Синклер против Мерриама — Перед просмотром «Манка» Финчера
Один из эпизодов нового фильма «Манк» Дэвида Финчера про сценариста «Гражданина Кейна» Германа Манкевича развернется в день выборов губернатора Калифорнии 1934 года, на которых соперничали Эптон Синклер и Фрэнк Мерриам. Последнего активно поддерживали президент киностудии MGM Луис Б. Майер и медиамагнат Уильям Херст, прообраз Чарльза Фостера Кейна. Публикуем фрагмент из «Красного нуара Голливуда» про эту безумную кампанию: фейк-ньюс, купленные газеты, внутрипартийные распри.
Летом 1934‑го Голливуд окончательно и бесповоротно лишился политической невинности по вине Эптона Синклера. Утопический социалист, пацифист и вегетарианец, баллотировавшийся от соцпартии в Сенат (1922) и Конгресс (1920), 28 августа выиграл демократическую номинацию на пост губернатора Калифорнии (на который он уже претендовал в 1926‑м и 1930‑м) под лозунгом: «Покончить с бедностью в Калифорнии».
Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком купить
Выбросить лозунг актуальнее было невозможно. В штате, которым с 1917 года правили республиканцы, мыкались без работы семьсот тысяч человек. Пятая часть населения округа Лос‑Анджелес выживала на пособие в 16 долларов 20 центов в месяц на семью. В Сан-Хоакине дети умирали от голода. Неудивительно, что Синклер получил на праймериз больше голосов, чем шестеро его конкурентов вместе взятых. Одна безработная пара назвала ребенка, родившегося 28 августа, Эптоном Синклером Маршоу.
Из первых букв слов лозунга сложилось название движения — EPIC: вскоре насчитывалось восемьсот клубов сторонников Синклера, подменивших комитеты демократов, откровенно саботировавших кампанию.
Первое серьезное движение против системы, основанной на погоне за прибылью, в США. — New York Times.
Самый впечатляющий политический феномен, когда-либо рожденный Америкой. — Драйзер, Esquire.
Советники ФДР1 переполошились, когда Синклер собрался с ним встретиться: ФДР не следовало ассоциироваться со слишком радикальной, на их взгляд, программой. Однако Элеонора Рузвельт и Гарри Гопкинс, ближайший соратник ФДР, заразили его своим энтузиазмом. Президент принял Синклера и высказался в том смысле, что инициативы, выходящие за рамки «нового курса», могут оказаться весьма полезными.
1 Франклин Делано Рузвельт, 32-й президент США. — прим. ред.
Устраивать очередной погром буквально под носом полиции было дурным тоном даже в Калифорнии.
Свою программу Синклер изложил в октябре в памфлете-бестселлере (разошлось 255 тысяч экземпляров) «Я, губернатор Калифорнии, или Как я покончил с бедностью: правдивая история будущего». Конфискация пустующих фабрик и земель под кооперативы безработных. Учреждение департаментов, управляющих экономикой и финансами штата. Выплата пособий по старости, инвалидности и потере кормильца. Введение прогрессивного налога: 50 процентов с годового дохода, превышающего пятьдесят тысяч.
Ну и, конечно, освобождение Муни.
Более чем достаточно, чтобы соперник-республиканец Фрэнк Мерриам, и. о. губернатора после неожиданной смерти его предшественника (2 июня), объявил Синклера большевиком. На что Мерриам способен, штат уже узнал.
Не просите меня писать о стачке и терроре. Я нахожусь на поле боя, и усиливающиеся зловоние и дым жгут глаза так, что невозможно обратить взгляд в прошлое. […] Обо всем прочем — о всеобщей забастовке, о терроре, об арестах и тюрьмах, о песнях в ночи — напишут когда-нибудь потом, позже. […] Город превратился в военный лагерь, в поле битвы, вопли машин «скорой помощи» не прекращаются. Классовые границы ощутимы резко; повсюду — в автобусах, на углах улиц, в лавках — люди говорят, проклинают, их возбуждает некое странное чувство в груди, их сотрясает ярость против полиции, газет, судовладельцев. — Тилли Лернер, Partisan Review, сентябрь-октябрь 1934 года.
