Стриминг в эпоху золотой лихорадки
Мы поговорили с руководителями 1–2–3 Production Валерием Федоровичем и Евгением Никишовым о самоцензуре, кризисе роста и перспективах русских «нетфликсов».
СЕАНС – 73. «F**K»
Константин Шавловский: Сегодня 25 октября. Сколько у вас сейчас проектов в запуске?
Валерий Федорович: Не меньше тридцати. Семьи нас, в общем, не видят.
Евгений Никишов: Несколько лет назад, когда мы работали на ТНТ, мы приходили к Александру Дулерайну и жаловались: «Много работы, трудно!» А он со свойственной ему мудростью нам отвечал: «Тяжелый труд кинематографиста — выбор самого кинематографиста».
Василий Степанов: Вот поэтому мы и решили поговорить о современности в телекино именно с вами. О новых героях, новых сюжетах…
В.Ф.: Но мы же ничего об этом не знаем на самом деле. И никто не знает. А кто говорит, что знает, — обманывает. Просто нужно делать, что нравится. И если совпадешь со временем, то будет успех.
В.С.: А есть такая амбиция — попасть во время?
Е.Н.: Конечно. Я для этого на телевидение и пошел. В раннем возрасте посмотрел «Я шагаю по Москве» Данелии, потом пересматривал его много раз в разном возрасте. И всегда думал: если мой фильм будет оказывать на кого‑то такое же сильное впечатление, то я буду абсолютно счастлив.
Глупо делать то, что тебе не нравится, и тратить на это жизнь.
В.С.: Что, по вашему мнению, у Premier совпало со временем, из последнего?
Е.Н.: Кажется, «Домашний арест» совпал. Думаю, лет через двадцать его будут смотреть как «Осенний марафон». Через «Марафон» же проходит время? Вот и «Домашний арест» — такая энциклопедия современности.
«Домашний арест»: Наша Russia
В.Ф.: Все, что пытается сделать человек, — это как‑то во времени остаться. У нас есть амбиция остаться, но нет желания подстраиваться. Более того, если делать что‑то, что нравится кому‑то, но не тебе, то есть риск потерять внутренний камертон.
В.С.: Но разве у вас не фабрика?
В.Ф.: Нет, у нас бутик. Среднее время производства проекта — три года, реально — до пяти лет. Глупо делать то, что тебе не нравится, и тратить на это жизнь.
Е.Н.: Мы, конечно, делаем большие зрительские проекты, но все они ручной сборки. Нам не нужно в ежедневном режиме отгружать какой‑то определенный объем контента на эфир. Где бы мы ни работали — ТНТ, ТВ‑3 или Premier — у нас всегда были понимающие руководители. Допустим, сериал должен выйти весной, а мы не успеваем из‑за огромного блока пересъемок, ну хорошо, сдвигаем на осень… Не успели к осени, окей, сдвигаем еще. Сейчас выходит «Полярный» — его один раз практически полностью пересняли. К счастью, у нас была такая возможность. А выход первоначально был запланирован на 2017 год. Есть и другие примеры. У «Измен», скажем, было три пилота.
Знаете, как тяжело найти хорошего, грамотного реквизитора?
Safe Mode
В.Ф.: Всегда что‑то сдвигается и переснимается… Сейчас есть, например, «Детки». Пилот уже даже показывали по телевизору. Но сериал теперь полностью перепридуман. Люба Мульменко с Нигиной Сайфуллаевой вернулись к нам с новыми идеями. Останется Цыганов в главной роли, остальное переделано. Появились новые конфликты — #MeToo например. Люба относится к этому, скорее, с иронией, а Нигина — очень серьезно, и это внутреннее напряжение рождает объемное произведение. Это будет четырехсерийный фильм — в общем, совсем не те «Детки», которые запускались когда‑то.
К.Ш.: Cегодня крупные стриминги охотятся за режиссерами. Людей не хватает. Сталкиваетесь ли вы с тем, что возможностей больше, чем людей?
