Бегство с мясокомбината — «Закат» Мишеля Франко
В прокате — «Закат», новая работа Мишеля Франко, в которой Тим Рот следит за заходом солнца в далеком Акапулько. Об этом ярком фильме пишет Вероника Хлебникова.
«Человек всегда бывает в чем-то виноват»
А. Камю, «Посторонний»
Бездельные дни в фешенебельном отеле Акапулько прерываются тревожным звонком из Лондона. Семейство спешно пакует чемоданы, но улетят не все. После они вернутся, чтобы стать жертвами и судьями. Всякое слово о сюжете будет спойлером, так устроен этот таинственный фильм-головоломка, играющий с конструкцией суда присяжных из «Постороннего» Альбера Камю. Там тоже решалось, злонамеренный ли негодяй и жестокосердный ли сукин сын главный персонаж, и есть ли, в самом деле, причины и оправдание его выходкам — интрига, повисшая топором над венецианским залом, где состоялась мировая премьера фильма Мишеля Франко.
Его восхитительное новое кино коротко и насыщенно, как час заката. Это садится «слепящее солнце в небе» Камю. Франко начинает там, где «Постороннему» уже нечего делать и нечего сказать, где заканчивается вообще все: «нестерпимое сверкание неба», экзистенция и способы ее описания, биология и способы от нее отвязаться.
Нил исчезает, наверное, потому, что мир больше не стоит и уже не встанет из лужи пива или океана
Как и Мерсо в «Постороннем», Нил, персонаж «Заката» не плакал на похоронах матери, он вообще туда не поехал, не сел в самолет, сказал, что потерял паспорт. Он еще отвечает на звонки, но ненадолго. В отличие от Мерсо, Нила не приговорят к казни, он сам себе приговорен и как приговоренный бежал и надеялся потеряться в ласковом равнодушии мира.
Лаконичный, бесстрастный стиль Франко — несколько срезов томографии мозга, несколько вспышек ультра-жесткого солнечного излучения, несколько планов Тима Рота, сыгравшего здесь свою лучшую роль, — оставляет за кадром связи персонажей, их неочевидные резоны. Из умолчаний складывается загадка, которую не в силах стерпеть деятельный персонаж Шарлотты Генсбур. Она потребует у Нила объяснить необъяснимое — чего же он добивается, солгав про паспорт, поселившись в этой сраной дыре, не отвечая на звонки, игнорируя сообщения, исчезнув.
Нил исчезает, наверное, потому, что мир больше не стоит и уже не встанет из лужи пива или океана. Требовательный к богатым людям, а Нил сказочно богат, полный обязанностей и обязательств мир должен прекратиться прежде Нила, освободив его от себя. Это свобода не для жизни, для смерти, и «Закат» — ее смешная и хрупкая эпитафия. Скоротать несколько мгновений перед окончательным закатом не в пластиковой капсуле с венами в иглах под опекой дорогой медицинской страховки, но залипнув в грязном шезлонге, ступнями в теплой океанской слюне, с ведерком пивных бутылей во льду, без прошлого, без будущего, без мыслей, упираясь взглядом лишь в горизонт под прикрытыми веками, а ладонью — в бедро мексиканской чики.
Франко переосмысливает и свободу, и вину, описанные Камю, в социальной плоскости
Нил и его родня так богаты, что отдых для них равен изоляции от несытого мира, шанс побыть вместе вдали от дел, оторваться от телефона и сыграть с детьми в домино. На городском пляже он не для отдыха, и только вина богатого человека не дает Нилу раствориться без остатка там, где жизнь и смерть дешевы, как грязь, океан на всех и пива залейся, где он хотел бы оставить себя и вообще все оставить.
Франко переосмысливает и свободу, и вину, описанные Камю, в социальной плоскости, что не делает «Закат» ни вульгарным, ни скучным, напротив, еще более жутким и смешным. В черной комедии — о свободе не быть напоследок — солируют блаженное лицо и несуетная пластика святого Тима Рота. Им невозмутимо подыгрывают окровавленные свиные туши, которые видим только мы с Нилом. Скотобойни и мясоперерабатывающая промышленность — его мультимиллиардный семейный бизнес. Но солнце палит, ударяя в темя, как в «Пикнике у висячей скалы», рентгеновское излучение злобы дня пронизывает места и вещи, сулившие рай. Блаженство — краткий миг до предстоящего тебе одному небытия, чья близость делает неважными драмы и трагедии, отменяет обязательства. Драмы, трагедии, резня и адвокаты, вестимо, никуда не денутся, мир не обмяк для прочих, и они играют по правилам, таксисты, сутенеры, гангстеры, элиты. Бедные и униженные расправляются с богатыми и надменными, дети оплакивают родителей, женщина доказывает преданность приласкавшему ее мужчине. Белый в Акапулько — не человек, а источник дохода, иногда рискованного, как прыжки ныряльщиков с 35-метровой скалы Ла Кебрада — «желаете фотографию?» или вооруженное нападение с похищением — «желаете жить?». Ведерки пивных бутылок — «платишь за то, что выпил» — беспроигрышная тактика местного сервиса. Его особенности и знание ассортимента — девочки и лобстеры, танцы на столах — важная часть фильма, как и силуэты военных, проходящих сквозь безмятежный кадр, где обязательно будут стрелять, а человек — отделяться и удаляться от себя, как герои другого беглеца с Запада, Пола Боулза, в пустыне под покровом расколотых небес.
Здесь все пропитано грубой и вкрадчивой опасностью, сквозит отсутствием и безжалостно, как одежда, оставленная на спинке стула. Мы не знаем и не узнаем, почему, и хотели бы невинно повторить за Мерсо, что это все «из-за солнца». Но поздно, оно закатилось, и песок у шезлонга медленно остывает под моими ступнями.
