«Скорбное бесчувствие»: Заметки о пластическом решении фильма
1.
Общая установка, думаю, понятна и не имеет противоречия: хореография растворена в так называемой бытовой пластике, второе выходит из первого, первое исчезает во втором, граница между первым и вторым есть вспышки настроения, состояния героев.
2.
Несколько самых общих, самых грубых замечаний по характерам персонажей.
Элли — очень молода, восприимчива, умна, сентиментальна и жестока, по существу она — черный ангел, она от переполняющего ее чувства может закружиться в вальсе или погрузиться в вакханический танец, потом же, после этого, вновь явиться нашему взору тихой милой козочкой. Элли чрезвычайно сильная жесткая натура. Это человек, про которого можно сказать, что «она выше себя самой», она сама себе неизвестна, у нее внутри живет нечто второе, страшное, которое «выходит погулять в мир» ночами, когда известная себе самой Элли спит глубоким сном. По психофилософии Элли — персонаж средневековый, она любит змей и ужей, такая в средние века могла быть сожжена как колдунья. Сексуальна. Гесиона — активный интеллектуальный персонаж, почти ничего не играет, «работает» в основном мыслью и совершает простые логические поступки. Пластический инструмент ее может быть очень прост, он лишен плавности, но явственны острые углы локтей, рука на бедре, прямая спина, широкий динамичный шаг. Эмоции проскальзывают на ее лице лишь изредка; она слушает, думает. Но все же ее пластика — это ее статика. Думаю, что надо понаблюдать за исполнительницей как таковой и поискать в ней самой компоненты. Ко всяким внешним вмешательствам в натуру Т. Егоровой (Отюгова) надо относиться чрезвычайно осторожно! Ибо она (пока?) боится постановочной пластики.
Так двигаются солдаты в хронике, как призраки, как тени
Ариадна — эмоциональная, чрезвычайно пластичная натура, двигается все время, как бы проплывая, красивый широкий жест, пластичные неторопливые руки. Умна, мудра, но сломлена, истинное настроение может скрывать капризными вспышками, умно, пристально наблюдает за собеседником, но на внутренний контакт не идет ни с кем в доме, ибо ни в кого уже не верит, не справляясь с реалиями жизни, живет, как один из персонажей известной драмы «Трамвай желания», окончивший жизнь сумасшествием. Но с важной разницей, что в «Трамвае» героиня верит сказке жизни, а Ариадна прикрывается женственностью нарочитой. Ариадна не способна на поступки, она слаба перед жизнью «день за днем», мгновениями — романтична. Сексуальна.
Одна из пластических задач — как ему помириться со своим животом
Менген — очень больной человек, гнилой кишечник, большой водянистый живот; когда находится дома, носит тоненькую сеточку для волос. В пластике очень осторожен, хотя, как это ни парадоксально, двигается не без изящества (должно же быть в нем хоть что-то привлекательным). Возможно, что в годы молодые очень любил танцевать, но публично НИКОГДА этого не делал, в пластике есть что-то от полководца (Наполеон?). Исполнитель интересно пластичен, с пластикой работать любит. Одна из пластических задач — как ему помириться со своим животом: в моменты, когда он хотел бы выглядеть моложе и аскетичнее, он походкой (?) пытается прикрыть его, может быть, чуть наклонившись вперед (например, разговор с Элли после обеда). Шотовер — пластичен, умен, хозяин положения, но все время пьян; временами наивен, как и всякий европеец, преклоняется перед восточными культами, потому что это таинственно, мистично, но, как и всякий европеец, Ш. глубоко не знает этой культуры: у него Индия перемешана с Китаем, Японией и т. д. Его характерный пластический мотив состоит из элементов народного городского танца; так, возможно, танцевали в портовых кабачках Европы (может быть, проскальзывает африканский или индийский рисунок). Но прямая пластика, наверное, для характера такого человека, как Шотовер, не свойственна, за исключением моменте крайней экзальтации.
Скорбное бесчувствие Комитета по кинематографии
Няня Гинесс — неопределенного возраста женщина, очень подвижна, пластична, говорит мало — двигается много, по лестнице как-то особенно пробегает, почти летит, скользит по перилам, любит всякую таинственность, обожает мистику, обожает гулять по ночам, кричит голосами птиц, когда бывает на болоте. Активно общается с Бальтазаром в буквальном смысле, разговаривает с ним, нашептывая что-то ему на ухо; тот тоже общается с ней и любит ее; ради того, чтобы угодить основной кормилице своей, Бальтазар даже пытается ходить на задних ногах. Няня ночами выгуливает борова (одна из таких прогулок завершается синхронными движениями няни и борова, что очень напоминает танец). Боров вообще любит синхронные движения, он все время пытается с кем-нибудь синхронно двигаться. Очень важно разработать пластическую «сцену» на кухне, когда Бальтазар упрашивает няню не «губить» его, не резать, пытается убедить ее, что простая свинья на столе под хрустящей корочкой куда лучше, чем он, породистый кабан по имени Бальтазар. Это пластическая композиция и для няни. Сей эпизод мы видим общим планом, глазами Рэнделла, который наблюдает за всем происходящим, стоя в проеме дверей. Важная деталь — на кухне у няни стоит большое проигрывающее устройство: няня любит его и все время, меняя пластинку за пластинкой, занимаясь ли делом или просто так -слушает музыку, которая все время слышна по всему дому, что является подспудно провокацией для всех в доме «пуститься в пляс». Найф — самый активный в контексте пластики мужской персонаж. Пластичен во всем: почти не имеет бытовой пластики, человек-кот (?). Все слышит, все замечает, вслушивается в шорохи. ОЧЕНЬ любит Ф Р А К. На общем обеде в финале и, может быть, раньше — с первого появления — во фраке. Может быть, придумать пластическую сцену переодевания доктора из мокрого платья во фрак, который он привез с собой в чемодане, — и этот эпизод видит Рэнделл, а может быть, его просят помочь одеться Найфу. Но пластика доктора какая-то особенная: она близка пластике движения людей в нашей хронике. Так двигаются солдаты в хронике, как призраки, как тени, импульсное движение, как будто источник энергии находится за пределами тела и оно управляется извне.
Читайте также
-
«Мамзель, я — Жорж!» — Историк кино Борис Лихачев и его пьеса «Гапон»
-
Сто лет «Аэлите» — О первой советской кинофантастике
-
Итальянский Дикий Запад — Квентин Тарантино о Серджо Корбуччи
-
Опять окно — Об одной экранной метафоре
-
Территория свободы — Польша советского человека
-
Ничего лишнего — Роджер Эберт о «Самурае» Мельвиля