В.Ф.: У нас сейчас сценариев больше, чем режиссеров, которые могли бы их поставить. Три‑четыре года назад ситуация была обратной. Сценариев не хватало, а режиссеры искали работу.
Е.Н.: Сейчас золотое время для всех, кто занимается креативом в области кино и сериалов. От сценаристов до осветителей и реквизиторов. Знаете, как тяжело найти хорошего, грамотного реквизитора? В индустрию пришли крупные инвестиции. Потому что сразу несколько крупных финансовых групп увидели, что рынок развивается. Есть кто‑то, кто хочет и может стать условным русским Netflix. И все решили: надо не им стать этим Netflix, а нам. Сколько на это нужно денег? Несколько миллиардов рублей. Сразу несколько центров силы занимаются производством контента, а людей, которые умеют его делать, мало. Все рвут друг друга на части. Мы сейчас подписываем с режиссерами эксклюзивные контракты. К нам приходят люди, которые уже работают на нас, и говорят: ребята, каждый день звонят, любые условия, любые деньги… Началась золотая лихорадка.
В.С.: А когда это началось?
В.Ф.: Когда стартовал Premier. Были «Домашний арест», «Звоните ДиКаприо!». Создалось ощущение, что каждый за два месяца сможет найти себе полмиллиона подписчиков, что на всю страну можно стать известным.
Е.Н.: Эти два сериала, действительно, все изменили. Их все обсуждали, все смотрели. Не только на Premier, но и на «пиратках». Этот поток мы не могли остановить.
Телек и особенно стриминг сейчас — бизнес более честный и острый, чем большое кино
К.Ш.: А вы хотели остановить пиратов? Разве они не работают как дополнительная реклама?
В.Ф.: Конечно, пиратов нужно останавливать. Есть прямая зависимость доходов от количества подписчиков. Постепенно интернет все сильнее регламентируется. В плане человеческих свобод у этого могут быть негативные последствия, но для бизнеса это хорошо. На торрентах «Домашний арест» посмотрело больше людей, чем у нас на платформе. Но и мы были не готовы к такому количеству подписчиков. За несколько месяцев до Нового года пришло столько подписчиков, сколько в самых оптимистичных планах ожидалось в течение двух лет.
Е.Н.: Тогда же было принято решение выпустить в интернете четвертый сезон «Полицейского с Рублевки», и после этого тоже случился приток подписок. Но такие феномены невозможно искусственно сконструировать. Хорошо работает сейчас и внутренняя конкуренция: Comedy Club запускает «Домашний арест», Good Story — «Звоните ДиКаприо!», мы смотрим — классно! И делаем «Обычную женщину». Смотрим друг на друга и пытаемся делать круче коллег. Все же очень амбициозные. Это не Минкульт, куда люди приходят и просят передвинуть дату премьеры чужого блокбастера.
Джокер в Фивах
В.Ф.: Мне вообще кажется, что телек и особенно стриминг сейчас — бизнес более честный и острый, чем большое кино. Поэтому столько ярких проектов. Все пытаются сделать то, что посмотрит много людей.
В.С.: Интернет влияет на форму сериала или фильма?
Е.Н.: Интернет дает ощущение вседозволенности. Одно то, что в интернете пока еще можно использовать ненормативную лексику, уже сильно освобождает, дает определенное преимущество. Возможны сцены насилия, секса, нет давления ограничений. Законодательство работает то же самое, но практика правоприменения другая. Мы сейчас делаем сериал «Колл‑центр» с Меркуловой и Чуповым. Рекламная кампания построена на том, что «этого ты никогда не увидишь по телевизору и в кино». Мы не смогли бы его показать на ТВ‑3. Слишком многое нужно было бы вырезать и цензурировать. Будут меняться и хронометражи интернет‑продукции. На телевидении мы привязаны к определенному таймслоту. Нельзя сделать сериал с сериями больше часа. На стриме может быть серия 38 минут, а может — час двадцать. Нет этой проблемы.
