отличие от многих. Я считаю, что он искренне любил свободу. Был ей предан. Трагедия Короля Лира, который запоздало открыл для себя свободу и был за то наказан своим окружением.
Мы были пьяны свободой, за приоткрывшимся железным занавесом мерещились неограниченные возможности. Путешествовать, узнавать мир. Топографию Парижа и Лондона, которую знали назубок по книжкам и фильмам, можно было теперь изучать на своих двоих. Карта мира из лунной превращалась в географическую. Золотой сон детства становился явью.
Такси-блюз
Я монтировал «Такси-блюз» в Париже. Отчетливо помню ощущение всеобщего безумного праздника. На глазах рождалась великая иллюзия того, что все люди — братья, что все, взявшись за руки, от Москвы до Канн будем танцевать. И на моих глазах мир стал катастрофически терять интерес к России. В какой-то момент мне показалось, что интерес к Достоевскому стоял на ракетах, которые стояли нацеленными на Запад. Без них оказалось, что и Достоевский как-то не очень нужен, и разбираться в загадках русской души совсем не так интересно. Произошла полная инфляция России. Из культурного героя страна превратилась в аутсайдера. Есть такая большая страна Нигерия, там тоже много интеллигентных людей, которые учились в Лондоне. Но кого волнуют проблемы интеллигенции Нигерии?
В 90-е я был очарован Европой, и в 90-е же в ней разочаровался. Когда я жил во Франции, у меня была острая ностальгия по России. Я никак не мог уйти от русской темы, хотя у меня была для этого масса возможностей. Я снова и снова цеплялся за русские сюжеты. Так и не сумел заинтересоваться той жизнью, теми людьми, теми проблемами. Они мне казались надуманными, смехотворными. Сейчас понимаю, что был неправ. Просто я не был внутренне готов к их проблемам. Я был в плену наших 90-х: свобода, правда, неправда, народ, интеллигенция. Меня волновало то, что Европа уже пережевала, что-то проглотив, а что-то выплюнув. Во мне билась эта дикая энергия 90-х, а я должен был проживать ее в умеренном, очаровательном, буржуазном, культурном мире, в котором я задыхался. Люди там казались надутыми, самовлюбленными, эгоистичными, сосредоточенными на мелких удобствах. Вот я имею теперь право жить в России и быть таким же надутым, эгоистичным, зацикленным на своем быту…
Луна-парк
В 90-е люди окончательно перестали различать добро и зло. Кажется, что само время перемешало эти понятия в головах у миллионов. Отчего люди потеряли всякое представление о реальности. Раньше было какое-то представление о добре. Что быть стукачом — плохо, или обманывать друзей — нехорошо. А сейчас кто такой подлец? Все — подлецы. Следовательно, никто. Кому можно не подать руку? Да никому. Ходи один. Сам такой же. И вот в чем я вижу причину того, что люди стали несчастными. По инерции несчастье списывается на материальные тяготы. Но люди определенно стали жить лучше! Это очевидно. Они просто забыли, как жили раньше. Забыли, как жили в однокомнатных квартирах огромной семьей, как там занимались сексом и рожали детей. Что не имели права даже подумать, что живут плохо — это был антигосударственный поступок. Сегодня весь этот ужас ушел. Но почему же люди несчастны? Потому что оказалось, что каждый — один. Тяжелейшее открытие: что человек — один, маленький, живет и умирает в одиночку. Каждый каждому волк — вот главный декрет времени, и главный секрет народных бед. Потому что далеко не все могут войти в лирический образ ловкого хищника. Он вызывает фрустрацию и депрессию у 90 процентов населения.
Для меня 90-е — это годы профессиональной самоидентификации, это пьянящий восторг от полученной свободы и ужас перед ее безграничностью. Попытка сделаться европейцем. Годы великих побед и поражений. Я очень люблю это время, когда любой человек мог что-то сказать и сделать. Мы все словно заново родились, и началось время бесчисленных реализаций…
На съемках фильма Олигарх
Одно из неожиданных открытий, сделанных мной относительно недавно, состоит в том, что 90-е прошли, не оставив материальной культуры. Я хватился каких-то вещей, которые мне понадобились для «Олигарха», и оказалось, что материальная культура 90-х уничтожается сегодня с той поспешностью, с которой преступник уничтожает вещественные доказательства на месте преступления. Нет уже ни граненых стаканов, ни пивных кружек, ни телефонов-автоматов. Не осталось почти ничего из того, в чем мы жили. Когда ты живешь во Франции, ты видишь — вот стоят 60-е, вот 70-е, пластиковые глупые столики. Там этот мир — накапливает, ткет неразрывающуюся нить вещественной истории. Видимо, в 90-е в России эта нить оборвалась. 90-е были жестокой ломкой культурных привычек, стереотипов быта, привычек есть, пить. В начале 90-х все пили и были толстые. А теперь перестали пить, стали худеть, заботиться о здоровье, на лыжах кататься. Все пьют морковный сок…
Записал Константин Шавловский
