Теория Хауса
В середине 2000-х наемный работник из США обзывает темнокожих неграми, инвалидов — калеками, женщинам намекает на календарную обусловленность их настроения, а клиенту, который всегда прав, не улыбается никогда. Работнику за это ничего не будет: доктора Грегори Хауса не уволят ни за расизм, ни за сексизм, ни за моральные травмы, нанесенные пациентам, из чьих страховых отчислений, вообще-то, и складывается его достойная зарплата. Если дело дойдет до суда, Хауса оправдают и отпустят восвояси; словом, верить во все это категорически невозможно — как невозможно было бы поверить человеку, который взялся бы утверждать, будто он году в 1984-м регулярно справлял малую нужду на захоронения у кремлевской стены. Но непреодолимое желание совершить какое-нибудь гротескное святотатство — естественная реакция организма на ханжество, и Хаус раз за разом реализует потайные желания своих зрителей, пользуясь безнаказанностью вымышленного персонажа. Это, положим, объясняет успех сериала у англоязычной публики. Цивилизация есть лицемерие. Для общества победившей политкорректности с его гипертрофированным правосознанием и привычкой решать в суде сколь угодно пустячные конфликты нелицемерный доктор — если не бунтарь, ежедневно рискующий карьерой, то, по крайней мере, злой шут, которому дозволено говорить вслух о том, о чем остальные опасаются думать. Сложнее объяснить успех «Хауса» в России, где отношения врача и больного и так принадлежат области черного юмора: сказал в морг — значит, в морг. Да что там, половина деталей, дающих в сумме героя-эксцентрика для белого миддл-класса Америки, в глазах русского суть неразличимые элементы повседневного фона: агрессивная прямота, которой больше подошло бы называться хамством, щетина, женщина — не человек, я начальник — ты дурак. Персонаж откровенно и с удовольствием изгаляется над подчиненными; в России это неотъемлемое право всякого начальника — от прораба до президента. Словом, подозрение, что русский и американец не могут смотреть «Хауса» одними и теми же глазами, гложет меня с первого сезона; даже сквозная тема атеизма, которая в англосаксонском мире должна считываться на раз благодаря довольно назойливым просветительским усилиям интеллектуалов-безбожников во главе с Ричардом Докинзом, у нас провисает в пустоте: контекста нет. В какой-то момент я сформулировал было отчаянно бредовую гипотезу, согласно которой русская любовь к «Хаусу» есть результат неосознаваемой проекции важного национального архетипа, а именно — Глеба Жеглова. Вор должен сидеть в тюрьме. Нужен диагноз. И в обоих случаях цель оправдывает средства; у Хауса есть даже свой Шарапов, внешний накопитель совести — это зацикленная на вопросах врачебной этики доктор Кэмерон. Эффектная, но легкомысленная гипотеза позже была отметена как антинаучная; и тут дело дошло уже до опросов на тему: «Что вы нашли в докторе Хаусе?» С учетом шквальной популярности сериала недостатка в респондентках не было, но ответы подавляющего большинства сводились к смущенно-беспомощному признанию, что он душка. Полагаю, это означало, что в обиженном на весь свет мизантропе, готовом выместить свою неполноценность на первом встречном и априори подозревающем в людях худшие, подлейшие мотивы, чуткие девушки разглядели уязвимость и беззащитность. Отсюда было уже недалеко до разгадки.
Одиночество во враждебном, глупом и лживом мире — нормальное самочувствие для подростка. Цивилизация есть лицемерие — любой тинейджер подпишется. Сценаристы, в работе которых главенствует принцип «повторяю для дураков», не упускают случая напомнить об инфантилизме Хауса доходчивой репликой Кадди или Уилсона: тебе не четырнадцать. Хватит делать вид, что тебе четырнадцать. Тебе уже давно не четырнадцать. К чему это. Взрослый действует для чего-то, подросток — всегда назло, вопреки и против, так же как зрелые общества объединяются ценностями, а примитивные — угрозами. Естественная реакция организма на угрозу — агрессия; итого, москвичи — это те, кто ненавидит лимитчиков, понаехавших, чтоб отобрать у них работу и засрать город. Славяне ненавидят кавказцев, пешеходы — водителей, интеллигенция — быдло, мужики — бабье, все вместе — начальство и гаишников, а врачи, ну да, врачи — еще и больных. Все пидорасы, один я д’Артаньян; на пространстве между Балтикой и Беринговым проливом рассредоточены сто с чем-то миллионов человек, едва ли не каждый из которых считает себя единственно нормальным среди козлов, мудаков и уррр-р-родов — совсем как Грегори Хаус. И, как Грегори Хаус, они уязвимы, беззащитны и заслуживают жалости; лишенное институтов общество как угроза самому себе, война каждого со всеми, исторический инфантилизм. Об этом много думают и пишут социологи «Левада-Центра», но еще точнее, чем предложенный ими термин «негативная идентичность», отношения внутри русского социума выражает незабываемый слоган, под которым один японский автоконцерн рекламировал здесь свой помпезный внедорожник: «Взаимное превосходство». Все пидорасы, один я доктор Хаус. Что вы в нем нашли? Себя.