Работает самоцензура. Люди хорошо понимают, что именно можно.
В.Ф.: Изначально «Обычная женщина» должна была быть восьмисерийной. Ее выпускали на ТВ‑3. Но мы вышли за хронометраж, и получилось девять серий. Пришлось все переставлять, перекраивать. Чтобы уложиться в часовой формат. А, кажется, нужно было оставлять восьмисерийную структуру и просто делать серии длиннее. Если бы мы выходили сразу на Premier, мы бы могли так поступить. Хронометраж ведь не самое важное. Люди смотрят не минуты, а истории.
К.Ш.: Кажется, в интернете свободы пока действительно больше, чем на ТВ и в кино. А вы сталкиваетесь с цензурными соображениями в своей работе?
Е.Н.: Работает самоцензура. Люди хорошо понимают, что именно можно. И «невозможные» сюжеты не разрабатывают. Я не могу себе представить такого: нам принесли охренительный политический триллер про современную жизнь, и мы не знаем, что с ним делать.
В.Ф.: У нас с Женей есть много планов. Например, сделать сериал про девяностые. Посмотреть на них как‑то по‑новому. Мы встречались со сценаристами, предлагали им какой‑то документальный материал. Говорили: давайте сделаем честно. А нам отвечали: как честно? Эти живы, те живы.
К.Ш.: Может быть, тут шанс для радикального документального кино? Кажется, оно как раз попадает в нерв времени.
Е.Н.: У нас есть документальный проект «Это реальная история», который выходит на ТВ‑3, его делают для нас Саша Уржанов, Родион Чепель и компания «Амурские волны». У них вообще нет никаких ограничений. Они сделали выпуск про «Зимнюю вишню», очень радикальный и жесткий. Про сестер Хачатурян, про приморских партизан.
Нам просто объяснили, что все имеет последствия
В.Ф.: Только один раз мы с командой «Этой реальной истории» столкнулись с чем‑то похожим на внимание. Был выпуск про «Синих китов», детские группы смерти «Вконтакте». Они только начали разрабатывать тему, и на нас вышли люди из органов, попросили встретиться и объяснили: «Дело очень тонкое, мы сами не понимаем, какой должен быть подход». Говорили, что как только появляется какое‑то сообщение на эту тему, сразу подскакивает статистика детских смертей. Ребята им показали выпуск, и программа вышла безо всяких изменений. В общем, нам просто объяснили, что все имеет последствия. Это не тот случай, когда над фильмом могут просто поплакать или посмеяться.
Е.Н.: Но этот проект в интернете смотрят гораздо хуже, чем, например, того же Дудя. Разница в десятки раз. Сделано все честно и художественно, но почему‑то не востребовано.
К.Ш.: Мне кажется, это потому, что все равно «Это реальная история» — слишком форматная вещь. Свободнее по содержанию, а по форме — то же самое телевидение. Зритель ждет чего‑то радикального, чему он по‑настоящему удивится.
В.Ф.: А что значит, в твоем понимании, «радикальное»?
Плохой хороший человек на рандеву с Россией
К.Ш.: В кино, как мне кажется, ближайший пример — это «Джокер». Это ведь на самом деле медленный артхаусный фильм, который сделан против всех законов «блокбастера», и в результате миллионы людей пошли смотреть в кино что‑то, что они как минимум не привыкли видеть в мультиплексах.
Е.Н.: Ты же понимаешь, что если бы главного героя звали не Джокер, то это и был бы тот самый артхаус, который никто в мультиплексах не смотрит. Это вопрос сочетания. Берешь комикс и наизнанку выворачиваешь. На каком материале у нас можно это сделать? «Трех богатырей»?
