Василий Степанов

29 / 05 / 2023

Иван Янковский: «Летом — Гамлет, зимой — Джон Уик»

В онлайн-кинотеатре Okko выходит сериал «Плейлист волонтера» — история добровольца отряда. Василий Степанов поговорил с исполнившим главную роль Иваном Янковским о сериале, взрослении и ролях, которые хотелось бы играть.

Давайте начнем с «Плейлиста волонтера», который выходит в Okko. Как вы попали в проект? Читали ли вы до этого книгу Штапича?

Я прочитал книгу уже после сценария, и она от сценария отличается, режиссер Максим Свешников и автор сценария Артем Ляшенко (то есть, сам Штапич [Мршавко Штапич — творческий псевдоним автора книги и сценария — примеч. ред.]) для сценария текст редактировали, какие-то вещи убрали. Нельзя было охватить все истории. Сценарий мне показался очень близким и интересным, а потом и книга. Кажется, в данном случае два разных материала получились. Книжка про такого, более пьющего что ли, русского мужчину, который находится в рассвете лет и вроде бы должен уже что-то обрести, а все потерял. А в фильме я играл роль, ну, какого-то более интеллигентного что ли забулдыги, увлеченного великой литературой. Я играл того Штапича, который ближе мне, а не герою и автору книги.

Тема волонтерства вас самого волнует? Кино как-то не особенно на нее обращало внимание до сих пор. Разве что сейчас вышел «Здоровый человек», где она в центре сюжета. Было ли что-то еще, даже не помню…

Небольшие какие-то эпизодические появления волонтеров были. Как, скажем, у Звягинцева в «Нелюбви». Но в целом, нет, никто как-то за это не брался. На дальнем плане люди какие-то ходили в оранжевых одеждах, искали кого-то.

И вот вам приходит сценарий про волонтера… Вы читаете и думаете: «Да, это мой фильм». Что вас зацепило в герое? Я слышал, вы много отказываетесь.

Я, действительно, от многого отказываюсь.

А что нервирует обычно?

Обычно в комплексе. Качество текста. Вот если в сценарии имена героев прописаны — Лешка, Ванька, Ленька, Сережка… знаете, я сразу уже не хочу играть, это бытовуха, а я человек воспитанный на великих фильмах, я в киношколе учился, и как инфантильный хотел бы принимать участие в похожих вещах. Сыграть романтического бандита, как Бельмондо в «На последнем дыхании», или репликанта, как у Ридли Скотта в «Бегущем по лезвию». Хочется от кино не быта, а вопросов вселенского масштаба, на которые можно ответить фильмом. Но такого у нас делается мало. Я заинтересован в экспериментах с киноязыком. Интересно, как вы хотите это снять, как вы хотите это донести, какие у нас есть возможности? Я думаю, важен постоянный поиск формы, но и это редкость. И приходится часто отказываться.

А тут почему согласились?

Порой привлекает даже не сценарий, а те, кто с ним приходят. Очень важна команда, которая делает проект. Когда на меня вышел режиссер Максим Свешников и его продюсеры, кастинг-директор Рита Ленских, с которой я уже не раз работал, когда они сказали, мол, вот для тебя материал, почитай, это был как раз такой случай. Я Свешникова знал заочно. Филипп Олегович, мой отец, работал с ним на «Контейнере», и он говорил мне, что это потрясающий режиссер: «Ты получишь огромное удовольствие, он большой мастер, профессионал». «Контейнер» я видел, мы встретились, поговорили. Мне его интерпретация истории показалась близкой: мне интересен такой зиловский тип героя. Я же и в театре Зилова играю. Сама модель мужчины, который не стал мужчиной, потому что никак не может взять ответственность за свою жизнь, понять, чего он реально хочет от работы, от женщины, от семьи. Не может понять, в чем его ценности. Мне такой герой всегда был интересен. Интересно с ним повозиться, поработать. В нашем кино он часто возникал: Олег Даль играл в «Отпуске в сентябре», а дед мой — в «Полетах во сне и наяву». А потом Константин Хабенский в папином фильме «В движении». Вот такие сближения. Я этот тип знаю — таких людей, таких персонажей. И мне тоже, конечно, хочется с таким героем разобраться, учитывая, что я и сам был такой, пока у меня не появилась семья, и не родился сын. У меня было наивное восприятие жизни, когда и в 30 лет считаешь себя ребенком. Но в итоге ушло, когда сын родился.

