Ты все видел, Деннис Хоппер?
Мы продолжаем переводить и публиковать у себя на сайте любопытные архивные публикации. Возвращаясь к разговору о неподъемных замыслах, чрезмерных амбициях и фильмах, которые так толком и не стали фильмами, предлагаем прочитать материал радикального контркультурного киножурнала Evergreen Review, посвященный Деннису Хопперу времен работы над «Последним фильмом».
Актер Томас Милиан: «Это чудо. Нет, этого не опишешь. Я во всем соглашаюсь с Деннисом, даже ничего не понимая. Я сыграл тридцать главных ролей в итальянском кино. У Феллини, у Кокто… Но сейчас как будто снимаюсь в первый раз. Деннис меня пугает. Чувствую себя обновленным. Реальная жизнь? Плевать на нее. Хочу остаться здесь, в Чинчеро, хочу жить этим моментом, снимать и снимать этот фильм и чтобы Деннис жил вечно».
1
«Мне все время говорят: Хоппер, ты не гений. Орсон Уэллс — вот это гений: в двадцать три года снял «Гражданина Кейна». Слушайте, так и я гений, просто мне в двадцать три не давали снимать «Гражданина Кейна».
Деннис Хоппер сгорбился над рулем грязного «форда»-пикапа, его щуплые ноги раз за разом прыгают с педали газа к тормозу и сцеплению. Нас мотает туда-сюда на спуске с небольшой горы в долине Урубамба, в южных Андах. За нами и на нас спускается холодная и неуловимо печальная перуанская ночь. В свете луны ухмылка Хоппера похожа на лисью.
2
На восходе солнца тридцать семь актеров с трудом лезут по каменистому склону, на вершине уже ждет кинокамера. Тропы нет, просто вверх и все. Род Камерон, Питер Фонда, Сильвия Майлз, Джон Митчем и другие ползут, как насекомые, тихо, без обычных острот. Свои мысли держат при себе (еще пригодятся на шоу Джонни Карсона). От горного воздуха актеры как ошалелые, дышат, широко открыв рот.
Страх вползает в два часа ночи вместе с дрожащей актрисой.
«Помучаемся. Чтоб подняться сюда без боли, гринго придется отрастить еще по четыреста семьдесят три вены в каждой ступне и по три лишних доли в легких». Деннис Хоппер повторяет это несколько раз, глядя поверх голов на грозовые тучи. Он начинает тянуть слова, как подвыпивший ковбой. «Помуч’мся. Бу’эт больно. Но я вот что скажу: зато отсюда, из гор, от съемок не сбежишь. Самолетом в Палм-Спрингс на выходные не смотаешься».
«Так больше НЕВОЗМОЖНО!» — срывается один из актеров. «Я АКТЕР! Я ЭТО ДЕЛАТЬ НЕ ОБЯЗАН! НЕ ПОЙДУ! ДАЛЬШЕ НЕ ПОЙДУ!»
Но, конечно, все идут.
3
Допустим, что Деннис Хоппер в Перу на съемках «Последнего фильма» — это образец того, каким будет американское кино в семидесятых. Тогда этот дневник конца марта 1970 года из Перу — записки из будущего:
21 марта 197…
Здесь и сейчас очень просто спятить.
Во-первых, все вокруг воняет гнилью, этот густой запах гари, дух козла бьет в нос с самого утра, едва просыпаешься.
Во-вторых, наркотики достать возмутительно легко. Не только обычные стимуляторы и депрессанты: гашиш, добротные спиды из Беркли, дрянную французскую кислоту, марихуану, кокаин — но серьезную отраву: белладонну, эфир. Вечером в дверь постучал журналист. Глаза бегают, как ртутные шарики, в руках голубая бутылочка, накрытая салфеткой. «Будешь?» «Что?» «Эфир (трясет бутылку). Здесь он разрешен, в аптеке рядом взял». «Хм. Нет, спасибо. Я и так уже странный».
Щелкает языком, качает головой: «Псих ты чертов, Деннис Хоппер».
В-третьих, страх. Страх здесь повсюду. Он в трех широкоплечих мужчинах, которые ждут меня в аэропорту, трясут жетонами, обыскивают (дрожащие пальцы прочесывают волосы: «Не бойся, сынок. Не делай резких движений»). Страх в Питере Фонде, который собирается назад в Лос-Анджелес. Выворачивает трусы, носки и куртку, вытряхивает чемодан: не подбросили ли ему наркотики, чтобы спровоцировать арест на таможне. Страх вползает в два часа ночи вместе с дрожащей актрисой. На лицо упали волосы, в них сопли. Захлебывается и бормочет, что власти хотят выгнать ее из Перу. На левом запястье штук пять шрамов, но сейчас все нормально, она уже повзрослела. Наконец, страх в Деннисе Хоппере. И, по-моему, ему это нравится.
