«Война»: В горах наше сердце
Пересматривать балабановскую «Войну» сегодня, наверно, полезней, чем было смотреть тогда, в 2002-м. Тогда устрашающее своей незыблемой абсолютностью взаимопонимание подлецов, героев, убийц, полевых командиров, коррумпированных бюрократов, честных тружеников и бандитов, людей и власти, из которого ткался воздух общественной жизни, казалось нормой. Не мы такие — жизнь такая. В 2013-м гораздо понятней, что это сообщническое взаимопонимание — самая причудливая сторона того тотального распада социального тела, о котором снимал Балабанов вообще, и «Войну» снимал в частности.
С Чеченской войной кино обошлось даже хуже, чем с Афганской
История кино намучается искать полку для этого фильма. То, что истина войны, которая — смерть, непереводима в истину (мирной) жизни, уже сказано множество раз, но интуитивно понятно, что «Война» — не анализ природы этого явления, не попытка познать его логику. Фильм, невзирая на эпическое всеохватное название, странно смотрится рядом с «Апокалипсисом сегодня», «Железным крестом» или «Подводной лодкой», и куда естественней — в подборках онлайн-кинотеатров, например: «Фильмы Алексея Балабанова» или даже «Фильмы о Чечне». Куда еще, в самом деле? Для тех картин был необходим мир. Для этой — нет. Потому, что мир — это «свои».
А где они, свои-то?
Правда войны и правда о войне — это разные вещи, но одна неотделима от другой
История о русском солдате Иване и английском актере Джоне, которые выбрались из плена и чеченском бандите Аслане (все герои плакатно упрощены, двусложны, как и их имена), — это как будто история о чужих. Чужих во всем. И в жизни, и в смерти, и в мире, и в войне. Неслучайно, афиши фильма предупреждали зрителей, которые могли соблазниться Бодровым-мл. в списке исполнителей одной из ролей. Казалось бы, вот вам окончательное решение кавказского вопроса, но: «Это не „Брат-3“, это „Война“». Такая война, на которой своих быть не может. Джону, который должен заплатить два миллиона фунтов за оставшуюся в плену невесту Маргарет, отказывает в помощи собственное правительство, Ивана, самовольно решившего взяться за оружие и сдержать слово, данное капитану Медведеву, сажают в тюрьму. Где же здесь свои?
С Чеченской войной кино обошлось даже хуже, чем с Афганской, от которой по гамбургскому счету осталась разве что «Нога», да «Девятая рота». Пока авторский кинематограф настойчиво превращал кавказский узел в возвышенную метафору, телевидение плодило квасные сериалы. Уморительная серьезность, с которой российский кинематограф пытался освоить высокие истины, не обращая внимания на всякие мелочи, вроде того, что даже число погибших с обеих сторон до сих пор является предметом споров, вызывала лунатическое чувство: что, по правде? Прямо основано на реальных событиях? Неприручаемыми остались неистовый Невзоров с неистовым «Чистилищем» и Алексей Балабанов. Конечно, по разным причинам. По каким? У Балабанова уже не спросишь, да и не любил он объяснять, а гадать не хочется.
Болит или нет — вот и вся кинокритика
Скажем так: правда войны и правда о войне — это разные вещи, но одна неотделима от другой. Правда войны — то, что тут «не шутинг, а шутинг», не снимают, а стреляют. Правда о войне — то, что ее изначальная подлость неотделима ни от подвигов, ни от памяти, те, кто погиб — от тех, кто заработал, те, кто стрелял — от тех, кто не стрелял, Грозный — от Москвы. Разделить все это можно только временем, которое никого не лечит и ничего не расставляет по местам, а просто стирает детали, в которых дьявол правды, и убивает тех, кто помнит — как это было. Возможно, самый честный и правильный способ принять «Войну» как снимок «полароида» на память: все застыли с глупыми лицами, живые и мертвые, чеченцы и русские, все свои, невинных нет. Все свои (широка страна моя родная). Все свои — кроме нелепого англичанина, который так верит в собственную невинность, что даже убийство не способно его изменить. Иногда закрадывается жуткая мысль, что невинность на балабановской войне — худшая форма греха, высшая форма тщеславия. (Или же мы не так поняли и все наоборот, невинны все — боже, храни зверей и детей! — кроме бедного англичанина? Это многое объяснило бы: все мы тут невинны, все без греха — живем как умеем, умираем как умеем, ложимся в землю и все тут, сказочке конец. Какой грех?)
И вроде бы нужно сказать в сотый раз об операторской работе Сергея Астахова, о тяжелых съемках в опасных горах, о дебюте Алексея Чадова, о том, как вскрикивала в ледяной воде Ингеборга Дапкунайте и как бросали со скалы джип под печальные взгляды местных, про изживание кино в кинематографе Алексея Балабанова, вспомнить «Брата», а за ним бодровских «Сестер» — но вот не будем. А зачем? Балабанов хотел, чтобы актерской игры — не было, операторской работы — не было, а «зубная боль в сердце» после фильма — была. Болит или нет — вот и вся кинокритика. На дворе октябрь 2013-го: автобус взорвали в Волгограде. Как ни крути — в горах наше сердце.