Что же, Гитлер уверил Херста: притеснения евреев сходят, а скоро вовсе сойдут на нет.
Когда Мерриам вступил в должность, порты восточного побережья почти месяц как бастовали по мановению руки Бриджеса.
5 июля полиция пыталась разблокировать порт Сан‑Франциско и разгрузить скопившиеся корабли. В толпу пикетчиков полетели гранаты со слезоточивым газом. Работяги, не растерявшись, швыряли их обратно. Полицейский автомобиль оказался в окружении, кто-то из копов стрелял в воздух, потом — в людей: двоих рабочих убил, одного тяжело ранил. 9 июля жертв «белого террора» торжественно похоронили, а 14‑го город сковала всеобщая забастовка протеста.
Газеты впали в истерику.
Радикалы […] хотят революции […] положение в Сан‑Франциско некорректно описывать словами «всеобщая забастовка». То, что происходит, — это восстание, организованное коммунистами против правительства. Нужно одно — всеми силами подавить бунт и защитить право обычных людей заниматься своими обычными делами в безопасности.
Ковбой Уилл Роджерс пытался остудить страсти.
В 1926‑м я был в Англии во время всемирно известной всеобщей забастовки. И вот она-то, братец мой, была всеобщей. Не выходила ни одна газета, не ходили ни поезда, ни автобусы, ни одно колесо не крутилось. […] Что ж, я приехал в Сан‑Франциско и не сказать, чтобы прямо-таки рехнулся от стресса, как вы могли подумать. Все так же по-британски спокойно. Единственное, что досаждало, так это заголовки в газетах Фриско. Я надеюсь, что мы никогда не доживем до дня, столь же дурного, каким изображали его некоторые заголовки.
Роджерс начитал в «парализованном» городе 18 открытых ресторанов, видел грузовики, как ни в чем не бывало развозившие лед, молоко, хлеб. Но утром 17 июля Мерриам вывел на улицы 1 700 национальных гвардейцев и танки. Впрочем, в разгроме забастовки им отводилась второстепенная роль, они лишь блокировали, выставив на перекрестках пулеметы, центр города. Полиция назовет чистым совпадением то, что затем именно в блокированные кварталы вошли караваны автомобилей, набитых крепкими мужчинами в кожаных жилетках — «бдительными гражданами»: не только штрейкбрехерами, но и лавочниками, клерками, прочими «белыми воротничками».
Автомобили брали в кольцо отделения профсоюзов, рабочие клубы, красные типографии, благотворительные столовые. Сначала на них обрушивался град кирпичей. Когда в доме не оставалось ни стеклышка, граждане врывались внутрь, избивая всех, кому угораздило там оказаться. Методично разбивали в щепки мебель, топорами рубили пианино, выбрасывали в окна пишущие машинки. Сделав дело, направлялись по следующему адресу. А на месте погрома появлялась полиция, чтобы арестовать избитых людей. В тюрьму, рассчитанную на 150 постояльцев, втиснули 450 «коммунистов». К всеобщему удивлению, среди них оказалось не больше дюжины «инородцев»: и это в городе, на треть иммигрантском.
И так квартал за кварталом, город за городом — по всему побережью, несколько дней подряд. Когда все общественные организации были выпотрошены, граждане взялись за квартиры «подстрекателей».
Отступить погромщикам пришлось лишь однажды. Разгромив первый этаж дома, где располагались партийный комитет и рабочая школа, они двинулись вверх по узкой лестнице. На площадке их встретил, размахивая старой кавалерийской саблей и штыком, бравый сторож, отставник Дэвид Мерайхью. Сдался он только полиции, оговорив себе безопасность.
Синклер в той же мере использовал Фокса как орудие мести за убытки, понесенные им в связи с «Да здравствует Мексика!».
Неподалеку располагался штаб Синклера. Журналисты передали в редакции, что «бдительные» взялись за EPIC. Причем журналисты, достойные доверия: о погромах они сообщали чуть раньше, чем разлеталось первое окно. Ошиблись они однажды: штаб EPIC не пострадал. В том, что он был намечен к погрому, сомнений нет, а чудесным спасением он обязан соседству с партийным комитетом. Полиция, действуя по графику, уже заняла то, что оставалось от комитета: устраивать очередной погром буквально под носом полиции было дурным тоном даже в Калифорнии.