4
Гек Финн в Перу.
«Привет, засранцы», — обращается Хоппер к журналистам, собравшимся в без пяти семь утра у его номера. В номере больше никого нет, значит, ночь он провел один. Странно, Хоппер — классический тип одиночки, который панически боится остаться в одиночестве.
За обедом священник прислал сказать, что вернется, если Хоппер пришлет ему еще тысячу долларов.
Он вразвалку спускается по лестнице и видит, как рабочие чинят столик возле камина в вестибюле. «Вчера его разбил, — ухмыляется. — Два часа отговаривал одного типа шантажировать меня. Наконец, вскочил: УЙЙЙЙ ( трясет руками над головой), схватил его за волосы и — бам! Всадил в этот столик лбом. Гляди-ка, стеклянная столешница, три четверти дюйма, и треснула посередине». Щелкает языком, качает головой: «Псих ты чертов, Деннис Хоппер».
5
«Зацените: „Если б я мог тебя завести. Если б мог свести с твоего жалкого ума“». Человек с жесткой щеткой волос, похожий на Рэя Болджера, читает последнюю фразу «Политики переживания» Рональда Лэйнга. Это Винсент Крэшимен, бывший член группы Диггеры, а ныне — помощник режиссера. Для него такое чтение — ежеутренний ритуал. Хопперу накладывают на лицо липкий красный грим.
Актеры пропадают в горах на три дня, лошади падают на людей, бунт каскадеров.
«Если б мог сказать, я бы дал тебе знать. Если бы мог, я бы дал тебе знать» Рональд Лэйнг. Сильная вещь». Винсент закрывает книжку так медленно, словно это первая книга, напечатанная Гуттенбергом. «Хммм», — неуверенно говорит каскадер. «Если б мог сказать, я бы дал тебе знать», — повторяет Хоппер и чешет руку о фальшивые шрамы, наложенные на щеку. Винсент (настойчиво): «Ага». Хоппер встает, его мальчишеское лицо полностью скрылось под маской из болячек и струпьев: «Слушай, ну это отмазка».
6
Садится солнце, Ласло Ковач ведет свою группу ставить свет, отражатели, и камеру. Надо успеть снять сцену в декорациях тюрьмы: посреди руин города инков, на высоте 4 тысячи метров, в деревне Чинчеро.
(День был дурной. Хоппер собирался ставить сцену с собой и Томасом Милианом на фоне религиозной процессии, собрать 200-300 местных жителей. 200-300 местных пришли — коренастые, сдержанные индейцы кечуа. Отлично. Но затем исчез деревенский священник, которому заплатили за организацию процессии. И индейцы отказались идти. Провал. Потеряв полдня и не сняв ни фута пленки, группа села обедать. За обедом священник прислал сказать, что вернется, если Хоппер пришлет ему еще тысячу долларов. «Ага, — сказал Хоппер, сдвигая на затылок ковбойскую шляпу в восхищении продажностью падре. — Игра в Макиавелли. Ну что, передай ему: Нет. Не будет больше пайола. Ренессанс закончился». Обсасывая апельсин, он стал думать, как перенести сцену в тюрьму, без всякой процессии. Кстати, в итоге священник, как обычно, пожал плоды греха, архиепископ Лимский лишил его сана.)
Я видел, как он доводил актеров до кровавой драки, до переломов.
И вот черная пластиковая стена «тюрьмы» рвется, вечерний ветер носит полоски пленки. Это противный звук: трреск, хлоп! Хлоп-хлоп-хлоп, тррреск, хлоп-хлоп. Словно зловещий механизм отсчитывает последние лучи солнца. «Последний фильм» теряет драгоценный съемочный день — один из всего сорока восьми. Группа от волнения потеет на ветру, звук всех раздражает. Наконец, кто-то забирается на декорации и срывает пленку. Хоппер и Томас Милиан сидят на крыльце «тюрьмы», читают сценарий и тянут скотч из бумажных стаканчиков. Хоппер прогоняет текст одиннадцать раз, с каждым разом они с Милианом все пьяней, голоса все ниже. Они перебирают слова, перебрасываются ими, роняют их, и в конце концов глотают. Слова начинают звучать не со страниц, а из их уст. Хоппер резко обрывает сцену в самой середине, встает и уходит в «тюрьму». Он прервал Милиана за секунду до момента истины, в сантиметре от полной эмоциональной уверенности в своей роли. Милиан глотает еще виски и смотрит в землю, дрожа от беспокойства.
