Дмитрий Мамулия
Дмитрий Мамулия

Румянец полевого мака


Ее вывели на рыночную площадь Руана. Она ступала неровно, как ребенок, и следовавший за ней стражник протянул руку и долго держал ее на весу в готовности взять Жанну за плечо, но отчего-то не посмел и вернул руку обратно. День был жаркий, солнце липло к ее щекам, и на мгновенье вдруг ей показалось, что все хорошо, словно ничего этого нет: нет площади полной зевак, нет этого мрачного клирика Пьера Кошона. Она не могла выносить его голос. Какой странный голос — он был не похож на те, которые она слышала, и все же казался ей нереальным. Тоже шел будто свысока, но он был другим… ненавистным, человеческим. Нельзя было сказать, что она не любила человеческие голоса… нет, один ее трогал, и ей даже казалось иногда, что именно от этого голоса переоделась она в мужские одежды, чтобы не быть женщиной, чтобы быть равной ему и от него не зависеть — это был голос Жиля де Рэ. Ветер вплетался в ее нежные волосы. Волосы… она вспомнила, как вчера, находясь в темнице, нашла у себя один секущийся волос и страшно запереживала, потому что все девушки переживают, когда волосы у них секутся. Все, и Жанна в их числе.

Процесс Жанны дАрк. Реж. Робер Брессон, 1962

Она стала искать глазами обладателя этого голоса Жиля де Рэ. Его нигде не было. Или, может быть, он был в толпе, прятал свои глаза и поднимал в сердце бурю против того самого Бога, именем которого сейчас 30 мая 1431 года эту девочку с нежной как у ребенка кожей, длинной шеей и одним, всего лишь одним секущимся волосом, вели на костер. Жиля не было в этой толпе. Она уже не хотела спасения, ей было все равно, лишь бы увидеть его глаза, так важно иногда увидеть глаза, просто глаза…глаза, которые за тебя, что бы ни было. Были сотни, возможно тысячи глаз, многие из них наливались слезами, но это ничего не значило. Жанна, в свои девятнадцать лет, успела уже хорошо усвоить, что люди сентиментальны и любят зрелища, их слезы не стоят ни единого франка. Никто из тех, с кем она дружила и кому доверяла, и в первую очередь Жиль, не был сентиментальным. Она не верила им, этим людям, пришедшим смотреть на то, как ее отдадут огню, она не верила их печальным глазам, их молчанию, их слезам, их ропоту. Опять же, в свои девятнадцать она знала о людях то, что они верят только во власть денег, что для них важно место в иерархии, и что они любят сопереживать. Нет, ей это было ни к чему, ей не нужны были эти сотни, тысячи сочувствующих глаз. Она среди них искала глаза Жиля, но их там не было. А те глаза, которые были, они верили только в видимый мир, в счастье, в благополучие, в церковные колокола, для чего ей были их никчемные слезы. Она искала глаза Жиля, она хотела опереться на них, как можно опереться на палку, когда свои ноги уже не держат, ведь бывает так, что свои ноги не держат. Она нуждалась в этих глазах так, как нуждаются в твердых предметах: стены, деревья, камни. Она точно знала, что глаза эти будут без слез! Ей не нужны были мокрые глаза, которых здесь тысячи! Ей нужны были те два — глаза Жиля, сухие!

Страсти Жанны дАрк. Реж. Карл Теодор Дрейер, 1928

Жанна ошибалась. Они не были сухими. Это был первый и последний раз, когда были в слезах глаза этого могущественного мужчины. Галопом гнал он своего коня, так что войско, которым он командовал, не поспевало за ним. Лошади спотыкались, валя на землю своих обезумевших всадников. Жиль не видел дороги, слезы полонили его жаждущие мести глаза. И конь, словно чувствуя временную немощь своего господина, нес его, шел без управления, словно тащил на себе не маршала де Рэ, а какую-то никчемную тушку. Конь сам знал дорогу к Руану, как знали ее и все остальные кони, они мчались изо всех сил, ибо тоже, подобно Жанне, не доверяли людям. Кони знали — люди прежде времени ломаются, их одолевает усталость, безразличие, своя шкура им всегда ближе к телу. Ведь тем и отличаются кони от людей, что им своя шкура не ближе… дальше. И в иерархии существ, которым своя шкура дальше, кони занимают не последнее место, а люди последнее. Только кони ведают о страхах горящих на костре девушек. Ведают своим лошадиным нутром. И вот доказательство: другая лошадь, пришедшая на свет пять веков спустя после той, что поднимала пыль на дорогах к Руану. Эта лошадь, со странным именем Фру-фру, отроду не была на войне, она не знала опасности, ее копыта не обертывали войлоком, и от этого они нещадно стучали по камням и мерзлой земле. И все же она свалилась на скачках, словно заранее знала об участи горящей в огне женщины. Ее женщина горела в ином огне — любовном, и тело ее трогали языки другого пламени. Но огонь есть огонь. И лошадь будто бы хотела опередить ее, хотела свершить то, что было написано у женщины на судьбе. Но ничего не понял глядящий на свалившуюся лошадь мужчина, как никогда не понимают мужчины… и женщина сломалась так же, как лошадь, и два этих сломанных позвоночника, лошадиный и женский, как две параллельные линии чертят дорогу, уводящую от корысти и благости близорукого мужского мира.

