«О теле и душе»: Сны о ком-то большем
Новое венгерское кино, в отличие от большинства остальных восточноевропейских кинематографий, значительно реже погружается в осмысление истории. Конечно, она так или иначе присутствует экране, но венгерские режиссеры все-таки склонны к универсалиям. И снимают фактически притчи, которые может прочитать и понять любой зритель: пессимистические размышления Белы Тарра, сюрреалистические хорроры Дьёрдя Пальфи или черный юмор Нимрода Антала специальной подготовки не требуют. И фильм Илдико Эньеди, столь неожиданно победивший на 67-ом Берлинском кинофестивале, тоже универсален. Не только принципиально аполитичен, но и подчеркнуто лишен национального колорита (естественно, кроме венгерского языка и, возможно, свойственного венграм трепетного отношения к говядине). Эта история могла произойти в Петербурге или Бостоне, Буэнос-Айресе или Токио. Время действия — наше, но тоже могло бы быть совсем другим — 100 лет назад или вперед — разницы бы не было.
«О теле и душе». Реж. Илдико Эньеди. 2017
Герои работают на скотобойне под Будапештом. Он (Геза Морчани) — немного меланхоличный одинокий директор с покалеченной рукой, Она (Александра Борбей) —директор по контролю качества продукции. Кажется, в аутичном спектре, до сих пор ходит к своему детскому психологу. Насмотренным зрителям она напомнит Сагу Норен из шведско-датского «Моста». Сложно было бы ждать их сближения, если бы случайно не выяснилось, что героям снятся одинаковые сны — будто они прекрасные олени в заснеженном лесу: гуляют вместе, ищут еду и пьют из рек. Одна из самых элегантных находок фильма — смешать грубую реальность и грезы.
Начало фильма немного ошарашивает гиперреалистичным изображением скотобойни. Эньеди долгое время занималась документальным кино — и не стала ничего придумывать, чтобы показать повседневную работу скотобойни: просто задокументировала ее работу. Испуганную корову бьют током, подвешивают за ногу к конвейеру, отрезают голову, ждут пока стечет кровь, снимают шкуру, разрезают на части, отправляют в следующий цех, а кровь смывают с пола. Эта сцена задает динамику фильму — и, наблюдая за постепенным сближением героев (иногда довольно забавным), за тем, как героиня учится взаимодействовать с другими людьми, выбирает «музыку для влюбленных» или борется с боязнью физического контакта, ты все равно держишь в голове эти картинки из бойни.
«О теле и душе». Реж. Илдико Эньеди. 2017
Дополнительный эффект производит сама манера съемки. Картинка предельно минималистична, и если бы не ее красота, можно было бы сказать, что Эньеди и ее оператор оператором Мате Хербаи решили вдруг вспомнить о правилах Догмы-95: действие здесь и сейчас, музыка — только если она есть в кадре, съемки на натуре, мнимые действия запрещены. Кроме того, герои постоянно находятся в помещении — на работе или дома, в одиночестве глядя на экран телевизора или монитор ноутбука. Улицу мы можем увидеть только в отражении витрины, в размытом пейзаже за окном или в вечерних сумерках. Он и она заперты в бесконечных г комнатах — и единственное пространство свободы это сны; там можно не чувствовать себя скованным — инвалидностью или стеснением.
Реальное смешалось с нереальным, но ощущения недостоверности не возникает — наверное, потому что ситуации, о которых говорит Эньеди, понятны и доступны каждому. Прежде всего, это одиночество: героиня репетирует дома на игрушках возможную беседу с нравящимся ей героем, а он переживает из-за не работающей руки и возраста. А режиссер подталкивает их к тому, чтобы осознать и преодолеть комплексы — ну же, давайте, не бойтесь. Причем делает это с большой любовью. Герои то трагичны, то смешны, но, в конечном счете, сближаются и оказываются вместе (пусть и не без травм). Жизнь окончательно растворяется в сновидении; ну, или наоборот — по крайней мере, теперь, когда он и она решили быть вместе, сны к ним больше не приходят. Да и зачем?
«О теле и душе». Реж. Илдико Эньеди. 2017
Эньеди, получившая в 1989 году приз Каннского фестиваля за лучший дебют за фильм «Мой XX век», не снимала полнометражное кино 18 лет, занимаясь телефильмами, коротким метром и документалистикой. Ее возвращение в большое кино демонстрирует, что она не утратила ничего из элементов своего фирменного стиля: игры со сновидениями, зеркальные отражения и двойники, любовь и поиски себя, программная отстраненность от политики — и вместе со всем этим очень цепкий женский взгляд на окружающий мир.
Сновидения вторгаются в реальность, влияют на нее, продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, — и не кончается строка.