Синклер — что и предопределило неудачу его «крестового похода» — стал смертельным врагом Голливуда, объявив о намерении ввести налог на студии и разместить безработных в пустующих студийных помещениях, где они производили бы фильмы по госзаказу.
Услышав об этом, Майер и Херст (сравнивший Синклера с крысоловом из Гаммельна) прервали поездки по Европе. Во всяком случае, по версии сторонников Синклера, вернуться их вынудили именно выборы. Синклер не отказал себе в удовольствии акцентировать в памфлете то, что Херст (уже побывавший на партайтаге в Нюрнберге) в середине сентября встречался с Гитлером. Назвал Синклер и организатора аудиенции — Эрнста «Путци» Ханфштангля, заведующего берлинским Бюро иностранной прессы.
Авантюрист и музыкант, он с переменным успехом пытался «обтесать», сделать Гитлера своим для англо-саксонского истеблишмента, требовавшего лишь соблюдения внешних политических приличий и, безусловно, солидарного с антикоммунизмом фюрера. Ханфштангль благодаря своим связям был идеальным посредником. В нью‑йоркском магазине его отца, знаменитого антиквара, Херст с 1890‑х годов покупал эстампы. В отцовском салоне бывали Морган и Генри Форд, Тосканини и Чаплин. Наконец, со времен Гарварда, где он учился вместе с Джоном Ридом, Путци знал ФДР.
Шесть ведущих студий пригрозили в случае победы Синклера свернуть бизнес.
Херст, конечно, симпатизировал наци и публиковал эксклюзивные колонки нацистских бонз. Публиковал бы и Гитлера — но тот был слишком занят, чтобы сдавать тексты в срок. Но по большому счету встреча с фюрером не так уж криминальна. Какой журналист и бизнесмен отказался бы от нее? К тому же Херст, получив приглашение от Гитлера, посоветовался с Майером. Тот пришел в неописуемое волнение: встречайся с ним поскорее, может быть, сможешь сделать «что-то хорошее». Майер имел в виду: хорошее для немецких евреев. Что же, Гитлер уверил Херста: притеснения евреев сходят, а скоро вовсе сойдут на нет. Как не поверить человеку, за полтора месяца до того вырезавшему без суда и следствия верхушку штурмовиков, с которыми ассоциировался дикий террор первых нацистских месяцев?
Магнаты полагали: за EPIC стоит Фокс. В книге «Эптон Синклер представляет Уильяма Фокса» (1933) писатель — за 25-тысячный гонорар — уже изложил историю крушения Фокса по версии самого Фокса, вывалившего перед Синклером гору грязного голливудского белья. Ежедневно он приходил к писателю с чемоданчиком компрометирующих других магнатов документов.
Ни одна мелодрама, которую я мог бы сочинить, не была бы так переполнена преступлениями и предательствами, опасностями и побегами, как история Уильяма Фокса. […] Тема была слишком богатой, чтобы оставлять ее в руках одного человека — еврейского мальчика родом из венгерской деревни, выросшего в трущобе Ист-Сайда. Они окружили его толпой, элегантные и образованные джентльмены с Уолл-стрит с гвоздиками в петлицах, и они приставили целую батарею пулеметов к его голове, и взяли его на гоп-стоп, и отобрали у него контроль над его бизнесом.
Магнаты решили: изощренным электоральным способом Фокс мстит им, как уже мстил пером Синклера. Но Синклер в той же мере использовал Фокса как орудие мести за убытки, понесенные им в связи с «Да здравствует Мексика!». Пятьдесят тысяч экземпляров книги о Фоксе, проданных по три доллара, сполна компенсировали ему потери.
Кегни пригрозил отдать дневную зарплату Синклеру. Но, пошумев, почти все смирились.
Теперь Синклеру предстоял ответ за все: за большевизм, за Фокса, за пренебрежение этикетом. Голливуд не забыл, как на премьеру в Китайском театре Граумана фильма по своему сценарию «Мокрый парад» 17 марта 1932‑го Синклер явился в деловом костюме, проигнорировав предписанный black tie. Сам Грауман — случай беспрецедентный — демонстративно проигнорировал одного из главных героев вечера.