Скучаете по тому себе?

Ну, артист, мне кажется (я про себя говорю), даже взрослый всегда, как ребенок… Если эту наивность уберешь из своей жизни и восприятия вещей, то в профессии зачерствеешь. Надо всегда в себе оставлять какой-то игровой момент, легкое наивное отношение к жизни. Нужно немного ощущать себя в песочнице с куличиками, с домиком, с машинками. Как раз из-за этого момента игры я более склонен к жанровым вещам. Мне ближе истории типа «Фишера». Там был элемент внедрения в другую кожу, в героя далекого от меня, Вани. Но и «Плейлист волонтера» важен с точки зрения жизни человеческого духа и понимания мужских ценностей.

Ну, да, несмотря на книжки Жижека, которые порой в кадре ищет Штапич, лежащее на вас клеймо интеллигентности его образ все-таки разрушает.

Да, да… лежит. Я такой, какой есть, какой вырос, я рад и благодарен, что я такой. Но есть мое мнение о себе, а есть мнение обо мне других. И для меня всегда праздник, если во мне могут разглядеть того, кем я на самом деле не являюсь, но кого я как артист могу сыграть. Интересно повозиться с таким материалом и уйти от себя. В «Плейлисте» мы старались уйти поглубже. Есть раскрученные фразы типа: «Хочешь спасти мир — сначала спаси себя». А мы пошли от обратного, и получилось: «Спасая другого, ты спасаешь себя». Если ты хочешь как-то себя спасти — спаси сначала другого. Так ты придешь к тому, что для себя что-то найдешь, откроешь, поймешь.

Ваш герой начинает из точки полной потери контроля над жизнью…

Да, он мертвец. Поднимается из снега, хотя полицейский думает, что это труп. Как бы рождается для новой жизни. Первые серии четыре он мертвец, потерявший все, и рожденный заново. Дай бог, чтобы что-то обрел к концу.

В ушах вашего героя в сериале постоянно наушники. Раз уж он называется «Плейлист» и многое на музыку завязано, не могу не спросить. Вы какую музыку слушаете? Что в плейлисте?

Я — меломан, у меня плейлист: от Цоя до казахстанских рэперов. «Масло черного тмина», Скриптонит, а потом что-то из «Металлики», Bon Jovi, Курт Кобейн. Нет какой-то привязанности к определенному жанру. Люблю саундтреки. Мне нравится композиторская музыка из фильмов. Джонни Гринвуда обожаю. Могу ехать в машине и слушать музыку из «Нефти» или «Призрачной нити». Или из фильма Линн Рэмзи You Were Never Really Here — «Тебя никогда здесь не было». Меня почему-то прет, мне захотелось бы такое звучание.

Короче, не робот плейлист подбирает?

Не-не, я сам шазамлю, что мне нравится, и добавляю в папку. Вот еще музыка из «Эйфории» мне очень нравится. Как-то всё по-разному.

Есть какие-то определенные авторы из ныне живущих кинематографистов, с которыми хотелось бы поработать?

Я вот хотел с Балаговым поработать, написал ему, и он меня снял в картине, а потом на монтажном столе вырезал. Так надо было для лучшего понимания фильма, подрезали, бывает. Но я ему сказал: «то, что я ощутил в процессе работы с тобой, я прочувствовал, когда был на съемках, пока Ксения [Середа] ходила и снимала происходящее одним кадром, уже от этого я счастлив, на самом деле, сам процесс для меня был праздником и счастьем». Когда мне хочется с кем-то работать, я, бывает, просто сам пишу: «Знаешь, я хотел бы у тобой что-нибудь сделать, был бы счастлив». Я хотел всегда со Звягинцевым поработать. Не знаю, сейчас это возможно, или нет. Хотя я не обделен авторами: с Быковым работал, с Тарамаевым и Львовой работал, с Павлом Лунгиным работал, и с большими режиссерами блокбастеров работал, и в авторском кино.