Внутри Хоппер бродит по декорациям, смотрит в камеру, встает на точку, которую осветил Ласло. Прикусывает губу, глаза мерцают серебряным светом. Полная тишина. Солнце действительно садится, всех начинает пробирать холод. Двадцать пять человек безмолвно смотрят на Хоппера. Смотрят, как на его худых, тридцатичетырехлетних бедовых плечах лежат 800 тысяч долларов.
Когда Боб Дилан в прошлом мае посмотрел «Беспечного ездока», он выбежал с предпоказа в Рицолли.
(Это был самый рискованный фильм на моей памяти: актеры пропадают в горах на три дня, лошади падают на людей, бунт каскадеров, шизофренические переходы от любви к ненависти со стороны военных властей и перуанских коммунистов, дождь срывает съемки почти каждый день. И Хоппер использовал эту нестабильность. Хоппер ищет риска и в личной жизни и в работе. Он обманывает актеров, пускает камеру после финала сцены и снимает их, когда они не ожидают. Прерывает диалог вопросами из-за камеры. Я видел, как он доводил актеров до кровавой драки, до переломов. Он вгоняет острые шипы в самые обычные эпизоды, раскалывает их и обнажает опасную, подлинную, неуправляемую плоть.)
Вдруг рука Хоппера взлетает вверх.
— Эй, кто сорвал пластик? Винсент?
— Было шумно.
— Правильно! Мне и нужен шум. Винсент, не делай ничего без моего ведома. Привяжи там все обратно!
Хоппер разворачивается и идет к Милиану. Люди лезут наверх, растягивают пленку на ветру. Хоппер и Миллиан на местах, Ковач пускает камеру и безмятежно панорамирует, на фоне треска пластика и уходящего солнца они снимают спотыкающихся актеров одним семиминутным кадром. И все получается. Как в сказке.
7
Багз во тьме
Деннису Хопперу
Он (что?!) потребовал
на похоронах
заставку
на титрах
из Луни-Тюнз
(та-тарам-та-та-да-да-да)!
«Ну, вот и всё!»
закопайте меня.
Билли Коллинз
8
Говорят, когда Боб Дилан в прошлом мае посмотрел «Беспечного ездока», он выбежал с предпоказа в Рицолли ( угол Пятой авеню и 56-ой) и очень быстро дошел до самого дома в Граммерси-Парк (угол Парк-авеню и 20-ой). Это двадцать восемь кварталов, две мили. Но Дилан шел пешком, не думая о такси и не останавливаясь, пока не попал домой и не запер за собой дверь — так он был напуган. Затем он позвонил Хопперу: «Деннис, ты понимаешь, что ты изобразил? Ты изобразил смерть. Свою. Мою. Нашу. Ты этого хочешь?». Что ответил Хоппер, не говорят. Я думаю — «да».
9
Мы стоим у стойки в декорациях салуна в Чичеро: Хоппер, толпа странных журналистов, милая девушка-фотограф-и-революционерка в обтягивающем комбинезоне, пара каскадеров. Ждем восхода солнца и слушаем магнитофон. Бак Вилкин поет блюз «Все ли ты видела, Мирарджейн?» Песня трогательная, мы глупо улыбаемся сами себе и думаем о передрягах, в которые попадает девчонка Мирарджейн. Бак переходит к припеву, и его голос превращается в плач:
Все ли ты видела?
Да, (трогая струны души)
Все ли ты видела?
Я всерьез:
Все ли ты знаешь,
(переходя на речь) Деннис Хоппер?
Evergreen Review № 81, август 1970
Перевод с английского Павла Гаврилова
Читайте также
-
«Мамзель, я — Жорж!» — Историк кино Борис Лихачев и его пьеса «Гапон»
-
Сто лет «Аэлите» — О первой советской кинофантастике
-
Итальянский Дикий Запад — Квентин Тарантино о Серджо Корбуччи
-
Опять окно — Об одной экранной метафоре
-
Территория свободы — Польша советского человека
-
Ничего лишнего — Роджер Эберт о «Самурае» Мельвиля