Педагогика у тебя в крови — «Урок» Сергея Филатова
На Okko — «Урок» Сергея Филатова. Пока сериал не канул в недрах платформы — публикуем на него рецензию. О непростом времени для педагогической мысли, новом приходе доппельгангеров на экраны и об актерских мастер-классах Юры Борисова и Даниила Воробьева — Лилия Шитенбург.
В школьном туалете белобрысый мальчик рисует на стене непристойную картинку. Пугливо озирается, видит странного взрослого парня в худи, который копошится неподалеку. «Ты рисуй, мне пох…» — флегматично бросает через плечо парень, поскольку ему и в самом деле эээ… глубоко безразлична порча школьного имущества. А, нет, ошибка (не случайно слоган сериала «Работа над ошибками»): «Это Костя, что ли? — вдруг оживляется флегматик. — Похож!» На едва мелькнувшем рисунке изображены двое в позе, которая в школьных туалетах считается крайне неприличной. Тот, кого назвали Костей, — здешний учитель физики. И заодно родной брат странного типа. Пока все без подвоха. Кроме одного — этот, в капюшоне, тоже учитель. Непростыми путями развивается отечественная педагогическая мысль, ох, непростыми.
В сериале «Урок» полно школьников. Пусть вас это не пугает. Это нормально. Все-таки основное действие происходит в школе. В выпускном классе собраны представители почти всех заметных сегодня школьных сословий: есть качок-гопник, самая красивая красотка, мальчик-мажор, толстушка с папой-полицейским, две умницы, классического образца и метамодернистского, мальчик-азиат, по совместительству главный романтик, скромный тихушник в паре шагов от шутинга, гик, воспитанный бабушкой… Хорошо написанные и качественно сыгранные характеры.
Травма может превратиться в оружие, если знать с какого конца палить
Что отличает эту типажную школоту от их ровесников времен расцвета отечественного «школьного фильма»? Тотальное отсутствие надежды. Не их личной, они подростки, им положено надеяться хотя бы на то, что школа закончится. А вот надежды на них — нет. К счастью. Никто не смотрит им вслед взглядом с добрым прищуром, бормоча «Летите, голуби!». Не проверяет с высоты своего опыта, что там у молодого поколения с нравственным законом, моральным обликом и гражданской позицией. Не провожает ласковой улыбкой отроков, устремленных в будущее Вселенной.
«Урок» — не «Розыгрыш», не «Расписание на послезавтра». «Доживем до понедельника» тут — не мудрый вздох, а актуальная проблема. Потому что не факт. Вариантов сдохнуть — больше. А следом всего лишь вторник, который тоже не сулит ничего хорошего. Но «Урок» и не «Школа» пятнадцатилетней давности, для учителей и выпускников которой вместо последнего звонка куда лучше подошел бы напалм. Время перекувырнулось не раз в ожидании большой перемены.
Вместо кровавой трагедии постим котиков — просто примета времени, не больше
В сериале «Урок» у каждого подростка, как водится, своя драма, и не абы какая (первая-вторая любовь и тягостные раздумья о профориентации — это по большей части не драма, а рутина, к которой дети относятся с трезвой самоиронией). Авторы докрутили персонажей до индивидуальной травмы (это сейчас уже тоже почти рутина), но сумели разглядеть что-то любопытное сквозь травму, дальше социального, глубже очевидного.
Девочка с ожирением и чудным характером, конечно же, пострадала от своей дружелюбной доверчивости, однако в нужную минуту сжала пухлой лапкой заряженный ствол и уверенно пальнула в обидчика, обнаружив силу духа, которой рано или поздно хватит, чтобы решить все ее проблемы. Травма может превратиться в оружие, если знать с какого конца палить. Школьный «потомок Чингисхана» до конца, сквозь унижение, разочарование и мордобой прошел проверку на звание местного рыцаря без страха и упрека и получил-таки искомую деву в беде. Коварный мажор был вынужден пойти навстречу своему страху, и в итоге его главный кошмар — остаться без поддержки папеньки — оказался лучшим, что могло с ребенком случиться. Даже туповатый гопник-абьюзер обрел момент истины, вмазав, наконец, лютому своему родителю по морде за папу, за маму, за дедку и за репку. Ущерб — не «утепляющая» образы мелких засранцев краска, ущерб — источник силы. Вывод не то чтобы очень новый, но, как формулируют в сериале, «довольно милый».
«Довольно милый» — это татуировка на горле главного героя, Антона. Того самого сквернослова в худи. Он — рэпер непростой судьбы, на пике популярности попавший в автокатастрофу, где погибла его девушка, и угодивший в рехаб. После рехаба Антон — уже какое-то время не наркоман, не рэпер, не звезда, не надежда продюсеров. Он — человек с котом (кота звать Игорь). Без денег, связей, друзей, без билета в Таиланд. Как будто из сказки, где в наследство младшему сыну достался только кот (сапоги были потом). Все наследство, включая родительский дом, память былого и запутанный клубок застарелых обид, — в руках у старшего, Константина, в большом далеком от Москвы городе (попросту Перми).