Где вы себя свободнее чувствуете: в театре или в кино? Потому что актерская профессия — это всегда огромная зависимость и доверие. В кино к режиссеру, сценаристу, оператору. В театре другая специфика.

Везде интересно. Я в театре играю десять лет, и тут то любовь, то ненависть. Если прет, то здорово, и радостно этим заниматься. А если организм не настроил и сегодня реально нечего сказать, нечем говорить, то все становится пустым. Как радио включили на какую-то волну. Я все это очень люблю делать и иногда ненавижу. Иногда мне вообще не хочется этим заниматься. Бывает, прямо на сцене хочется взять и уйти. Иногда отвлекаюсь — вижу, кто-то в телефон залез, человек не со мной, может, он один из трех сотен, но мне уже не хочется ничего делать. По идее, я не должен отвлекаться, но я тоже живой человек.

Вас тянет иногда анализировать свои работы? Пересматриваете фильмы с собой?

Смотрю на премьере или на монтаже, а так чтобы пересматривать — не дай бог.

Есть такие роли, о которых вы думаете: «Слава богу, что это случилось»?

Ни одна не нравится на сто процентов. Везде есть что-то, что я хотел бы исправить: «Давайте я опять в это войду, заново переснимем, я уже знаю, как надо», — такие ощущения чаще всего. Я пытаюсь ухватить, где мне что в себе нравится. Но я бы всегда хотел доработать, переиграть, я вообще люблю процесс, он для меня важнее, чем конечный результат. Мне важнее, что я за три-четыре месяца работы стал кем-то другим и научился чему-то новому, чего до этого не умел.

На каких картинах так было?

С Лешей Сидоровым, когда мы делали «Чемпиона мира». Было тяжело, и какие-то вещи — как нужно себя вести в кадре, как быть шахматистом в кадре, как не суетиться, как держать правильный взгляд правильный, осанку, объект, — со мной случились именно на этой картине. Все это напоминало какую-то войну — с ним, со всеми. Я многое там про себя понял. Я параллельно снимался у Владимира Мирзоева в сериале «Топи», это происходило в Беларуси, был ковид, и я совмещал две работы (не люблю так делать, но пришлось), мотался в Минск на машине. В тот момент в Беларуси были протесты, а я учился играть в шахматы в одном проекте, а в другом — какие-то демоны, безумие и обреченный раковый больной. Это был переломный момент, я многое понял и теперь знаю, что кино не терпит суеты ни в каком смысле. Оно не терпит суеты ни в артистическом плане, ни в съемочном процессе. Когда ты суетишься: как бы сыграть, как бы успеть, как бы уложиться, — всегда получается очень плохо.

Не назову себя страшным поклонником «Чемпиона мира», но мне кажется, что Карпов — это прямо ваша роль. Скрытный, сложный персонаж, еще и антигерой для кого-то.

Для кого-то, конечно, антигерой. Он и для себя антигерой, он же в итоге приходит к тому, что понимает: жизнь не исчерпывается переставлением шахматных фигур на доске. Но это все-таки не байопик Карпова. Я изначально пришел на пробу и начал говорить с интонациями Карпова. И меня спросили: «А зачем так?» Я думал, что это немножко «Авиатор», как Говард Хьюз. Для меня было удивительно: вот ДиКаприо смог же сыграть с таким голосом персонажа, который постоянно залипает на каких-то фразах, совсем не всегда обаятельного, но мы все равно к нему подключаемся, нам интересно его разгадывать. В чем же все-таки фишка его одержимости? Но Леша Сидоров мне сразу сказал: «Мы не можем на тебя два с половиной часа смотреть, если ты так ведешь эту роль». И мне запрещено было это делать. Это была только модель героя. И в итоге мне Даня Дубов, чемпион мира по быстрым шахматам, гениально сказал, кого я играю: «Слушай, я понял, ты играешь не Карпова, ты играешь одновременно академика Сахарова, Джеймса Бонда и Карпова, вот кого ты играешь. Вот так ты должен выглядеть. Такой у тебя вектор существования». И это подошло.

При таком запросе на что-то радикальное, никогда не возникало желание поучаствовать в каком-то экспериментальном проекте, даже, может, одиозном? Ну, например, не знаю, в «Дау». Пожить, размывая границы игры и актерского существования?