Шесть ведущих студий пригрозили в случае победы Синклера свернуть бизнес. MGM анонсировала реанимацию павильонов херстовской студии Cosmopolitan в Нью‑Йорке. Warner — перевод производства во Флориду: на «выбор натуры» спешно отправился сам Джозеф Шенк. Обрадованная Флорида пообещала освободить студии от налогов. Еще более обрадованные спекулянты надули мыльный пузырь на флоридском рынке недвижимости.
Синклер потешался: исход обойдется студиям в миллиард, британцы не упустят шанса перехватить мировое киногосподство. Магнаты вообще представляют себе климат во Флориде?
Москит, укусивший в разгар съемок звездную дамочку в нос, обойдется студии в пятьдесят тысяч.
Студии объявили добровольно-принудительный сбор миллиона в пользу Мерриама. Работников, получающих свыше девяноста долларов в неделю, обязали жертвовать дневную зарплату. Служащим вручались неподписанные чеки: «Это ваше пожертвование, на которое мы рассчитываем».
Если служащий медлил, через пару дней ему звонили или наносили визит мытари. На сопротивление решились редкие фрондеры: Кларк Гейбл, Уильям Де Милль, Мелвин Дуглас, Гручо Маркс, Фредерик Марч, Кэтрин Хепберн, Джин Харлоу. Кегни пригрозил отдать дневную зарплату Синклеру. Но, пошумев, почти все смирились.
Синклер первым делом обратился за поддержкой к Чаплину, а тот, естественно, отказал.
Сразу за воротами Columbia по распоряжению Кона водрузили двенадцатиметровый термометр, показывавший не температуру, а выполнение плана по сбору пожертвований. «Градус» вымогательства почти достиг ста процентов, когда коса нашла на камень: заупрямились сценаристы.
Кон вызвал меня:
— Что я слышу: ты не хочешь жертвовать?
— Нет, я против Мерриама, я за Синклера.
— Не выйдет. Мы должны дать сто процентов.
— Ну так […] выставь сто процентов на своем термо-
метре.
— Нет, нет. Все должно быть по-честному. Мы не можем мухлевать. […]
Он начал манипулировать:
— Да, ладно тебе, вот Джон [Лоусон] согласился заплатить, если ты заплатишь.
— Ты наверняка то же самое сказал ему обо мне.
Он засмеялся. Гарри был реальным гангстером и, если его подловить, злобно скалился. […] Я получал 750 в неделю, так что должен был внести 150. Кон сказал:
— Дай сотню.
— Ни копейки. […]
— Ты, что, анархист?
— Не совсем.
— Социалист? […]
Наконец он попросил:
— Дай полтинник, этого достаточно.
— Не хочу.
Вызвав меня еще раза три-четыре, он совсем разнерв-
ничался:
— Дай пять долларов — символически!
— Нет. Я не отдам тебе символ. […]
Он сказал:
— Ладно, я не могу тебя уволить. […] Но знаешь, что я сделаю? Если ты ничего не дашь, я больше не поручу тебе никакой работы.
— Но ты же в любом случае мне заплатишь.
— Заплачу, но ты будешь приходить к девяти утра и сидеть до пяти — это твое наказание.
— Джон Уэксли.
Гильдия сценаристов приняла резолюцию протеста. Журналист Фрэнк Скалли создал Лигу писателей за Синклера, но среди ее участников (Дороти Паркер, Морри Рискинд, Льюис Браун, Джим Талли) знаменит был лишь сценарист Джин Фоулер («Сколько стоит Голливуд», 1932; «Двадцатый век», 1934).
(Звездный час Скалли настанет в 1948‑м: он уличит правительство в том, что оно засекретило гибель «зеленых человечков» при аварии летающей тарелки в Нью-Мексико.)
Через океан Синклера поддержал Бернард Шоу, оговорившись: «Мои политические взгляды гораздо радикальнее».
Синклер оказался в тотальной информационной блокаде. Ни одна из семисот ежедневных газет штата даже не информировала о его кампании.
