Смотреть и развидеть — «Субстанция» Корали Фаржа
Боди-хоррор, получивший в Каннах приз за сценарий, вышел в российский прокат. О «Субстанции» с Деми Мур и Маргарет Куэлли говорят прежде всего как о прямом феминистском высказывании, но Дарина Поликарпова предлагает приглядеться к этой шокирующей картине с несколько иной стороны.
Есть расхожий способ смотреть «Субстанцию».
В саморазрушительном поведении героини — а как еще назвать готовность некогда успешной, но теперь постаревшей кино- и телезвезды Элизабет Спаркл (Деми Мур) раскроить тело от шеи до поясницы, чтобы извергнуть на свет свою улучшенную версию? — легко обвинить лишь сторонний ей мужской взгляд. Указаний на это так много, что фильм рискует сразу быть обвиненным в банальности. Не сюжетной, но образной.
Корали Фаржа слишком тщательно, будто бы по учебнику, подготовилась раскрыть тему объективации. Она умело фетишизирует женское тело, акцентируя его притягательные зоны — грудь, губы, ноги, чтобы в конце концов довести этот прием до сатирического гротеска в последней трети. Превращает героинь в аттракцион, существующий лишь ради одобрения алчущей зрелища публики; использует узнаваемую музыку Бернарда Херрмана из хичкоковского «Головокружения» — знаменитого фильма о низведении женской личности до коррелята мужской фантазии. Мужчины в «Субстанции», укрепляя такой мотив, фарсово мерзкие: как тараканы, лезут в объектив на сверхкрупных планах, суют в него толстые пальцы и сальные губы, умеющие выхаркивать исключительно пакости и скабрезности. Главный среди них, кстати, болтливый продюсер с глазами на выкате по имени Харви (Деннис Куэйд) — интересно, долго ли подбирали ему это говорящее имя?
Фаржа буквализирует образ внутреннего раскола
Вспоминая предыдущий фильм Фаржа — жесткий и честный в своей однозначности rape-revenge «Выжившая» (2017) — думаешь, не примется ли лучшая версия мисс Спаркл, возродившаяся в ослепительном теле Маргарет Куэлли, в какой-то момент мстить этому **** [чертовому] миру? Но нет, Сью явно не намерена менять систему и просто перезапускает старое танцевальное шоу на новый лад, рассчитывая преумножить былой успех до появления первых морщин. Женщины в «Субстанции» ни с кем не квитаются и едва ли противопоставляют себя обществу, строгому в стандартах красоты. И потому все-таки уместно посмотреть фильм другими глазами и увидеть в нем другой основной конфликт.
Вы когда-нибудь завидовали самой себе?
Сложно помыслить что-то подобное, если исходить из того, что субстанция неделима и, как настойчиво напоминает голос в рекламном видео, вы и ваша лучшая версия, хотя и бодрствуете посменно, все-таки одно целое. Но верит ли в эту истину женщина шестидесяти лет, с тоской рассматривающая фотографии себя двадцатилетней? Да и нужно ли, в самом деле, ждать столько, чтоб почувствовать несовпадение с самим собой: на баннере, призывно заглядывающем в окно квартиры, героиня Маргарет Куэлли, чья кожа буквально светится сквозь слой фотошопа, выглядит еще привлекательнее, чем в реальности. Выходит, ваша идеальная версия — та, которой тяжело соответствовать, — может притаиться в любом удачном снимке, даже если он сделан буквально на днях.
Тишину в этом на редкость молчаливом фильме нарушают хлюпанье, чавканье, хруст и акцентный перегруженный бас
Фаржа буквализирует образ внутреннего раскола — конфликта, порожденного стойким отчуждением от себя, который переживается куда болезненнее несоответствия чужим ожиданиям. Потому что от собственного критичного взгляда, в отличие от того, что направлен извне, не скрыться даже в пустой квартире. Один из самых тягостных эпизодов «Субстанции» тот, где Элизабет собирается на свидание, но не может выйти из дома: постоянно возвращается к зеркалу, уязвленная снисхождением, привидевшимся ей в глазах плакатной Сью. Если в мире фильма они обе — модусы одной и той же субстанции, никаких посторонних взглядов, одобряющих или порицающих героиню, тут нет. Это она сама беспощадна к своему отражению за откровенность красного платья, непривычную прическу, морщины на шее, упрямую синеву под глазами.
Идеальному противостоит все, что живо: становится, изменяется, отказывается застывать.
Отличие красоты от уродства, успеха от провала, — вопрос не сущности, но точки зрения, ракурса и масштаба. «Субстанция» доказывает это, вовлекая зрителя в наблюдение за превращениями одного в другое. Лицо Элизабет, с мазохистской настойчивостью обращенное к зеркалу, превращается в поле битвы между следами естественного старения и хирургическими вторжениями, которые силятся их побороть и безвозвратно меняют некогда мягкие линии губ и скул. Упругие бедра Сью, многократно мелькнувшие перед объективом, в конце концов утрачивают притягательность, как лишается смысла слово, повторенное много раз. Холодная стерильность дизайнерской квартиры разрушается неуместной витальностью раскиданных по ней остатков пищи. Оригинальные, самые запоминающиеся образы «Субстанции» строятся на том же конфликте идеального с избыточным, слишком живым: так тишину в этом на редкость молчаливом фильме нарушают хлюпанье, чавканье, хруст и акцентный перегруженный бас. Впрочем, работая в рамках боди-хоррора, Фаржа осторожна с телесными аттракционами: местами смотреть фильм неприятно — чего только стоит разинутый рот Маргарет Куэлли, из которого она один за другим вытаскивает коренные зубы, — но в разумных пределах, так, чтоб ни одно настоящее табу не оказалось нарушенным.
В столь настойчивом обращении к авторитетам Фаржа читается сомнение в мощи собственного кино
Временами кажется, что создательница «Субстанции» не вполне доверяет образам, которые изобретает сама, предпочитая чаще, чем стоило бы, подменять их многочисленными оммажами чужим фильмам. В последней карнавальной трети она заигрывает с эстетикой студии «Трома», хотя до того явно предпочитала более рафинированные аллюзии. Отсюда линчевские губы, замершие в полумраке возле телефонной трубки, и минутный кадр с шоссейной разметкой, галлюцинаторные ковровые паттерны и кровавый потоп из кубриковского «Сияния», уже упомянутая музыкальная отсылка к Хичкоку. В конце на сцену выходит Человек-слон с повадками Джокера.
В столь настойчивом обращении к авторитетам Фаржа читается сомнение в мощи собственного кино. Слишком хочет автор понравиться сразу всем: и тем, кто рад увидеть в выросшей вместо носа груди панковский жест в духе фильмов Роджера Кормана, и тем, кто предпочитает упаковать этот образ в элегантную традицию фестивального кинематографа.
