Катерина Долинина

27 / 08 / 2025

«Власть одних определяет судьбы других» — Разговор с Мехрнуш Алия

На днях в рамках проекта «Женщина и камера» Garage Screen в Москве был показан фильм «1001 кадр» Мехрнуш Алия. О положении женщины в современном Иране, традиции «кастинг-кино» и о свете внутри густой темноты с режиссером картины поговорила Катерина Долинина.

Дебютный фильм Мехрнуш Алия. Важный контекст: в сентябре 2022 года в Иране погибла 22-летняя Махса Амини, задержанная полицией нравов за «неправильное» ношение хиджаба. Ее смерть вызвала беспрецедентную волну протестов и стала символом движения «Женщина, жизнь, свобода», объединившего голоса иранских женщин по всему миру.

Ваш проект вырос из короткометражки, которая была снята в Нью-Йорке. Как он превратился в полнометражный фильм?

Эта история началась задолго до короткометражки. У меня была подруга, очень красивая, талантливая, амбициозная, хотела стать актрисой. Довольно быстро она поняла, что, как только на кастингах ей дают небольшие роли, к ней появляются определенные требования. После нескольких лет серьезных попыток встроиться в эту систему мечта об актерской карьере была оставлена. Внутри нее словно что-то погибло. Подруга стала очень замкнутой, депрессивной, но иногда вдруг начинала танцевать, импровизировать. Она была уже не тем человеком, каким была, потому что ее лишили того, к чему она стремилась. Эта история много лет оставалась со мной.

Короткометражку мы сняли довольно быстро, всего за три дня в университетской студии, силами знакомых. Успеха не ожидалось, но фильм попал на фестивали, получил награду. Это был мой первый такой опыт. Хотя короткий метр возник как самостоятельная форма, изначально я писала полнометражный сценарий, действие которого тоже разворачивалось на кастинге. Тот сценарий был довольно «сырым», поэтому было решено не торопиться и вернуться к нему позже.

В Иране я много работала над другим сценарием, который частично вошел и в этот фильм, а именно — отношения режиссера и его жены. Потом, когда в Иране убили Махсу Амини, я поняла: нужно заново осмыслить, что происходит в стране и в мире, где власть столь неравномерно распределена. Мне показалось, что кастинг — это метафора, микрообраз системы, в которой власть одних определяет судьбы других.

выбор и риск

Вы обсуждали с актрисами, в чем они будут приходить на кастинг в фильме?

Для меня была важна максимальная открытость и доверие. Мы с девушками обсуждали, как они хотят выглядеть в кадре, какую одежду хотят выбрать, чтобы им было комфортно. Я не хотела навязывать чужие стандарты. Актрисы должны были выглядели так, будто пришли на настоящий кастинг. Мы спорили, стоит ли показывать героинь без хиджаба, потому что после движения за Махсу Амини это стало вопросом выбора. Каждая актриса сама решала. Конечно, это породило определенные сложности: если бы я сняла всех женщин в хиджабах, фильм можно было бы показывать в Иране официально, и не было бы страха вернуться домой. Но я считала неправильным диктовать это актрисам.

Они понимали, что могут лишиться паспорта, не смогут больше выехать из Ирана. Риски действительно очень большие. Но большинство согласились пойти на это, потому что для них фильм — часть борьбы за свободу, правду и право быть услышанными. Мы обсуждали все эти опасности, чтобы не лишать их самостоятельного выбора.

Одна из актрис отказалась от участия уже на постпродакшне. Это было тяжело. Фильм ведь устроен как домино: убираешь одну сцену, меняется вся структура. Пришлось кардинально перестроить монтаж и сюжетный поток. Но ее решение я уважала, ведь это вопрос безопасности и личных обстоятельств. Нужно было сохранить баланс между художественной целостностью и заботой о людях.

власть и женские голоса

Два персонажа вашего фильма выделяются среди остальных: бывшая жена режиссера и ее подруга. Кажется, обе что-то знают, но только подруга пытается напрямую его допрашивать. Как вы задумали этих героинь?