Естественно, что Синклер первым делом обратился за поддержкой к Чаплину, а тот, естественно, отказал: «Отождествлять себя с каким-либо движением в политике — большая ошибка. Как и прежде, мой принцип — неприсоединение». Между тем Чаплин — сам себе магнат — уже завоевал и финансовую, и творческую независимость. Потом, правда, передумав, он произнес на митинге в пользу EPIC 27 июня 1934‑го единственную в своей жизни политическую речь.
Он был моим другом, я испытал его, и он не подвел. — Синклер.
Синклер оказался в тотальной информационной блокаде. Ни одна из семисот ежедневных газет штата даже не информировала о его кампании. Да что там газеты — из-за Синклера задержалась на несколько месяцев премьера фильма Кинга Видора «Хлеб наш насущный». Впрочем, и снят он был вопреки воле Голливуда.
Видор, «стопроцентный американец», скорее, джефферсоновского типа, дал героям «Хлеба» стопроцентно американские имена — Джон и Мэри. Так звали героев его шедевра «Толпа» (1928), гениального предсказания кризиса, казавшегося неуместно алармистским в эпоху финансового бума. Их стопроцентно американская мечта разбивалась вдребезги. Удел Джона, как и любого «маленького человека», был предопределен: механический труд, безработица, семейная трагедия. Прокат достаточно прибыльной «Толпы» MGM ограничила и даже в 1950‑х отказывалась предоставить копии киноклубам.
«Хлеб», вдохновленный статьей в Readers Digest о кооперативе безработных, студии отказались финансировать: Видор снял его на свои, заложив дом. Новые Джон и Мэри, унаследовав заброшенную ферму, вместе с такими же жертвами кризиса налаживали успешное производство. Вопреки проискам приблудной вамп — поклонницы джаза — и засухе кооператив выживал. Джон, сбежавший было с искусительницей, приметив поток воды с гор, возвращался к товарищам. Охваченные энтузиазмом кооператоры за ночь строили оросительный канал.
В отличие от Видора, Синклер не заслужил в партийных глазах снисхождения.
Триумф освобожденного труда почти повторял финал фильма Юлия Райзмана «Земля жаждет» (1930). С другой стороны, «Хлеб» стал вторым — после «Архангела Гавриила» — фильмом, восторженно встреченным нацистами. Они увидели в Джоне образцового фюрера, подчиняющего бестолковый люд воле, основанной на четком знании, чтó есть народное благо.
Коммунистический New Theatre тоже написал о «Хлебе»: «Движение в безусловно фашистском направлении».
Впрочем, это не директивное мнение партии: такого, скорее всего, не существовало. Питер Эллис высказался в New Masses от 16 октября 1934‑го мягче: фильм не назовешь безусловно реакционным; творчество Видора демократично и прогрессивно, просто режиссер помимо своей воли поддался демагогии «нового курса».
Прокатчики просто положили на полку гимн кооперативу, способный склонить зрителей-избирателей на сторону Синклера. Режиссер в отчаянии писал Стиву Эрли, пресс-секретарю ФДР: как так можно, ведь фильм агитирует за «новый курс». Эрли ответил: ФДР фильм видел и одобрил. Вывести его в прокат согласилась лишь United Artists.
В отличие от Видора, Синклер не заслужил в партийных глазах снисхождения. На современный взгляд — бесстрастно и беспомощно обращенный в эпоху страстной политики, — красная пресса писала сущую дичь.
Если его выберут […] миллион с четвертью безработных калифорнийцев отправят на принудительные работы за мизерное вспомоществование. […] Синклер не даст им умереть с голода, он знает, что тогда они, вероятно, восстанут. […] Его голос так выразительно не звучал в национальной вспышке протеста против террора. Синклер […] предлагает излечить от бедности, не затрагивая ее первопричину — капитализм. […] Базовая идеология Синклера сводится к фашистской перспективе спасения умирающей капиталистической системы силовым путем. Синклер хочет отменить бедность. Он также хочет спасти капитализм. Он не может сделать и то и другое. Вскоре его поглотит вторая часть программы — спасение капитализма; а капитализм невозможно спасти — даже на время — кроме как с помощью фашистской силы. Синклер заявил, что, став губернатором, не допустит всеобщей забастовки. Он трактовал это так, что трудящиеся будут столь довольны новыми условиями, что сами не захотят бастовать. Но, предположим, они забастуют. Лишь один вывод можно извлечь из автоматической реакции Синклера на слово «восстание» — «потребуются солдаты и пулеметы». Синклер обещал калифорнийским безработным хлеб; не пройдет и года, как мы сможем увидеть зрелище, привычное в Европе, — социалистов или бывших социалистов, потчующих трудящихся пулями. — New Masses, 11 сентября 1934 года.
