Принц на темной лошадке
Тодд Солондз. Фото: Tanya Posternak
— Никак не могу отделаться от мысли, что ваша манера говорить очень похожа на Джона Стюарта из Daily Show, вы никогда не хотели стать комиком?
— Да, я очень люблю Джона Стюарта, а что я, правда, так же говорю? Я думаю, это потому, что он тоже еврей. Люди часто мне говорят, что у меня смешной акцент, но, на самом деле, они имеют в виду, что у меня еврейский акцент. Мой дедушка родился в Одессе, поэтому мне всегда хотелось сюда приехать. Организаторы фестиваля рассказали мне, что на Молдаванке, откуда дедушка был родом, всегда жили бандиты и уголовники. Но мне он говорил, что у него был цветочный магазин, и, что вам сказать, я ему верил.
— И как вам Одесса? Не разочаровала?
— Это чудесный город. Очень красивый. В чем-то очень странный. Например, население совершенно однородное. Здесь много украинцев, русских, но других языков почти не слышно. Такое ощущение, что Одесса спрятана от американских и европейских туристов. Здесь есть привкус совершенно другой эпохи, все выглядит таким слегка развалившимся, в самом лучшем смысле этого слова. Ну, и конечно, Бабель и Чехов… Я как будто попал на страницы какого-то из их рассказов. Что настораживает — никто мне не рассказывает анекдоты. А я так предвкушал!
— Я знаю, вы всю жизнь прожили в Америке. Oщущаете ли вы какую-то внутреннюю связь с Украиной, Одессой, восточной Европой? Корни все-таки.
— Безусловно, к примеру, все детство я занимался музыкой, как любой мальчик из хорошей одесской еврейской семьи. Я не играл на скрипке, но пытался музицировать на фортепиано и виолончели. Как и все прочие начинания, кроме кино, музыка мне не далась. У меня были прекрасные учителя и музыкальные инструменты, было все… кроме таланта. Самым ужасным было то, что я относился к музыке очень серьезно. Нет ничего хуже, чем серьезное отношение и одновременное отсутствие таланта. Но вам надо поговорить с моей мамой: она до сих пор считает, что еще пара репетиций, и я был бы вторым Владимиром Горовицем.
— И когда с музыкой ничего не получилось, вы решили заняться кино?
— Нет, я гораздо больше любил литературу. Я начал писать, тогда же, когда начал читать. К кино же у меня долго не было никакого особого интереса. Я смотрел обычные детские американские фильмы, например, «Звуки музыки». Никакого артхауса. Тогда было другое отношение к кино. Я помню, когда мне было шестнадцать лет, вышел фильм Формана «Полет над гнездом кукушки». Моя мама сходила на премьеру и потом весь вечер рассказывала мне, какой это потрясающий фильм. Но когда я сказал, что тоже хочу пойти, она ответила: «Ни в коем случае, Тодд, ты слишком маленький!»
Интерес к кино у меня появился только в колледже, когда я поступил в Йельский университет на факультет английской литературы. В то время еще не было видеокассет. Доступ к кино был более чем ограниченным. Но существовали киноклубы, где за одну ночь можно было посмотреть фильмы братьев Маркс, Андрея Тарковского и Ховарда Хоукса. И так как я был чрезвычайно стеснительным юношей, это место быстро стало для меня убежищем. Даже фильмы, которые я тогда не понимал, сформировали впоследствии мое видение кино. Но по-настоящему я понял, что такое кино, только после своего первого фильма.
— Вы сами говорите, что очень любили писать, но что все-таки привело вас в кинематограф? Почувствовали ли вы, что кино может выразить то, что неподвластно другим искусствам?
— Я стал режиссером, потому что был неудачником. Ничего кроме кино у меня не получалось. После университета я пытался писать прозу и сценарии. Они были ужасны. Я до сих пор благодарен всевышнему, что их никто не поставил. Два года я слонялся без дела, пока не забрел на показ короткометражек выпускников лучшей американской киношколы — Калифорнийского Университета в Лос-Анджелесе (UCLA). Эти фильмы совершенно поразили меня своей бездарностью, честно говоря, они были просто чудовищны. И я подумал, что вряд ли смогу снять хуже и подал документы в Нью-Йоркский университет (NYU) на кинофакультет. И на второй год обучения что-то вдруг сработало. Впервые в жизни я сделал нечто, что кому-то понравилось. Это была первая вещь в жизни, которую мне удалось не завалить. Но через год меня отчислили.
— Насколько важно было для вас обучение в киношколе?
— Киношкола дала мне уверенность. Я достаточно слабый человек и быстро готов согласиться с любым негативным отзывом. В киношколе мне повезло с критикой. Другое дело, что в мое время NYU был ужасно дорогой школой, где драли бешеные деньги просто ни за что. Интересный момент, что в то же время оттуда выпустилось огромное количество талантливых режиссеров: Джим Джармуш, Спайк Ли, Айан Ли и т.д. Все, видимо, зависит от студентов. От их умения рассказать историю. Сейчас я преподаю в том же NYU и знаю на своем опыте, что самым важным вещам ты просто не можешь научить. Либо дано, либо не дано.
Страх, тревога и депрессия. Реж. Тодд Солондз, 1989
— Ваш первый полнометражный фильм дался вам большой кровью. Что дало вам силы продолжать снимать дальше?
— Мой первый фильм назывался «Страх, тревога и депрессия», и его название в точности отражало те чувства, которые вызывал у меня съемочный процесс. Это ад, хуже которого только отсутствие этого самого съемочного процесса. В основном, конечно, мне не хотелось, чтобы тот первый неудовлетворительный фильм был последним и единственным в моем творчестве. Я очень мало чему на нем научился. Это была абсолютная творческая неудача, а на ошибках я учусь очень плохо.