Я был бы не против, мне было бы интересно. Другое дело, что сейчас никто ничего подобного не делает.

Безумия мало. 

Да, это вы верно заметили. Все ожидаемое, читаемое и понятное, мало экспериментального видения.

Ну, это понятная диалектика: с одной стороны, индустрия обрастает инструментами и институциями — есть редакционные коллегии, есть шоураннеры, есть механизмы, с другой, безумия становится все меньше. Это связанные процессы.

А его как раз и не хватает, да. Но даже в «Фишере», к моей радости, был какой-то элемент безумия. Последние серии — это то, за что мы в принципе эту профессию любим. Ужасно страшно, видеть такое на самом деле не хотелось бы никому, но как будто ты ворота Заратустры открыл, и там жесть.

Та самая трансгрессия. А можно я вам максимально тупой вопрос задам? Актерская техника вообще — это что такое? Какими практиками вы пользуетесь? Как работаете над ролью? На кого, может быть, ориентируетесь из коллег?

Честно вам признаться, Василий, я никогда не знаю, как играть, у меня нет никакого свода правил, нет какой-то специальной подготовки к чему-то; я просто интуитивно пытаюсь заниматься всем этим. Если боженька пошлет мне какой-то лучик света и озарит, значит, все правильно. Я попытаюсь к концу карьеры прийти к чему-то и рассказать вам. А пока не знаю. И не могу посоветовать никому ничего. Я что-то чувствую, меня грузят обстоятельства, есть какие-то исходные данные, и я иду от них, влезаю в костюм героя и стараюсь быть человеком, который его носит. У меня нет особой техники, это очень интуитивная работа в первую очередь. Если бы она была выстроена, ты заранее знал бы, как себя вести. Но мы же и в кино, и в театре любим непроизвольные, не отрепетированные реакции. И называем такие реакции живыми. Самое важное — это живое. Я не люблю контролируемую игру, мне кажется, все идет из текущего момента, текущего настроения, из сегодняшних взаимоотношений с партнерами. Вчера мы дружили, а сегодня ты мне не очень нравишься, и, давай, через это пойдем играть.

Насчет человека, который носит костюм. Шубу в фильме «Плакать нельзя» кто придумал?

Это Наташа [Назарова]. Мы искали что-то зимнее, и на самом деле эта шуба — просто вывернутая наизнанку куртка-дубленка. Она была широкая. Вывернули наизнанку — получился какой-то медвежий облик.

Она мне почему-то напомнила прикид Тайлера Дердена из «Бойцовского клуба».

Ну, может, немного. Хотя там такая моднявая. А у нас нет. У нас что-то от медведя, и это склеивается с героем — как он рыбку ловит в начале и возит ее на фуре. Это все Наташа придумала.

Я «Бойцовский клуб» вспомнил, потому что, кажется, Эдвард Нортон и Брэд Питт там — это ваши типажи. Вам кто ближе?

Эдвард Нортон, наверно, ближе по-человечески. Но по роли, которую я хотел бы играть, наверно, Брэд Питт. А свойственная персонажу Нортона человеческая рефлексия и его постоянное непонимание себя в пространстве — мне ближе как модель человека в жизни.

Но он же и придумал Дёрдена.

Наверное, я себе тоже кого-то придумываю. Но тех, кого я себе придумываю, я обычно играю в кино. Я играю тех, кем в жизни не являюсь. Хотел бы в чем-то ими быть, но не хватает смелости, бесстрашия какого-то. Быть каким-то детективом, следователем дерзким я, может, и хотел бы, но я не он.

Дрались когда-нибудь в жизни?

Много раз, у меня нос сломан три раза, четыре даже, вон — до сих пор поломанный.

Вам хотелось бы в боевике сняться, сыграть какого-нибудь экшн-мена? 

Да, как в «Борне». Что-то в эту сторону. Или «Джон Уик».

То есть, не Гамлета?

Не, ну, летом, пусть, Гамлет, а зимой — Джон Уик.

Получать рассылку «Сеанса»

Leave this field empty if you're human:

Читайте также

• 

  Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»

• 

  «Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком

• 

  Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»

• 

  Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»

• 

  «Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»

• 

  Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»