Корень зла был не в Синклере, а в том, что его программа выражала идеальную суть «нового курса», доводила реформы ФДР до возможного (впрочем, невозможного) в реальности предела. ФДР, уже восстановивший против себя большинство политического класса, делегировал Синклеру право огласить свои сокровенные планы.
Казалось бы, компартия должна поддержать «новый курс», но:
Более, чем когда-либо, ясно, что «новый курс», воспеваемый соцпартией как шаг к социализму, а бюрократией АФТ как «искреннее партнерство труда и капитала» — орудие быстрейшей фашизации правящей США буржуазии и подготовки к империалистической войне. — Макс Биттерман, август 1934 года.
Некоторые товарищи считали, что предостерегать поздно.
Я говорю вам: фашизм уже здесь. Мы в Калифорнии это знаем. Да, штурмовики не маршируют по нашим улицам, на публике не увидишь вздернутых в фашистском приветствии рук. Но фашизм уже здесь. — Лью Левинсон, New Masses, сентябрь 1934 года.
Синклер и каратели Мерриама фашистским миром мазаны. Но главный фашист — ФДР: именно потому, что его реформы носят объективно социалистический характер.
В США эта сектантская логика — не доморощенная, но выработанная Коминтерном — не привела к трагедии, в отличие от Европы. Европейскую трагедию эксплуатирует пошлый миф, гласящий, что в триумфе Гитлера повинны коммунисты, злонамеренно отказывавшиеся объединиться с социал-демократами и блокировавшиеся против своих органических союзников с нацистами. Проще говоря, коммунисты сошли с ума.
Ну и как после этого Коминтерну было объединяться с социал-демократами?
Сторонники мифа забывают о сущем пустяке: для объединения нужна обоюдная воля. У компартии была своя логика, не восстановив которую, «красное десятилетие» не понять. Немецкие коммунисты с нацистами, конечно, не блокировались, хотя однажды назло социал-демократам сделали глупость, приняв участие в инициированном наци референдуме в Пруссии. Другое дело, что Коминтерн полагал: рост фашистских настроений в декорациях мирового кризиса приближает революционную ситуацию. В развитых странах у фашистов нет шансов удержать власть, буде они ее завоюют: пес пожрет пса. Главный враг революционного пролетариата — социал-демократы. Они же — социал-фашисты, гораздо более опасные, чем просто фашисты, поскольку в обмен на предательство интересов трудящихся допущены господствующими классами к власти, но продолжают мистифицировать массы, парализуя их революционную волю.
Коминтерновский анализ исторического момента оказался ошибочным, но отношение к социал-демократам (вернее, к их верхушке) совершенно логично. Социал-демократы догитлеровской эпохи — отнюдь не респектабельные реформаторы. Опыт их мгновенного превращения в ярых шовинистов‑милитаристов в 1914‑м, опыт гражданских войн давали коммунистам основания для непримиримости. С коричневыми красные сходились в кровавых уличных стычках: открытые враги убивали друг друга в бою. А вот к «розовым» был особый счет.
Не кто иной, как эсдек Носке произнес в январе 1919‑го — перед тем как ввести войска в восставший Берлин — бессмертную фразу: «Что ж, кто-то должен быть кровавой собакой. Я не страшусь ответственности».
Обозленные Майер и Херст прибегли к черному пиару. Не впервые в истории, но впервые столь изобретательно и нагло.
На его совести залитые кровью «спартаковцев» улицы, забитые прикладами и добитые выстрелами в голову Люксембург и Либкнехт — основатели германской компартии.
Не кто иной, как эсдек, берлинский полицай-президент Цергибель приказал стрелять по первомайской демонстрации в 1929‑м: за три дня погибли 32 рабочих.