Жиль де Рэ опоздал. На голову Жанны надели бумажную митру с надписью «Еретичка, вероотступница, идолопоклонница» и повели на костер. Она так и не увидела глаз Жиля. Ей не нужно было спасение, ей нужны были глаза, но их здесь не было. 30 мая 1431 года Жанна д’Арк была сожжена заживо на площади Старого рынка в Руане. Кем она была? Кто она? Жанна это девочка, которая сказала «нет». Сказала «нет» всем, матери и отцу, жениху, государству, всему миру и всей церкви, и твердо стояла на своем. Нежная девочка одна против миропорядка. Одна против гнусных человеческих дел. Святая и воительница. Из этого «нет» вышли все ее помыслы и деяния, как из медовых сот во время цветения выходят возбужденные пчелы. И если есть что-то кощунственнее ее сожжения — это ее последующее признание Римской церковью. «Спрашивала я Голоса мои, должна ли я покориться людям Церкви, и они мне ответили: Если хочешь, чтоб Господь тебе помог. Ему одному покорись!»

Страсти Жанны д`Арк. Реж. Карл Теодор Дрейер, 1928

Она переоделась мальчиком и стала слышать голоса. Так бывает, стоит девочке переодеться мальчиком, и сразу слышатся голоса; стоит перестать быть тем, кто ты есть, стать чуждым себе, другим, и ты начинаешь слышать то, чего раньше не слышал. Стоит только вырваться из своего обременительного образа и надеть маску, и тогда можно не то, что спасти Францию, можно наделать множество даже куда более чудесных дел. Страшнее смерти — уподобиться этим тварям, которые признают в жизни лишь то, что видят. «Был ли Архангел Михаил одет или гол?» Ночью, в своей темнице Жанна ухмылялась этому дурному вопросу. Глумливые твари, шесть месяцев они пытали ее подобными вопросами, прежде чем сожгли. Глухие и не слышащие, они думали, что голоса материальны — Жанна знала, что имела в виду — слышать голоса это значит не слышать шум их бездарных жизней, не слышать этот повседневный шорох. «Отрекаетесь ли вы, Жанна, от всех ваших дел и слов?» — трижды спросил ее доктор теологии Мэтр Гильом Эрар, и трижды она ответила: «Нет, все мои дела и слова от Бога!»

Ее водили смотреть пыточную палату. Своими большими глазами она осматривала дыбы, раскаленные жаровни, железные клещи, ногтяные иглы. Со страхом смотрела она на крепкие руки стоящих у железных ворот двух палачей. Указывая на эти адские машины, Монсеньор Бовезский, в присутствии девяти докторов богословия, угрожал ей пыткой. Жанна молчала, держалась, сколько могла. «С Церковью, я хочу быть с Церковью!» — вдруг вырвалось из нее, и Жанна сложила руки в мольбе.

Страсти Жанны д`Арк. Реж. Карл Теодор Дрейер, 1928

У нее задрожал подбородок, она закрыла лицо руками и заплакала. Они добились своего, Жанна отреклась от своих дел и слов. Богословы были довольны, дело было сделано, и Жанну увели обратно в тюрьму. Но это была минутная слабость.