Героиня жены — это женщина, с которой главный герой не общался много лет. Они расстались до того, как он прославился. Успели сделать несколько фильмов вместе, но это были его первые шаги, без широкой известности. Я хотела показать, что после разрыва он фактически остановил ее карьеру. У него появилась власть, и он воспользовался ею. Жена не осознавала, что он превратился в деспота.

Подруга — это женщина, до которой дошли слухи о том, какие странные вещи случаются на кастингах. В известном смысле эта подруга — отражение меня самой. Когда начиналось движение #MeToo, среди моих знакомых был один актер с громким именем. Я так давно его знала, что сначала не могла поверить тому, что о нем говорили. Мы защищаем близких и друзей, хочется думать, что они не поступят плохо. Но потом начинаешь задумываться: может, все-таки это правда?

Моя героиня приходит на кастинг не для того, чтобы сниматься, а чтобы своими глазами увидеть, что же там происходит. Она чувствует: что-то не так. Например, удивляется, почему режиссер ищет молодых девушек, хотя текста в сценарии для них нет. Поскольку у нее были неприятные истории с другими режиссерами, она складывает этот пазл, понимая, что происходит. Я специально сделала так, чтобы слухов было не слишком много, иначе девушки не ходили бы на такие кастинги. Мне важна достоверность: показать теневую сторону, то, что окутано молчанием и недоверием.

Все истории, которые женщины рассказывают в фильме, основаны на реальных событиях. Например, рассказ женщины о том, как ее мать убил дедушка. Я узнала ее, когда работала над проектом про домашнее насилие в Иране. Меня это поразило.

Персонаж режиссера в фильме почти «невидим». Почему так?

Режиссер — символ власти и одновременно человек, который часто отчужден, дистанцирован эмоционально. Я представляла его скорее как призрака или нечто абстрактное, не физическое. Его имя не упоминается, и он почти не появляется на экране, но все его решения и поступки влияют на жизнь других. Власть часто не имеет конкретного имени и лица; это система, скрытая и всеобъемлющая.

Как вы сами позиционируете свой фильм? Вы видите его скорее как часть иранского кино или в контексте глобального движения #MeToo? Где он для вас существует?

Мне кажется, тема фильма значима для всего мира. Это не просто «иранский» фильм, хотя в нем есть элементы, связанные именно с Ираном. Забавный момент: мои дистрибьюторы постоянно говорят, что картина «недостаточно иранская». Прокатчики хотят видеть «типичное иранское кино». По их мнению, это история женщины в хиджабе, которая страдает. Например, на Каннском фестивале в этом году я видела фильм молодого иранского режиссера — успешного во Франции — где героиня была в хиджабе, и фильм рассказывал о борьбе женщин в Иране. Мне кажется, это не жизнь сегодняшнего Ирана. Это игра на западных клише об иранских женщинах.

В моем фильме женщины настоящие. Это отражение сегодняшнего Тегерана, где они сильны, живы, сопротивляются системе, борются с неравенством и делают это уже сорок лет. Мне сложно понять запрос дистрибьюторов на стереотипный образ подчиненной женщины.

Как вы думаете, можно ли в Иране вести публичный разговор о таких частных случаях злоупотребления властью?

#MeToo пришло в Иран с опозданием, но обрело широкий размах. Многие актрисы поддержали это движение, были среди них и прославленные имена. Они объединились, написали петицию — подписей было около 800; преимущественно женщины из киноиндустрии.

Но ситуация очень быстро приобрела политический оттенок — все, что связано с женщинами, становится политикой. Началось давление на самых активных и смелых, включая ведущих актрис и активисток, организаторов, лидеров этого движения. Потому что женщины собирались вместе, говорили открыто и протестовали, в том числе и против известных актеров и режиссеров, чьи имена всплывали в скандалах.

Как вообще тема #MeToo и публичных разоблачений воспринимается в обществе?

Это огромная проблема. С одной стороны, правительство хочет показать, что мы религиозная страна, и таких проблем нет. С другой — любое появление таких историй вызывает серьезную реакцию и давление.

Например, был случай с одним актером, которого обвиняли сразу во многих инцидентах — женщины рассказывали, что он подсыпал им наркотики, насиловал, снимал без согласия. Когда дело стало публичным, его арестовали, грозила смертная казнь. Но женщины начали отказываться от обвинений, потому что они против смертной казни. Это очень сложная ситуация: они хотели справедливости, но казнь — нечто противоположное. По последним данным, кажется, он снова на свободе. Но проблема все еще обсуждается, и, к счастью, есть несколько фильмов, которые поднимают эту тему.