Именно их имел в виду публицист, писавший о «социалистах, потчующих трудящихся пулями». Ну и как после этого Коминтерну было объединяться с социал-демократами?
Если бы речь шла лишь об информационной блокаде, это было бы полбеды — но обозленные Майер и Херст прибегли к черному пиару. Не впервые в истории, но впервые столь изобретательно и нагло.
В кинотеатрах 19 октября начались показы — под видом обычных выпусков хроники, свободных от налогообложения — трех выпусков «Новостей о выборах в Калифорнии». Их продюсер — Тальберг, режиссер — Феликс Фейст, сценарист — Кэри Вильсон («Бен-Гур», «Архангел Гавриил»). Их идея проста и гениальна. Журналисты брали блиц-интервью у простых калифорнийцев, чью селекцию по студийной картотеке массовки, одежду, грим и монологи контролировал лично Майер.
С особым цинизмом Херст использовал кадр из социального шедевра Warner «Дикари на дорогах» (1933), американской «Путевки в жизнь».
Вот хрупкая старушка в кресле-качалке на своей веранде.
— За кого будете голосовать, матушка?
— Конечно, за губернатора Мерриама.
— Почему за него?
— Потому что я хочу сохранить свой домик. Это все, что у меня есть.
Вот зверского вида бородач с русским акцентом:
— За кого будете голосовать?
— Ну-у, я колосовать за Сиенкиелира.
— Почему за него?
— Ну, ета система сработала в России, чё бы ей тута не сработать.
Мексиканский рабочий — за Синклера.
Красавец с маникюром — механик, вылезший из-под автомобиля, — за Мерриама:
Прежде всего я американец и верю, что мистер Мерриам будет защищать принципы, на которых Америка покоится последние сто пятьдесят лет. У меня есть работа, и я хочу ее сохранить.
Известный негритянский боксер Оскар Рэнкин, переквалифицировавшийся в проповедника, — за Мерриама: все знают, что Синклер объявит церковь вне закона.
Несомненно, эта хроника нокаутировала губернаторские амбиции Синклера. — Сэмюэл Маркс.
После выборов Тальберг признался за ужином Фредерику Марчу в авторстве «хроники». Демократы Марч и его жена Флоренс Элдридж набросились на друга:
— Но это же грязный трюк. Это самая чертовски бесчестная штука, о которой мы когда-либо слышали.
— В политике не бывает ничего бесчестного. Мы можем просидеть ночь напролет, придумывая самые грязные трюки, но любой из них в политике пройдет на ура.
Херстовская Los Angeles Examiner переплюнула Тальберга, опубликовав 25 октября фотографию в половину первой полосы: хобо выпрыгивают из поездов на калифорнийскую насыпь. Грязные вахлаки уже ворвались на благословенную землю, прослышав, что Синклер обеспечит их за народный счет бесплатными ланчами.
Читатели, углядевшие на снимке Дороти Уилсон и Фрэнки Дэрроу, актеров, немного удивились. С особым цинизмом Херст использовал кадр из социального шедевра Warner «Дикари на дорогах» (1933), американской «Путевки в жизнь».
Это был уже беспредел, о котором заговорила за два дня до выборов даже New York Times. В статье «Фильмы и политика» от 4 ноября 1934‑го упоминалась «ведущая студия», чьи «второсортные актеры» играют в поддельной хронике. В тот же день прокатная сеть Fox объявила, что снимает с экранов третий выпуск «хроники» из-за беспорядков и потасовок перед десятками кинозалов.
Красный нуар Голливуда: Луис Б. Майер
Само собой, Синклер проиграл, но с почетным счетом. За него проголосовали 879 537 (37,75 процента), за Мерриама — 1 138 629 (48,87 процента) калифорнийцев.
Мерриам тепло поблагодарил студии и лично Майера и тут же обложил киноиндустрию новым налогом. Во Флориду, Аризону и Северную Каролину вновь потянулись квартирьеры. Перед президентскими выборами 1936 года Майер больше не агитировал против ФДР и удостоился в 1937‑м приема в Белом доме.
Мистер президент, мне говорили, что стоит кому-нибудь провести с вами восемнадцать минут, как он у вас в кармане.
Майер провел у ФДР ровно семнадцать минут.