Сценарные ходы «Урока» остались бы схемой, если бы в этой «школе добра и зла» преподавать не взялись Юра Борисов и Даниил Воробьев
Первая встреча двух братьев завершается в высшей степени затейливо: старший предлагает младшему поработать в родной школе педагогом по «развитию творческого потенциала» в обмен на часть денег от продажи дома покойной матери. В первой серии может показаться, что мотивом тут служит суровая братская забота, пусть и выраженная столь неловко. Тревожное сообщение «Иди, там Игорь родил!» (то есть кошка принесла котят) оставляет даже лазейку для комедии. Смешное еще будет, но обольщаться не стоит. Точно так же, как финальная раздача котят, намутившая чудовищной сентиментальности в драме, расскажет больше о цензуре и требованиях «нормальности», чем о жанровых или вкусовых предпочтениях создателей сериала. Вместо кровавой трагедии постим котиков — просто примета времени, не больше.
Сценарные ходы «Урока» остались бы схемой (даже несмотря на приличные, но вполне рядовые работы молодых актеров в ролях школьников) — если бы в этой «школе добра и зла» преподавать не взялись Юра Борисов и Даниил Воробьев. Которые за время сериала сумели дать такое количество актерских мастер-классов, что звонка на перемену просто не было.
Если без крови — у учеников мало шансов выжить
«Довольно милый» — это, конечно, Борисов. Органичный как Игорь (в смысле — кошка), притягивающий к себе взгляд камеры даже в глухом капюшоне и со спины (на спине написано «Охрана» — спер рэпер курточку-то). Он шокирует детей своим пофигизмом, а учительской манерой сидеть в классе с ногами на столе так и вовсе фраппирует (мордочки у них такие, довольно фраппированные). Он бубнит педагогические максимы себе под нос в лучших традициях пойманных за ухо двоечников. Готовя с детьми школьный смотр талантов, успевает побыть и профессиональным музыкантом, и наставником, и мастером, и психологом, и старшим братом, и ничего не перепутать, обучая «не бояться и делать, как надо» — как и было сказано в стихах поэта, на которого в эти минуты становится похож.
Что-то общее появилось в братьях — и от этого жутковато
Антон, конечно, озорник и бедокур (хотя сам он предпочитает думать о себе как о troublemakerе), но — совсем незлой, и довольно… ну, собственно, на нем так и написано. Путь персонажа в сценарии — от полного равнодушия к школьникам и их внезапно прорезавшемуся творческому потенциалу к финальному педагогическому искуплению грехов — короче, чем путь героя Борисова. Здесь надо отдать должное режиссеру Сергею Филатову, который не поскупился на лишние секунды экранного времени, позволяя камере чуть-чуть задерживаться всякий раз на крупных планах актера, обнаруживая тем самым за фирменной скупостью борисовской мимики те «довольно милые» космические бездны, которые разверзаются всякий раз, стоит лишь тому зависнуть на целый длинный миг ослепительной сингулярности эмоционального состояния.
Киногения как она есть. Свидетельство наличия загадочной непостижимой души у персонажа телесериала (если что, для телевидения это необязательно, хватило бы и обычной функции от сюжета. Но Борисов — всегда большое кино). В характере Антона сложного мало — он просто хороший, но временно запутавшийся. А вот борисовская киногения делает возможным финал — который из несчастного случая резко становится историей об искупительной жертве. «Педагогика у тебя в крови!» — ласково напутствовали Антона старшие товарищи (мама героя была учительницей). Жестокий финал шоу — это именно «педагогика в крови». Если не так, если без крови — у учеников мало шансов выжить.
Доппельгангер — Краткая история вопроса
Старший брат Костя — злой доппельгангер Антона. Даниил Воробьев самоотверженно побрился налысо — отчего его герой стал похож на Борисова, как Фантомас на акмеиста. Что-то общее появилось в братьях — и от этого жутковато. Герой, на горле которого, вздумай он набить татуировку, значилось бы «Сочинение г-на Достоевского», разворачивается за восемь серий, как боа-констриктор — так же медленно, элегантно и неукротимо. В статусе старшего нелюбимого сына авторитарной матери он задерживается недолго, скользнет по ландшафту эксцентричного «человека в футляре» и поползет к вершинам социальной лестницы (кстати, это его собственные зубы — или неугомонный Воробьев опять с собой что-то сделал? Школьный физик получился упырем позубастее, чем «вампир по пачпорту» в давнем сериале).
Два брата. И третьего у них не было
От мелкой подставы к некрупной подлости, от еле заметного ехидного укола к пиршеству монументальной мерзости, чтобы финале, окончательно свихнувшись, явить публике русский театральный гротеск во всем его незабываемом блеске и ужасе. Два прекрасных современных актера здесь и правда, как два брата, два варианта отечественной исполнительской традиции в кино: мерцающее смыслами — либо элементарными, либо сверхсложными, без полутонов —мастерство Юры Борисова; завораживающее, почти непроницаемое равновесие единства его внутреннего состояния. То есть, собственно кино (так существовать на экране в эпоху звука дано немногим, и нет, не только у нас и не только сейчас).
Фокусник — Даниил Воробьев
А напротив — барочная роскошь трудноисчислимых оценок и приемов Даниила Воробьева, жесты, заточенные до метафор, гран-гиньоль с клюквенной кровью и настоящим адом, засасывающая внимание воронка мельчайших подробностей и душераздирающих эмоций — словом русская театральная школа постмейерхольдовской эпохи во всем ее утраченном великолепии.
Кино здесь задохнулось бы, если бы не решающий факт — скорость (смены оценок, жестов, смысловых акцентов). Скорость «смазывает» этот маниакально подробный рисунок роли до вдохновенного мазка, превращая старомодную театральность в кино. Два брата. И третьего у них не было.