Вы снимали фильм в Иране, но сейчас живете в США. Режиссером какой страны вы себя считаете?

Я всегда себя считала иранским режиссером. Вдохновение я черпаю из иранского кино — от Фархади, Панахи и многих других великих мастеров. Именно через их фильмы я училась снимать и понимать, как строить кино. Здесь, в США, конечно, есть возможности, особенно в телевидении, но я не очень близка к этой среде. Голливудская индустрия и ее фильмы мне не так близки как зрителю и художнику.

Для меня идеал — снимать в Иране с талантливыми местными режиссерами, операторами, актерами. Мне кажется, там богатая, живая киносреда. Люди — настоящие киноманы, сеть кинолюбителей очень широка. Когда людям в Иране нравится фильм, они делают все для его поддержки — даже без большого бюджета, просто на любви и помощи друг другу. Это сильно отличает нас от США, где без огромных инвестиций и крупных студий снять фильм очень сложно.

Сейчас в Иране есть фоновый страх: всегда приходится задумываться, арестуют ли тебя, посадят ли в тюрьму. И хотя с приходом нового правительства страха поубавилось, жизнь остается непредсказуемой — например, никто не знал, что война начнется так внезапно. Все меняется мгновенно.

Если бы ситуация в Иране когда-нибудь стабилизировалась, и мы смогли снимать без страха, это было бы воплощенной мечтой. Если нет, то придется работать где-то еще, например, в других странах Ближнего Востока. В США сейчас я жить не хочу — там тоже много сложностей, особенно с нынешними властями. Мне проще принять жизнь в Иране, где я родилась и знаю все нюансы.

вдохновение и кинонаследие

Расскажите про фильмы, с которыми вы находитесь во внутреннем диалоге?

Для меня большой опорой был Мохсен Махмальбаф с фильмом «Салям, синема!». Я очень хорошо помню, как в детстве, мне было лет десять или одиннадцать, отец впервые повел меня в кинотеатр именно на этот фильм. Я была поражена — реальные люди, стоят в очереди, переживают, рассказывают свои истории. Это было настоящее кино, не выдумка про нас или про жизнь, или про то, что у нас за окном.

Очевидность фильма — Аббас Киаростами

Помимо этого, для меня важно влияние Аббаса Киаростами. Я училась в его летней лаборатории, и это был потрясающий опыт. Киаростами всегда говорил: если сейчас ты не чувствуешь правды сцены, ее надо вычеркнуть. Это урок радикальной честности и уважения к моменту, к эмоциям без фальши.

Из его фильмов я особенно люблю «Вкус вишни». Во время монтажа часто возвращалась к нему: включала музыку из фильма,  думала о его философии. Эта картина — об одиночестве, о встрече с собой и миром, о предельной честности. Мне кажется, он отлично перекликается с тематикой моей работы.

Про фильм «Ширин» Киаростами я поняла уже после показов, зрители начали говорить о схожести: и мой фильм, и «Ширин» собирают очень разные женские голоса в единый коллективный хор. В процессе съемок я этого не осознавала, но теперь понимаю, что именно этот фильм позволил мне увидеть женское пространство и его многоголосие.

Есть ли западные книги или фильмы, которые повлияли на вас в процессе создания фильма, особенно в контексте темы власти и насилия в киноиндустрии?

Да, была книга, которая очень на меня повлияла во время работы, хотя уже шли съемки. Она называется Burn It Down — «Сжечь дотла», написана журналистом Моэрин Райан. В ней подробно разбираются не только аспекты сексуализированного насилия в киноиндустрии, но и системная коррупция, злоупотребление властью, жестокое отношение к детям, ассистентам, актерам. Вся система описывается как нефункциональная и разлагающаяся. Автор призывает «сжечь ее дотла» и строить заново. При этом она говорит о необходимости переосмыслить «культуру отмены» — вовлекать тех, кто был частью системы, объяснять им ошибки и пытаться совместно все менять.