В.Ф.: Мне кажется, у нас один такой фильм есть. Это «Брат». В 1990‑е было много боевиков про бандитов, а Балабанов взял эту схему и добавил туда «артовую» составляющую. Самый близкий пример к «Джокеру», как мне кажется. Перепридуманный герой. Мы еще не нащупали настоящего героя нашего времени, Данилу Багрова конца 2010‑х. Но при всей международной составляющей «Джокер» — это американский герой текущего момента. Майкл Мур написал у себя в «Твиттере» огромное сообщение «Почему нельзя не посмотреть „Джокера“». Потому что Трамп, социальная политика и прочее. Фильм попадает в нерв современной американской ситуации. В России такого проекта пока не появилось. Почему мы не можем никак его сформулировать и найти? Не знаю.
Хорошие проекты не идут за конъюнктурой, а всегда ее определяют
К.Ш.: А у вас было так когда‑нибудь, чтобы вы прочитали что‑то и сказали: это интересно, но мы пас.
В.Ф.: Когда мы приходили на ТНТ, мы твердили, как мантру: если у вас есть что‑то, что вам кажется слишком безумным, дорогим, бессмысленным, непотребным, никому не нужным — это ровно то, что мы ищем. Мы продолжаем ее произносить и сейчас. Но по‑настоящему безумных идей не так уж много, а иногда они и правда не нужны — в том числе и нам. Не всегда твое тайное и желанное нужно кому‑то, кроме тебя. Правда заключается и в этом тоже. А бывает, что проект вроде как интересный, но тебе не заходит. Вот, кстати, Саша Хант приходил к нам с идеей про стрельбу в школе. И я ему сказал, что не хочу этим заниматься, потому что знаю, как фильмы героизировали стрельбу в школе Колумбайн. У меня трое детей, и они еще не доучились в школе. Очень трудно пройти здесь между героизацией и честностью. Но, по большому счету, ограничений для нас не существует. Рассказывайте о чем хотите.
Е.Н.: Или до них просто дело не доходит. Если бы была критическая масса креатива, которая бы шла снизу вверх, то рано или поздно что‑то бы прорвалось. Ведь прорывается что‑то в виде интервью и фильмов Дудя. А в художественной форме — пока не прорывается. И это не вопрос денег.
Оригинал пропадает и находится: Кино между музеем и Netflix
В.С.: Но задор для социальных высказываний есть?
В.Ф.: Да, безусловно. «Обычная женщина» для нас — социальный проект. «Учителя» в меньшей степени, потому что для нас это фильм про отношения. А «Женщина» — острая. Конечно, амбиция есть. То есть, с одной стороны, хочется снимать «Гоголя», это чистый комикс, а с другой, должна быть «Обычная женщина». Хочется бежать от жизни и одновременно максимально в нее погружаться. Возможность делать и то и другое — абсолютное счастье. При этом, говоря о социальном высказывании, нужно помнить, что кино, к сожалению, такое искусство, которое очень быстро устаревает. Поэтому хорошие проекты не идут за конъюнктурой, а всегда ее определяют. Писатель может написать книгу, которую прочитают через двадцать лет. А с кино так не бывает. Даже снятые с полки советские классические фильмы типа «Комиссара» становились событием для очень ограниченного круга зрителей. Для широкого зрителя этих фильмов нет.
Для плодотворного взаимодействия должен быть если не конфликт, то хотя бы дискуссия. Какое‑то трение.
К.Ш.: Об этом же говорит Сокуров, кстати, что кино — искусство, которое устаревает быстрее своего автора. Но вот к вопросу дефицита режиссеров: есть Сокуров, он остро видит окружающую действительность, остро на нее реагирует и остается при этом в российском контексте. Не в Риге. Никогда не возникало желания с ним поработать?
В.Ф.: Мы предлагали сотрудничество его студенту, Балагову, это было еще до «Дылды». Сразу после «Тесноты». И он нам сказал, что мечтает экранизировать компьютерную игру типа Last of Us. Мы ответили, что, к сожалению, у нас нет прав на эту игру. Хотя, может, это было бы интересно. Проблема взаимодействия с большими авторами в том, что мы обычно работаем в режиме творческого диалога, и это важная составляющая процесса. А как участвовать в процессе создания фильма с большим режиссером? Скорей всего, никак. Тут нужно быть просто поставщиком ресурсов. А хочется быть с режиссерами и авторами на одной волне, даже если речь идет о гениях.