В ночь на 29 мая, за день до сожжения, ей приснились волки, стая волков, их было не меньше ста. Из пасти у них вырывались языки пламени. Огненные языки ласкали ее девственное тело. Ей было сладостно от этих языков и страшно. Но почему волки? На мгновение Жанна застыла, улыбка разрезала кончики ее рта. Она вспомнила как смотрел на нее Жиль ночью после одного из боев, когда она перевязывала себе плечо. Жанна не знала, что на нее смотрит Жиль, и сняв верхнюю одежду пыталась смыть водой сгустившуюся кровь. Когда во второй раз она нагнулась, чтобы черпнуть ладонью воды, она его заметила. Глаза Жиля были похожи на глаза волков из сна. Сейчас, в сырой, холодной темнице Жанна поднесла руку к плечу и нащупала двумя пальцами, средним и указательным, следы от арбалетной стрелы, и два этих пальца в ее воображении вдруг превратились в губы Жиля. Жанна быстро забрала руку и взглянула на свои пальцы, словно не понимала, почему это ее пальцы, а не губы Жиля. Потом, уже под утро, когда, переодевшись в мальчишескую одежду, она положила руки в карман и когда уже в кармане сомкнула средний и указательный пальцы, ей стало задорно от ощущения, что в кармане сейчас она держит губы Жиля.

Утром она заявила допрашивающим ее мужчинам, что вчера она отреклась от своих слов из страха перед огнем, а сегодня этот страх исчез и она по прежнему в силе заверить всех, что голоса, которые она слышала, принадлежали святым Екатерине и Маргарите, и что она не может отречься ни от чего истинного. И дальше она, опустив глаза, сказала, что скорее предпочитает совершить свое покаяние единожды (то есть, умерев), чем терпеть мучение в тюрьме. И восемь мужчин в рясах — Никола де Вандре, Уильям Хейтон, Тома де Курселль, брат Изамбар де Ла Пьер, Жак Ле Камю, Николь Бертен, Жульен Флоке и Джон Грей — смотрели на ее прелестное девичье лицо со страхом и недоумением, все как один проглотив языки.

Страсти Жанны д`Арк. Реж. Карл Теодор Дрейер, 1928

Лишь несколько минут спустя брат Изамбар де Ла Пьер осмелился нарушить тишину, и, поскольку Жанна была переодета в мужское платье, то есть в тунику, шапочку и пурпуэн, хотя еще вчера по приказанию судей переодевалась в женское, спросил: когда и по какой причине она вновь надела мужское платье. На что Жанна ответила, что надела мужское платье недавно и по собственной воле, что никто ее не принуждал, и что она предпочитает мужское платье женскому, и когда она это говорила правая рука ее лежала в кармане и два пальца средний и указательный, прижавшись друг к другу, изображали губы Жиля де Рэ и делали Жанну непоколебимой и сильной.

Процесс Жанны дАрк. Реж. Робер Брессон, 1962

Сидя в своей темнице и глядя на восьмерых заплывших жиром мужчин, Жанна еще не знала, какую месть учинит миру и Богу ее телохранитель и командир ее ополчения Жиль де Рэ. Впрочем об этой мести не знал тогда и сам Жиль. Он мчался на коне к Руану. Его сердце еще не успело умереть, оно еще билось, ибо в нем жила надежда. Пока Жанна была жива, и оно жило. Оно умерло вместе с ней, и он начал мстить, и ни кому-нибудь из живых… людей он презирал и вряд ли снизошел бы до них даже в своих кощунственных преступлениях. Его возмездие предназначалось Богу. Он мстил ему за бессмысленность, которая его забрала. Он мстил ему за скуку, из которой никак не мог выбраться. Он мстил ему жестоко, он убивал маленьких мальчиков, невинных и чистых, как две капли воды похожих на Жанну. Жиль питал глубочайшее презрение к людям и, если уж он решил восстать, то только так — он убивал детей. Вряд ли он стал бы марать руки о мужчин и женщин. Он убивал и обезглавливал ангелов и превратил это свое занятие в будни.

Он хотел выгнать ее из своей головы… эта девочка переодетая в мальчика, стоило ей только появиться на задворках памяти, она поднимала такую бурю… вряд ли возможно было живому существу устоять против этого поднятого на дыбы моря. Нужно быть мертвым, чтобы справиться с его наступающим волнением. И Жиль де Рэ умер. Физически он был жив, он ходил, ел, пил, даже наслаждался. Но было мертвым его сердце, и только скука, всепожирающая скука стелилась по двадцати его замкам.