Еще, конечно, я смотрела все крупные фильмы про #MeToo — «Она сказала» (She Said), «Ассистентка» (The Assistant), «Бомба» (Bombshell). За ними стоят известные имена, и мне нравится, что у этих фильмов был широкий резонанс, хотя они и провалились в прокате. Даже «Бомба» с большим бюджетом и звездным составом показала средние результаты. Это важный сигнал: интерес аудитории к таким темам все-таки ограничен.

история, конца которой нет

Ваш фильм не похож на классическое повествовательное кино — вы отказались от традиционной хронологии, сюжетной арки и неожиданно смешиваете жанры: found footage, хоррор, true crime. В финале же переносите зрителя «за кулисы», на съемочную площадку. Нет классической развязки. Почему вы выбрали именно такую форму рассказа?

Для меня было важно показать не просто последовательную историю с началом, серединой и концом, а рассказать о состоянии и процессе, который происходит вне традиционного времени. Кастинг в фильме — это метафора цикличной системы власти, где одни и те же механизмы постоянно повторяются, не прекращаясь. Власть здесь — повсюду и всегда, и рассказ не может быть линейным и закрытым. Напротив, хочется, чтобы зритель почувствовал эту бесконечность, отстраненность и одновременно погружение в атмосферу.

Вы собираетесь и дальше работать с темой насилия в кино? Или планируете сменить вектор?

Если буду работать с этой темой дальше, то хотелось бы расширить ее, охватить и другие культуры, другие контексты. Кстати, у меня есть еще один сценарий, который я написала много лет назад, он про жену и мужа из этого фильма. Там тоже есть несколько кастингов. Я всегда была очарована самим процессом проб. Но хотелось бы сменить тональность. Следующую работу я бы сделала скорее комедийной, более легкой. Думаю, что иногда комедия может помочь людям воспринимать сложные темы спокойнее и глубже.

В конце фильма, когда я обнимала актрис, то чувствовала, что хочу обнять и зрителей, сказать: «Извините, что заставила пройти через это, но этот разговор очень важен». Мы все нуждаемся в том, чтобы после тяжелого разговора почувствовать поддержку, надежду. Мне кажется, что такие дискуссии дают силы, убеждают, что даже в самой кромешной тьме есть свет; что мы можем что-то менять.

Ваш фильм не только про темную сторону, но и про возможности сопротивления и надежду?

Для меня это принципиальный момент. Это не просто демонстрация темных сторон. Эти дни я очень тревожусь о том, что происходит сейчас в Палестине — читаю новости, плачу, но при этом чувствую бессилие. Боль от ощущения, что никто ничего не предпринимает.

Но я хочу верить и показывать, что мы можем что-то сделать. Мы можем объединиться, рассказывать истории, держать друг друга за руки, не идти по пути саморазрушения и отмены. Мы можем объяснять тем, кто причинил боль, что это неправильно, и надеяться, что они это поймут. Да, это сложно, но без диалога изменений не будет.

Как вы видите свою роль в этом процессе? Вы как режиссер — своего рода Шахерезада, которая прерывает круг насилия?

Мне нравится такое сравнение. Фильмы — это коллективный труд; не просто работа одного человека. Это все актрисы, которые согласились идти по этому непростому пути, это мужчины на площадке, которые переживают это вместе со мной.

Мой оператор, например, после съемок буквально неделю был в подавленном состоянии. Говорил, что я ему «сломала мозг». Но все говорят, что это было важно, что они изменились, стали говорить об этом публично. Он часто работает на съемках и теперь уверен: если кто-то видит происходящее насилие — нельзя молчать. Нужно говорить, нужно удерживать других от подобных поступков, создавать систему ответственности. Ведь главная проблема — это молчание, бездействие.

Получать рассылку «Сеанса»

Leave this field empty if you're human:

Читайте также

• 

  «Вся история в XX веке проходила перед камерой» — Разговор с Валери Познер

• 

  «Не думаю, что препятствия делают фильм лучше» — Разговор с Анной Кузнецовой

• 

  Кризис как условие

• 

  Время устремлено к выстрелу — Разговор с Бакуром Бакурадзе

• 

  Побороться за пространство — Интервью с Сергеем Мирошниченко

• 

  Сергей Трофимов: «Фальшь слышна сразу»