«Заклятие 2»: Сходит небо с чердака
Конец 1970-х, Амитивилль. Окинув тяжелым астральным взглядом печально известный особнячок, американские экстрасенсы Эд и Лорейн Уоррены решают, что с них, пожалуй, хватит дьявольщины, и чинно удаляются из кадра, но Джеймс Вэн своим зрителям передышки не дает. Его кино, как мстительный дух, веет, где хочет, и стремглав несется к другому берегу Атлантики — в сумрачный лондонский пригород Энфилд, где викторианская застройка, сырые подвалы, зловещие детские игрушки, стиральная машина тонкой душевной организации… И еще сотня других причин потери душевного покоя семьей Ходжсонов. История, как и амитивилльский кошмар, более-менее реальная. После отбытия папы, забравшего в новую семейную жизнь все пластинки Элвиса, мама и четверо детей начинают слышать стариковское кашлянье за спиной, попутно переживая приступы левитации и паники. У бедных всегда проблемы. Но особенно сильно полтергейст куражится над одиннадцатилетней Джанет, забираясь к ней под одеяло с холодными ногами. «Что тебе надо?» — спрашивают духа британские специалисты по непознаваемому и, не получив внятного ответа, обращаются к вышедшим в отставку американским коллегам. Так на авансцене вновь появляются Уоррены. По повадкам ну чистые барды Никитины, только к гитаре и улыбке прилагается еще и Библия в крепком кожаном переплете.
Кошмар — это ипотека и сорванный кран, ужас — это невыплаченные вовремя алименты
Критики второй части «Заклятия» умеренно корят Джеймса Вэна — главного хоррормейкера современной Америки — за излишнюю техничность подачи, сравнивая его кино с поездом, который неспешно ползет по комнатам страха. Мол, фильм составлен из элементарных кубиков, которые могут стоять в любом порядке. Как с игрой Jenga: вынь один, и ничего не случится. Вынь другой — тоже не падает. И так стоит два часа, стоило ли вообще городить? Действительно, круг проблем и вопросов очерченный Вэном, понятен и традиционен — проклятие, экзорцизм, вера, но, чтобы критиковать ту чинную размеренность, с которой режиссер доводит публику в кинозале до нервного тика, нужно быть совершенным чурбаном. Второе «Заклятие», наверно, еще в большей степени, чем первая его часть, возвращает хоррору то ощущение тяжелой предметности, которое в начале XXI века постепенно выветривалось из жанра, деформируясь в простейшие монтажные «бу!» непроглядной картинки и эмбиента в саундтреке. А хоррор, как напоминает нам Вэн, это не сумрачно безысходная невнятность. Напротив, это конкретика и быт.
Кошмар — это ипотека и сорванный кран, ужас — это невыплаченные вовремя алименты и почерневшие от времени обои, страх — это четверо детей, играющих в облезлом кресле, и пульт, переключающий каналы по своему собственному усмотрению, паника — это урчание остывающей батареи. Хоррор — как древний зоотроп с песенкой про горбатого человека с горбатой кошкой (тоже есть в фильме). Музыка играет, человек оживает. И тянет к тебе свою эфемерную руку. Кричи.
На Веру Фармигу и Патрика Уилсона в пушистых свитерах и бежевых брюках можно смотреть бесконечно
Именно поэтому, чтобы расколдовать пространство, парапсихологам Уорренам приходится в первую очередь хорошенько потрудиться: починить трубы, поставить рождественскую елку, купить пластинку Элвиса (если проигрыватель сломан, нужно взять гитару в руки и спеть Can’t Help Falling In Love With You). Можно не верить в демонов (как не верит в загробную жизнь один из мертвецов фильма), но нужно доверять практическому подходу и во всем видеть долю эмпирического смысла. Узнал имя демона — запиши, поймал его — привяжи. Уют ушедшей эпохи действует усыпляюще. На Веру Фармигу и Патрика Уилсона в пушистых свитерах и бежевых брюках можно смотреть бесконечно, и прыгать из их плюшевой зоны комфорта и скуки в объятия зубастого ледяного кошмара — тот еще аттракцион. Так что зритель под присмотром Вэна не ползет по комнатам страха, а несется по настоящим американским горкам экшна и замедлений, длинных планов и внезапных скачков напряжения, заставляя даже не переживать ужас, а предвкушать его всем сердцем. Говорят, что в Индии на сеансе «Заклятия 2» не выдержало чье-то сердце. А потом исчезло и тело зрителя.