— Откуда вы берете материал для своих работ?
Я сам пишу все сценарии. Ни разу мне не удалось найти литературное произведение, которое было бы мне настолько близко, чтобы я мог превратить его в фильм. Вся жизнь является материалом. Например, в девяностые я работал учителем английского в центре ассимиляции для беженцев из бывшего Советского союза (NYANA). Это был поистине бесценный материал.
— Вы производите впечатление человека очень деликатного, в то время, как основным качеством режиссера традиционно считается наглость, как вам удается руководить съемочным процессом? Как вы работаете с актерами?
— Ну, это вопрос смекалки: можно ведь окружить себя сильными личностями, как в «Волшебнике изумрудного города». Персональное могущество часто опирается на сильные качества окружающих людей. Я очень завишу от актеров. В конце концов, это их заслуга, что я кажусь лучшим писателем, чем я есть на самом деле. Я не даю им свободы, точнее я даю ее в том объеме, в каком в вашей стране ее дает Путин. То есть, возможность импровизировать у них, конечно, есть, но только пока мне это не надоест.
Добро пожаловать в кукольный дом. Реж. Тодд Солондз, 1995
— Многие современные артхаусные режиссеры провозгласили необходимость избавиться от нарратива. Как вы к этому относитесь?
— В арт-школах принято смотреть на нарратив с презрением. Собственно, если есть возможность делать экспериментальные фильмы и потом показывать их в музеях современного искусства, то дай им Бог здоровья. Просто надо отдавать себе отчет в том, что это не популярная культурная форма и совсем не то, что составляло понятие кино в XX веке. Уход от нарратива — достаточно лукавая позиция, так как часто она говорит о неспособности режиссера рассказать историю. Студенты приходят в киношколу, чтобы научиться искусству рассказа и часто даже три года спустя они не понимают, как это сделать. Я не вижу ничего плохого в нарративе. Мне кажется, это абсолютно естественная человеческая необходимость и ключ к самосознанию и самоидентификации.
— То есть, вы не разделяете точку зрения, что фильм был порабощен литературой?
— Нет, наоборот. Мне кажется, современная литература находится под огромным влиянием кино. Долгое время кино копировало театр, но и эти времена прошли. Мне кажется, проблема кино совсем не в литературе или в театре, а в том, что оно перестало быть эпицентром общественной культуры. Теперь он переместился в интернет. И мне кажется, у молодежи сейчас совсем другое отношение к кино, очень отличное от того, что было раньше.
— Ваши фильмы рассказывают о жизни американских пригородов с немалой долей иронии. Вы ощущаете себя сатирическим летописцем американской жизни?
— Мне не раз задавали такой вопрос. Интересно, что мои фильмы воспринимаются американской аудиторией и всем остальным миром совершенно по-разному. Дома мои фильмы воспринимают как истории о людях, семьях и отношениях; за пределами Штатов мои картины воспринимаются как критика американского образа жизни. Я тут не при чем.
Постер к фильму Темная лошадка. Реж. Тодд Солондз, 2011
— В Одессе состоялась премьера вашего последнего фильма «Темная лошадка». Расскажите о вашей работе над этой картиной.
— Я хотел сделать кино, которое не будет никого раздражать. Это кино про отношения. Кино в формате «мальчик-встречает-девочку». Это его единственная тема. Мне надоело нарушать общественное спокойствие. Кстати, это редкий фильм, которым я остался очень доволен.
— Рассматриваете ли вы все свои фильмы, как часть одного большого опуса? Кажется, вы привязаны к определенному актерскому составу…
— Всегда хочется делать что-то новое, но определенный стержень у меня, конечно, есть. У Исайи Берлина есть очень известная работа — «Еж и лисица», в которой он делит всех мыслителей на два типа: тип «ежа» (творец, руководствующийся каким-то одним постулатом, как Достоевский, Платон, Данте, Пруст) и тип «лисицы» (творец, опирающийся на многоголосицу теорий, идеи которого не могут быть сжаты до одной главенствующей мысли — как Аристотель, Гете, Пушкин). Лиса знает много вещей, но еж знает одну очень важную вещь. Очевидно, я еж.
— Как идут дела с новым проектом? Сценарий уже готов?
— Я написал новый сценарий. Действие моего следующего фильм будет происходить в Техасе. Больше я пока ничего сказать не могу.
— Вы знакомы с творчеством украинских или российских режиссеров?
— Из современных российских режиссеров я знаю только Звягинцева. Раньше в Америке показывали много русских фильмов, но теперь их редко увидишь. Теперь везде идет румынское кино. Очевидно румыны — это новые русские.
— Все ваши фильмы вызывали бурную и не всегда позитивную реакцию критиков. Хочется спросить, как вы относитесь к кинокритикам. Считаете ли вы их, как некоторые российские режиссеры, «мухами на теле кинематографа»?
— Нет, я не настолько циничен. Я считаю, что критики полезны, и диалог критика и режиссера — вполне себе может стать явлением повседневности. Некоторые ревью очень интересны, многие абсолютно не интересны. Но случается, что критик говорит что-то, что может помочь режиссеру по-новому взглянуть на свои работы. Что касается моего кино, то самые главные слова о нем были сказаны знаменитым Джимом Хоберманом из Village Voice. Он написал рецензию на фильма«Перевертыши» и, сравнивая меня с Джоном Уотерсом, сказал: «В то время как для мистера Уотерса все инопланетное — человечно, для мистера Солондза все человечное — инопланетно.» Я согласен только наполовину, но, по-моему, прекрасно сказано!