К.Ш.: А как же Netflix? Они, кажется, совмещают оба подхода.
В.Ф.: Мы точно не знаем, но, кажется, все‑таки нет. Разве что какие‑то исключения. Типа «Ирландца» Скорсезе.
В.С.: Кроме желания и умения взаимодействовать какими еще качествами должен обладать режиссер, который хочет работать с вами?
В.Ф.: Талант, страсть, отсутствие равнодушия. Для меня самый страшный кошмар — это равнодушный человек. Или человек с позицией «чего изволите?». Этого? Или того? Сервильность убивает. Для плодотворного взаимодействия должен быть если не конфликт, то хотя бы дискуссия. Какое‑то трение.
Е.Н.: Есть режиссеры, которые как будто не кино делают, а работают в туристической компании. Нужно организовать корпоративную поездку на тысячу человек, чтобы заработать денег.
В.Ф.: А для нас это не совсем работа. Просто жизнь. И проекты — как дети. Они рождаются и живут. Порой рождается недоношенным, но есть надежда, что в специальной камере дозреет и будет когда‑нибудь счастлив. А иногда они умирают.
Мы смотрим только то, что выбрали большие американские сети.
К.Ш.: У вас есть кладбище проектов?
В.Ф.: Не такое уж большое. Из снятых «пилотов» у нас запускается примерно половина, и это намного больше, чем в США. Возможность снимать «пилоты», кстати, нам очень сильно помогает. Мы не верим в фокус‑группы и не проводим их. «Пилот» — это способ пощупать материал, приглядеться, понять и что‑то исправить потом. Мы говорим режиссерам: отрывайтесь на «пилотах», делайте что хотите. Чем радикальнее, тем лучше. Раньше мы ездили в Лос‑Анджелес на LA Screening, где компании показывают свои «пилоты». За неделю демонстрируют порядка пятидесяти. Это значит, что всего для сезона снято примерно 300. То есть где‑то есть настоящие кладбища, ряды «пилотов», которые почему‑то не запустили. Наверняка среди них есть и классные. Но их никому не показывают.
Е.Н.: И там от качества проектов запуск часто совсем не зависит. Просто та или иная конъюнктура. Мы смотрим только то, что выбрали большие американские сети.
В.С.: К вам часто приходят те, кому отказали в другом месте?
В.Ф.: Конечно. «Обычной женщине» отказали все. Не формат. А мы прочитали и сразу сказали: это к нам! Да, переписывали, переделывали, но все равно был эффект узнавания. Мы же, по большому счету, как с лозой ходим. Есть вода?
К.Ш.: Сейчас золотая лихорадка. Но она не вечна. Будет же и спад, пузырь неизбежно лопнет. Не боитесь?
Е.Н.: Очевидно, что через два‑три года останется пара стримеров, которые научатся возвращать потраченные деньги. Остальные будут умирать. И зависеть все будет не только от художественного уровня контента, но и от удобства пользования платформой, удобства оплаты, регистрации.
В.Ф.: В общем, кому‑то из инвесторов крупно не повезет. А кому‑то, наоборот, повезет. Но для зрителей в любом случае это будет прекрасным временем. Появится много проектов, которых никто не ждет, причем в самом ближайшем будущем. А количество переходит в качество, поэтому произойдет неизбежный качественный скачок. Он уже, собственно, происходит. И это отразится на качестве российского кино, потому что это все одни и те же авторы. При этом я не думаю, что стриминги способны убить кино. Кино — это коллективный опыт, и зрители до сих им дорожат. Может, когда‑нибудь мы сможем смотреть сериалы совместно по интернету? Если кто‑то придумает как, это будет круто.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»