Однажды в замке Макшуль он начертил на земле круг, воображая, что таким образом сможет вызвать дьявола. Дьявола никакого не было, он так и не увидел его. Этот неровно нарисованный меловой круг был пуст, также как была пуста его жизнь. Он закрыл глаза: «Жанна, Жанна…». Он вспомнил, как украдкой смотрел на нее, когда она промывала рану. Ей было больно, и она заплакала как маленький ребенок. «Жанна», — произнес он. Язык его приложился к небу, выстукивая как на барабане это двойное Н. Не было никакого дьявола — не было никаких сверхъестественных существ, одни только естественные — после смерти Жанны его окружали только естественные. Он поднял голову, перед ним стоял Сийе, главный поставщик бледных девственных мальчиков — Жиль его ненавидел — естественные существа, кругом все только естественные. У него ничего не было…у него была только Жанна, девочка чье имя стукалось о небо два раза, и раздавалось в голове как удар барабана. Все было предрешено. Бог забрал у него его единственную девочку, переодетую в мальчика, и теперь он будет забирать у Бога обратно его прелестных мальчиков с девичьими лицами.

Страсти Жанны д`Арк. Реж. Карл Теодор Дрейер, 1928

Жиль вспомнил, как впервые услышал ее голос — «я пришла, чтобы отвести тебя в Реймс, и ты получишь венчание и помазание, если хочешь». Как шум крыльев дикой птицы разрезало воздух это ее «если хочешь». Детское, невинное оно было обращено к королю. И что сделал Карл — Жиль сморщился, вспоминая лицо этого млекопитающего — король сказал Жанне, что она похожа на мальчика и что он хотел бы удостовериться в обратном, поэтому он хочет попросить Жанну, чтобы ее осмотрели две присутствующие здесь дамы. Жиль попытался вспомнить их лица… он помнил только, как эти две жабы, которых по стечению обстоятельств тоже звали Жаннами — Жанна де Прейли, дама де Гокур и Жанна де Мортемер, дама де Трев повели ее в соседние покои, чтобы там раздеть. И небесная девочка, она предстала перед двумя этими жабами нагой. Жиль вспомнил, как забилось тогда его сердце, с каким нетерпением тогда ждал он ее возвращения и, как потом, когда Жанна вернулась, он смотрел на нее, ненавидя этих женщин за то, что им было разрешено трогать девственный живот его маленькой, похожей на мальчика, девочки. Жиль презирал Карла, и вместе с ним весь людской род. Этот брюзга никогда не мог решиться на что либо сам — девочка она или мальчик — даже для этого ему потребовались матроны. И это было не единственный раз. Бедная, бедная девочка. Во второй раз перед походом на Орлеан, он опять подверг ее испытанию. Карл, это ничтожество. Сын сумасшедшего и шлюхи, лучше бы шел и проверил свою мать! Жиль вспомнил этот пасмурный день, лил дождь. В палате было как на рыночной площади — более трехсот вельмож и рыцарей. Довольные собой и своими никчемными жизнями, дорожившие своим скудным местом в иерархии, эти твари не были готовы к появлению Жанны. «Ведьма, а может ведьма» — проносились по палате одинокие женские голоса. И Жанну во второй раз раздели. Эти твари откуда-то доподлинно знали, что дьявол похищает у ведьмы девство. «Нельзя вручать ведьме войско, и отправлять в Орлеан» — деловито повторяли добропорядочные рыцари и вельможи. И тело Жанны пустились осматривать опытные и знатные дамы, во главе с герцогиней Анжуйской. Найдя девство Жанны совершенным, эти твари не оставили ее в покое и исследовали все тело сантиметр за сантиметром в поисках черных пятен, которые — они об этом откуда-то знали — остаются после поцелуев дьявола.

Не обнаружив никаких пятен, ей дали войско и направили в Орлеан. И Жиль был страшно рад, ибо был назначен ее телохранителем и сражался с этим небесным существом бок о бок.

Эта девочка с мальчишеской прической ночами уходила из лагеря. Она шла окольными путями по лесу и когда в лесу натыкалась на мертвых лошадей, тихо плакала. За тихим ее плачем наблюдали только совы, потому что совы созданы для созерцания плача. Их незакрывающиеся глаза — зеркало для этого плача, ибо всякий плач нуждается в зеркале, и если его не могли и не должны были видеть солдаты, то его должны были видеть хотя бы совы, и они его видели, и вбирали в свои глаза, и вторили ему своим ненужным криком.

