«Сеансу» отвечают — «Панцирь»
СЕАНС – 3
Кира Муратова
«Панцирь» — это не мое кино Это холодный взгляд извне, а дело художника — видеть изнутри. Видеть и анализировать. Здесь этого нет. Герои, даже если они говорят о себе — это мучение, отрицание, истязание и только. Они неприятные, опустившиеся люди, но ведь что-то их притягивает к этой жизни — что? Вот он залез на башню вместе с девушкой; в чем его удовольствие? Нет. Так не бывает, чтобы все — неприятно. Так не бывает. И мне скучны эти люди, скучен этот фильм, который мог начаться гораздо раньше и кончиться гораздо позже — ничего бы не изменилось… Кожевников? Рекшан? Эти имена мне ни о чем не говорят. Я же из Одессы. И я не понимаю, что такое поколение. Есть люди, есть характеры. Вот Кира Муратова есть. Вы есть. А поколений никаких не бывает.
Викентий Дав
Черепаха? Я вообще черепах люблю, у них очень мягкое тело. Внутри «Панциря», который так сложно разбить — пустота. Панцирь — защитное поле, саркофаг. Гроб на колесиках. Первобытные люди дрались за свое существование, но тех людей больше нет, а этим — пожевать травки и зимой в спячку впасть.«Люди Панциря» — мертвые. Отупевшие, не испытывающие никаких эмоций. Им остаются только оттяжки, но ведь долгая память хуже, чем сифилис, особенно в узком кругу. Как танцы на Думе: человек пришел на крышу либо упасть вниз, либо взлететь — но просто спускается обратно. И даже милиционер — единственный из них, сумевший понять, что уже пережил все это — даже он, хоть и пытается играть сильного, но не находит ничего нового. И себя не находит. А финал — это драка динозавров. Дрались-дрались — и вымерли. И неважно, кто кого. Потому что через какую-то единицу времени вымрут все.
Андрей Шемякин
Два полюса этого фильма — игровой и документальный. Память об игровом поведении поколения семидесятых влияет на изобразительный строй «Панциря», документальная основа сказывается на принципах его повествования — рваного, ритмически несоразмерного. Лучшая сцена фильма — переходящий в истерику драйв, когда в заклинании о смутном времени звучит страх окончательности, страх выбора прежде того, как этот выбор сделает за тебя Время. Но пафос самоутверждения за счет поколения «шестидесятников», которым проникнут Панцирь, бесплоден и странен — будто собственного реального опыта недостаточно, чтобы увериться в своем существовании.
Анатолий Гуницкий
Идет милиционер — поет Моррисон. И это больше, чем просто музыка. Чем просто антураж. Рок в фильме — музыка этого времени. И то, что «Панцирь» — фильм поколения, ясно с первых кадров. Другой вопрос — портрет ли это всего поколения? Потому что герой, ставший милиционером — судьба слишком частная. Дворники и сторожа в милиционеры не шли. Это очень непросто -понимаете?- на самом деле.
Андрей Плахов
Можно по-разному относиться к фильму Игоря Алимпиева: к его эстетике, смело сталкивающей высокую поэзию и грубую брань; к авторскому мироощущению, сумрачному и даже трагическому. Это может быть близко, может раздражать, но очень важно, что «Панцирь» — сделан. Этот фильм заполнил белое пятно на нашей кинокарте, выразив мироощущение потерянного городского поколения тридцатилетних.
Александр Тиме
Взгляд на город в фильме — это взгляд изнутри. Панцирь-фасад, за которым гниль и разложение — так оно и есть. Ужас коммунальных склок — это в каждом доме, за каждой стеной. Но заботиться сегодня нужно не о городе. И не о людях — это ни к чему не приведет. Заботиться сегодня нужно о самом себе. Только разобравшись в себе, можно что-то изменить.
Александр Володин
Я на эту картину случайно попал. Спрашиваю, говорят — «Панцирь» какой-то. Думаю, дай посмотрю, будет скучно — уйду. Не ушел. Хотя и были тут вещи необязательные: черепаха эта, еще что-нибудь. Модные приемы сегодняшнего кино — можно было обойтись без них, мне кажется. Но другое важно: страшные случайные вопросы. Где-то в подворотне кого-то убили. «За что?» — «А, кто знает…» Примерно так. И еще вопрос: «Сань, бутерброд хочешь?» — «Нет». — «А чего ты хочешь?» — «Жить не хочу». Я тоже не хочу. Жить не хочу этой жизнью. И все время думаю: долго еще.
Марат Межевич
«Главное в нашей жизни — не включаться, иначе не выживешь. Главное — не включаться, слышишь?» — повторяет один из героев. И сегодня это — главная психологическая проблема. Глухая стена, в которую мы все упираемся. Ведь не включившихся — интеллектуально, физически — много больше тех, что включились. Потому и нет у нас уверенности ни в чем. И мы не знаем, чем кончится поединок в финале. Мы не знаем — кто кого.
Алексей Ханютин
Игорь Алимпиев намеренно ставит перед собой очень сложные художественные задачи, но справляется с их решением далеко не всегда. Герой-милиционер, попадающий в «документальную» среду, превращается в неловкого интервьюера. Ясно, что настоящий милиционер подобных разговоров вести бы не стал. А если и стал бы, то по-другому. Я не знаю, каким должно быть решение. У Михалкова-Кончаловского в «Асе Клячиной» реальные люди, населившие пространство фильма, существовали в нем как актеры — то есть правда, которую они несли в себе и которая отпечаталась на их лицах, осмыслялась художественно. Возможен и прямо противоположный путь — решить все предельно условно. Но так, как в «Панцире» — не убеждает.
Виктор Матизен
Эстетика «Панциря» демонстративно пренебрегает нормами и повествовательного, и проблемного кинематографа. Фильм не стремится ни захватить, ни озадачить — он спокойно течет мимо, предоставляя самому решать, как вести себя по отношению к нему. Войти в эту реку — значит, погрузиться в ее сомнамбулическое течение, принять сумрачную свободу ее обитателей, безвоздушную красоту Петрограда и смутную перекличку со знаменитой «Заставой Ильича». «Панцирь» -такой же манифест своего безыдеального поколения, как та — своего, еще исполненного тщетных надежд…
Карен Степанян
Фильм Игоря Алимпиева — физиологический очерк эпохи постмодерна — отразил не только духовный кризис поколения, но и распад формы: внешнего облика людей и предметов, быта, поведения, существования… Этим людям не за что зацепиться — ни за свою жизнь внутри компании, ни вне ее. Мысль, которая не покидает после фильма: насколько выморочна жизнь этих людей, насколько выморочна наша жизнь… Да это и не жизнь уже — упадание до самого низа, откуда пути наверх нет. Поэтому «Панцирь» — это картина распада. Это явленный образ смерти.
