Лихорадка в субботу вечером
Новый фильм Александра Миндадзе вполне укладывается в канон классической драмы: действие происходит в ресторане города Припять, в течение суток с момента аварии на четвёртом блоке чернобыльской АЭС. В субботу.
СЕАНС – 45/46
Случись всё, скажем, в четверг — в картине было бы не меньше саспенса. В конце концов, бешеный треск счётчиков Гейгера ведёт обратный отсчёт вне зависимости от дня недели и времени суток. Но для непременной экзистенциальной трясучки, которой охвачены все фильмы Миндадзе, праздничный релакс — одно из важнейших условий. Выходные — что рукопашная, где каждый волен вести себя как захочет, как это будет угодно его разгулявшейся натуре. И совершенно неважно, чувствуешь ли ты в этот момент металлический привкус стронция во рту или свежесть весеннего ветерка: природа возьмёт своё и заставит считать копеечку в тот момент, когда стоило бы спасать не гонорар, а голову.
Соблазн назвать разворачивающиеся перед нашими глазами пляски смерти как «русскими» или, что почти то же самое, — советскими, очень велик. Речь у Миндадзе идёт не о героизме, нет. Это кино не о ликвидаторах, а о вполне заурядных, прагматичных гражданах, которые берут нахрапом и равнодушием. Их слепая вера в «советскую науку», отрицание самой возможности смерти, торжество привычки над инстинктом самосохранения и какое-то необъяснимое, почти героическое, глубинное безразличие к себе — всё это, действительно, было в Чернобыле: сценарий написан на основе показаний и воспоминаний десятков горожан, от райкомовских работников до лабухов из того самого ресторана. Всё это было и раньше: в своих военных дневниках Юрий Нагибин тоже отмечал наплевательское отношение к собственной жизни и «поэтическую мягкость обречённости», просыпавшуюся на фронте в бывших громилах из слободки. Но, с другой стороны, что, кроме отсутствия личного автотранспорта удерживало в своих домах жителей Нового Орлеана, получивших штормовое предупреждение? Не та же ли вера в послезавтра и убеждённость в том, что «нет смерти для меня»? Та самая убеждённость, которая позволяла местным удальцам подолгу глазеть на живописно пылающий за рекой реактор?
Самые страшные сцены советского кино сняты именно в ресторанах.
Так или иначе, это кино о коллективном отрицании очевидного. Единственный человек, понимающий, что к чему, — инструктор райкома Валера — бешено, в поту и со сбитым дыханием мечется по заражённому городу, пытаясь спасти девушку Люду и отправить её на вокзал. Но и он вязнет в пучине всеобщего пофигизма, захватывающих делёжек и пьяной сентиментальности, запинается в ритме повседневной жизни, который не сбить ничем (у собравшейся в дорогу Люды уходит полдня на примерку новых румынских лодочек в универмаге). Разумеется, паника внутри никуда не исчезнет и, как и в «Отрыве», она выльется в надсадное пьянство, братание и остервенелый мордобой. Атмосфера непрерывной мужской истерики создаётся, кажется, не столько актёрскими работами, сколько камерой, и хотя играть всем приходится исключительно лицом и конечностями, на крупных планах, замечательный своими деревянными ролями в «Тисках» и «Стилягах» Антон Шагин чудесным образом превращается у Миндадзе из Буратино в живого человека с усиками и мрачным, хозяйственным прищуром.
Одышкой в «Субботе» мучаются не только герои: сама плёнка, кажется, бьётся, пульсирует и рвётся под напором гамма-частиц. Изображение у Миндадзе бунтовало и в дебютном «Отрыве»; взбесившуюся камеру тогда усмирял Шандор Беркеши. «В субботу» снят главным оператором «румынской волны» Олегом Муту, и то, что раньше казалось белым шумом, здесь приобретает хоть и безумную, но очевидную упорядоченность абстрактного экспрессионизма. Камера не просто заходится в треморе, она будто дышит и ходит за героя, тащит его сквозь густые южные парки, бросает на усыпанный радиоактивным графитом чернобыльский асфальт и выталкивает на эстраду ресторана. И вот тут начинается настоящее инферно.
Начиная «В субботу» как фильм-катастрофу, Миндадзе превращает его в нечто еще более жуткое — в фильм-концерт.
Самые страшные сцены советского кино сняты именно в ресторанах, там, где СССР выворачивается своей изнанкой — более искусственным, больным и вымороченным миром, чем его официальная, оптимистическая оболочка. Так, самая мощная сцена в антисоветских «4 месяцах, 3 неделях» — это не аборт, и даже не чудовищное избавление от младенческого трупика, а финальная тарелка с печёночкой и свининкой, поставленная официантом пред ошалевшими девушками.
Начиная «В субботу» как фильм-катастрофу, Миндадзе превращает его в нечто ещё более жуткое — в фильм-концерт. Наверное, берлинской публикой следующие друг за другом, как будто в белой горячке, музыкальные номера будут поняты банально, как «пир во время чумы». И неизвестно, считается ли с субтитров важный нюанс: собравшаяся в ресторане компания «друзей» — для Валеры уже давно посторонние люди.
Тошнотворность всех этих «пусть будет у нас больше радостных глаз» вполне очевидна, как очевиден и диагноз, скрытый за обрывками мельком брошенных, неоконченных реплик. Похоже, это действительно единственная доступная многим из нас форма героизма: перед лицом апокалипсиса самоотверженно кружиться в водовороте вынужденных, ненастоящих связей и жадно припадать к отравленной жиле обыденного безумия.