Страсти Жанны д`Арк. Реж. Карл Теодор Дрейер, 1928

У нее в глазах лежали белые цветы, и когда она поднимала голову, они распускались, и когда потом опускала, они прятали свои лепестки, и когда неслась на коне, в них рябило от ветра. Смерть это кое-что. Жанна не боялась ее — она ее знала, так же как лесничий знает лес, как стеклодув знает стекло, как моряк знает море. «Век мой будет короток, не больше года», — говорила Жанна. Так и случилось. Красные языки пламени взмыли с ее ладоней и с ее губ. И три года спустя, когда утренний колокол снова принес эти ее слова в замок Макшуль и стал осаждать ими голову Жиля, его глаза наполнились тенями, и он стал вершить то, что вершил в отместку Богу, черту, чему угодно, в отместку объективности. И тогда временами ему казалось, что он видит те бледные цветы, лежащие в глазах его маленькой девочки. Тщетно, то были не те цветы… не те, и Жиль об этом знал и наполнял комнаты замка Макшуль красным цветом. Красный против белого — чем ни достойная замена. Ибо только красный помнит о белом — и Жиль де Рэ разливал по комнатам кровь невинных мальчиков, погружая свой загородный замок в пурпурное пламя похоти.

26 октября 1440 года Жиль де Рэ был предан пламени. Он был отдан тем же ласкающим волчьим языкам из сна Жанны. Тысячи глаз смотрели на пылающего в огне маршала. Но что это было за зрелище? Что лицезрела глупая ликующая толпа?

Микроскопические огненные животные поедали тело Жиля. Им нужна была пища, чтобы жить. Им нужна была пища, чтобы производить свое пурпурное свечение. Эти микроскопические огненные животные не могут питаться одной только древесиной и лежащим под землей торфом. Всякий огонь имеет возраст. И когда огонь стареет и дряхлеет и приобретает багряный оттенок, он зовет к себе небесных девочек с белыми цветами в глазах и преступных кощунственных мальчиков. Только они могут возвратить ему угасающий пурпур, только они могут его омолодить. Вот для чего нужны эти сгорающие в огне девочки и мальчики — для омолаживания огня, чтобы он был, чтобы горел, чтобы не умер. Эти одинокие, не умеющие жить девочки и мальчики, они срываются так, как срываются с деревьев недозревшие плоды во время урагана — ими кормятся микроскопические огненные животные, и благодаря этим девочкам и мальчикам огонь есть. Жанна вернула огню «яркий румянец полевого мака». И девять лет спустя, свое отчаяние и свое изнеможение и свою усталость отдал огню маршал Жиль де Рэ.

Процесс Жанны дАрк. Реж. Робер Брессон, 1962

Святая и убийца. В обоих непоколебимость грез. Сделанные из огненной материи, они, сами того не зная, каждым своим действием и поступком, мыслью и вожделением идут к огню, шаг за шагом, чтобы воссоединиться с тем, чем они изначально являются. И тогда огонь, лежащий в темных коробах души получает в дар ответный огонь — материальный. Так устроен мир: огонь желает ответного огня, и, когда его нет, сердце чахнет в жгучем разочаровании. Зов огня, того внешнего, объективного… с ним невозможно справиться, если он есть. А что видит толпа, — когда она видит огонь? Что видит это равнодушное тысячеглавое чудовище? Оно видит торжество своей повседневности. Оно защищено, и перед ним происходит безопасное для него, но вполне захватывающее действо. Оно сентиментально — и глядя на этот спектакль, оно плачет. Чудовище всегда сентиментально — плачь ему дарит короткую иллюзию сопричастности.

Огонь горит. Чудовище замерло, оно смотрит на изувера и убийцу. Горящие волчьи языки уносят его с этого света. «Жанна, Жанна», — язык его продолжает выстукивать это двойное «Н». Девять лет назад это тысячеглавое чудовище так же глазело на Жанну.

На Жанне была длинная, белая, пропитанная серой рубаха, а на бритой голове митра остроконечная, картонная, тоже пропитанная серой, шутовской, ведьмин колпак с такою же, как на столбовой дощечке, надписью: «Еретичка, вероотступница, идолопоклонница».

И в глазах ее лежал зов… зов Эмпедокла: Этна, Этна приди ко мне. Этна приходит, когда ее зовешь. Так устроены вулканы: они идут на зов.

 

Материалы по теме:
Вера в лицо
«История»: фильм
Судебная драма. История вопроса

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить