Владимир Светозаров: «Некрасивое должно быть некрасивым»
«Шерлок Холмс». Реж. Андрей Кавун. 2013
Что можно снимать в Петербурге сегодня?
Владимир Светозаров: Все что угодно. Наверное, легче придумать, чего здесь снимать нельзя. Понимаете, я довольно давно начал работать с режиссером Владимиром Бортко, который является радикальным противником любых киноэкспедиций. Во-первых, дома комфортнее, чем в дороге, а во-вторых, пьяное кинематографическое сообщество в гостиницах — жуткое, скажу вам, зрелище. Поэтому все, что можно, мы снимаем здесь: и Лондон XVIII века, и Америку начала XX века, и, особенно часто, Москву.
Давайте тогда с вами «откроем» Америку — где можно ее найти в Петербурге?
В. С.: Америку в Петербурге мы открывали в фильме Павла Лунгина «Ветка сирени» — это байопик о Сергее Рахманинове. Чтобы снять в современной Америке 30-е годы — да два кадра будут стоить как любой российский фильм! Поэтому мы ее сняли, практически не отходя от «Ленфильма». Это же мой любимый район, Петроградский, здесь можно снять все, и я здесь каждый угол знаю. Поэтому Америка у нас переехала на Кронверский проспект — там где-то есть парадные, где-то двери хорошие. В общем, мы ее по кусочкам собирали. А джазовое сборище, которое Рахманинов посещал в Америке, снимали на Загородном, где сейчас джаз-клуб.
А где в Петербурге Москва?
В. С.: Мы еще когда с Бортко «Собачье сердце» снимали — уже тогда Ленинград рядили в Москву. Профессор Преображенский жил у нас на Моховой улице. А Шарика он встретил на Ямском рынке — есть у нас такой рыночек, который не отличишь от окраинного московского маленького гостиного двора. Там же сидел Шарик в подворотне, а домработница гуляла с ним около Преображенской церкви. Какие там еще есть места?
Марина Николаева: Апраксин двор.
В. С.: Да, точно. Апрашка тогда была не засижена дикими торговцами, продавцами паленого спирта. Она была такой полупустой и очень живописной — с точки зрения художника, конечно, а не местных жителей. А еще Шариков, уже будучи начальником в кожаном пальто, на автомобиле приезжал на Андреевский рынок, что на Васильевском острове. И никто никогда не заметил и не сказал мне, что все это — не Москва.
Кадр из фильма «Собачье сердце». Реж. Владимир Бортко. 1988
М. Н.: Мне кажется, что вообще Петербург-Ленинград — уникальный город для работы художника. Потому что буквально в ста метрах от блестящего Петербурга, Петербурга золотых куполов, можно найти такие катакомбы, такие подворотни, такую разруху красивую, словно бы тут до нас поработал гениальный художник-постановщик. В Москве ничего подобного уже давно найти нельзя. Вот буквально вчера мы были на улице Галерной, где первая ее часть, два дома — это Конституционный суд. Стоят милиционеры, ходят люди с выхолощенными лицами, дядьки с барсетками. А ровно через два дома — нужно знать только, куда свернуть, — начинается Петербург Достоевского. Поэтому здесь очень интересно работать. Нужно только знать места.
В. С.: Вот навскидку могу назвать один «непарадный» адрес: Старо-Петергофский, 9. Там рядком стоят такие низкие двухэтажные домики. И ландыши. Там до сих пор живут люди. Ностальгия невероятная. Стоит поставить пивной ларек или какие-то качели — это 80-е, 70-е, 60-е — на выбор.
М. Н.: Это, наверное, последний двор, где свободно гуляют дети. Родители не боятся.
В. С.: Да, очень печально, но старый город исчезает. Моя головокружительная карьера начиналась с картины «Не болит голова у дятла» режиссера Динары Асановой, действие которой происходит на Петроградской стороне. Мы снимали в районе стадиона «Динамо», там стояли деревянные домики, тянулись поросшие лопухами просторы, и сирень цвела, и в этой сирени играли дядьки в домино, и из-за кустов раздавался звон стаканчиков и крики «Рыба!». А на месте 31-й больницы, где лечились потом партийные чиновники, стоял домик, в котором жил наш главный герой. Все это ушло, на моих глазах исчезло напрочь.
А недавняя картина Бортко «Петр I» — там тоже Петербург в роли Москвы?
В. .С.: И не только! Мы в Елагином дворце снимали Лувр, так, что создавалось полное ощущение, что вот здесь у нас нарядная Франция, а там — немытая Россия. Строительство Кронштадта снимали в Орешке, а в Кронштадте — строительство Орешка. В Кронштадте, кстати, очень здорово снимать советское время, потому что улицы не испохаблены рекламой и бездарными вывесками. Советский Союз там можно снимать, что называется, на 360 градусов.
М. Н.: А сейчас для одного проекта мы в Кронштадте собираемся снимать доки — в роли производственных корпусов, стоящих на Темзе. Там сцена есть, где сначала стреляют, а потом убегают от полиции на паровом катере с трубой, и все это мы будем снимать в этих доках. Там есть закрытый судостроительный завод, на территории которого стоят каменные и кирпичные дома, какие-то примитивные сооружения, и выход к воде, и каналы прорыты.
В. С.: Что касается Москвы — самый мой любимый пример, это как мы здесь снимали Патриаршие пруды. Потому что в Москве на Патриарших снимать невозможно — там и шаверма, и дорогие бутики, и трамвай уже не ходит, и движение в шесть рядов. В общем, дешевле построить — хотя зачем, если все можно найти у нас? Воду мы, конечно, снимали на настоящих Патриарших, чтобы не смущать знатоков Москвы и поклонников творчества писателя Булгакова. А обратную точку, с трамваем и Берлиозом, снимали в Коломне, на площади Тургенева. Там же поставили и знаменитый пивной ларек. К картине было множество претензий — и Кот плохой, и Басилашвили никакой не Воланд, а никто не сказал, что в кадре не та Москва. Но мы пошли еще дальше в нашем географическом безумии: и улицы московские, и погони, и полет Мастера и Маргариты над Москвой — все снималось здесь, в Петербурге. Дом Мастера, например, находился на Васильевском острове, где Детская инфекционная больница. Там есть целый деревянный квартал. В центре каменного города современного — потайной квартал деревянных домиков. И сквозь эти домики как бы просвечивают гигантские дома, почти сталинские, поэтому Москва у нас получилась очень булгаковская.
Кадр из фильма «Не болит голова у дятла». Реж. Динара Асанова. 1974
Есть ли в современном городе какие-то вещи, которые мешают снимать натуру — стеклопакеты, новое дорожное покрытие — понятно, а что еще?
В. С.: Машины. Машины — это главная беда, потому что машины на каждой улице. Мешают двери железные с замками: делаются такие накладки из фанеры, из оргалита с рисунками, все это закрывается и, одновременно, прихорашивается. А с пожарной лестницы стеклопакеты заклеивают коричневым скотчем. На всех первых этажах — уродливые решетки. Тут единственное решение — ставни, или в какое-то окошко поставить рекламу. Асфальт — тоже ужас. В Петербурге есть улица Репина, которая привлекает множество кинематографистов, потому что это одно из немногих мест в центре города, где сохранилась брусчатка. И там все снимают. Хотя снимать там почти невозможно — там и нувориши, и шлагбаумы, и стены оранжевого цвета, и пластиковые окна, и двери с замками. Снимаем маленькими перебежками — метров по пять, по десять. Тучков переулок рядом тоже пользовался популярностью, потому что там брусчатка и недавно еще было мало рекламы. А сейчас и там уже появляются новые здания. Но нас всегда спасает зима. Снег все заносит, можно на любую фигню торчащую набросать снега и не заметишь: то мрак, то фонари, то пучки света.
Кадр из фильма «Объяснение в любви». Реж Илья Авербах, 1978
А если снимать не исторический Петербург, а современный — художнику тоже сложно приходится?
В. С.: Я много работал с режиссером Ильей Авербахом, который очень любил художников. Сам он рисовать не умел, но в его картинах изображение было очень важной частью фильма. Он о нем много думал, в отличие от многих современных режиссеров. Когда, например, у меня не получался эскиз квартиры Зиночки, героини фильма «Объяснение в любви», он, заглядывая через плечо, говорил: «Володя, ну что вы мучаетесь. Это должна быть честная бедность. Знаете, что такое честная бедность? Это когда скатерть заштопана, но чисто выстирана и выглажена». Он всегда давал ключ к изобразительному решению очень лаконично и точно. Так вот, его знаменитое выражение: «Некрасивое должно быть некрасивым». Понимаете, ЖЭК или отделение милиции не могут быть красивыми. Их создает время, и красота этой «некрасивости» — она сообщается временем, которое проходит, и тогда возникает ностальгия, чувство утраченного времени. Не нужно «прихорашивать» современность, не нужно ее переодевать и накачивать глицерином. Поэтому когда операторы мне жалуются на зеленые стены в отделении милиции и предлагают покрасить их в гламурный оливковый цвет, я цитирую им Авербаха, и они сдаются.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»