Про Дашу Хлесткину
Начну якобы издалека, но для Даши Хлесткиной эта история близкая. А еще эта история — первое наше совместное приключение.
В 2009 году в Кирове группа драматургов должна была за неделю сочинить для местного театра пьесу про город — с каждого автора по новелле. По документальной. Берешь какую-нибудь глубоко кировскую тему и идешь в поле собирать вербатимы. Поиск героев — интервью — расшифровка — монтаж.
Фрау купить
Моя новелла была про пацанов с окраины, точнее, из города-спутника Кирова — Кирова-Чепецка. Вредное производство, преступность, безысходность. Зона, а в ней лихие гопоковбои. В первый же день познакомилась с ковбоем Владиком, и он мне разрекламировал своих друганов и пятничные шашлыки с пивом в гараже. Пообещал протащить на вечеринку, но только чтобы я аккуратно внедрялась, без палева.
Я пришла на штатное собрание в театр страшно довольная. Всё схвачено, завтра еду в гараж на интервью. С вечера и до утра! Очень хорошо, говорят мне, а вот с тобой еще поедут двое парней-актеров, чтобы поглядеть на тех, кого им потом играть, и девушка Даша-режиссер. Девушка с камерой. У Даши миссия — сделать фильм о фильме, то есть фильм о спектакле, о технологии его создания.
Итого: три человека мне в нагрузку, а я с Владиком и так договорилась еле-еле, типа незаметно просочусь, телкой меньше, телкой больше, а там уж как-нибудь и вербатим. Делегация из четырех человек, один из которых снимает видео, никуда не просочится — это ясно как божий день.
Но отступать некуда. И вот мы всей толпой пригнали в гараж на шашлыки. Точнее, на жареные сосиски. Владик не сильно обрадовался, конечно. Но вроде ничего, не прогнали, не побили. Контакт установлен. Камера в сумке. Ведем себя не подозрительно. Идем на сближение. Выпиваем. Но когда Даша расчехлила камеру и давай снимать — спокойно так танцуя с ней вокруг чепчан, близко-близко подходя, я просто вся обмерла. Как она не боится, думаю. Безумица! Я еще ничего не знала в 2009-м о бесстрашии учеников Разбежкиной, о том, как они уже через два месяца после поступления в школу прощаются с робостью.
А чепчане ничего, расслабленные. Как будто никто их не снимает. Даша сразу всё поняла про героев и вошла в режим своего пацана. Мы с ней обе фурычили в этом режиме. Основных парней, на которых фокусировался мой диктофон и Дашина камера, было трое. Женя-миллионер и Жека-мелкий болтали охотно, как будто бы хотели дружить, а третий и самый старший, Игорь, никак не давался, хранил суровость. Удивительно было, когда лояльный Женя-миллионер вдруг ударил по камере и рявкнул «Хорош снимать!», а Игорь стал Дашу горячо и по-рыцарски защищать. Защитил, помирились, и Даша как ни в чем не бывало возобновила видеонаблюдение. Ночевали у Жени-миллионера, поперек разложенного дивана — я, Дашка и актеры, вповалку. Утром в чебуречную зашли — вместе восстановились: это было начало прекрасной дружбы.
Потом Даша видеонаблюдала в следующие дни за тем, как Максим Курочкин идет на краеведов, Саша Денисова — на сотрудниц музея имени А. Грина, а Александр Родионов — на случайных прохожих-кировчан. Обсуждения. Читки. Репетиции. Много материала. Потом Даша окопалась в гостинице и монтировала — героически, круглосуточно, чтобы успеть к закрытию лаборатории и премьере эскиза спектакля. Я ей таскала в номер красное вино для бодрости.
Даша всё сокрушалась, что плохо снято, непрофессионально («Я же не оператор!»), что из-за нехватки времени сборка тоже получилась не ахти. То, что Хлесткина в итоге соорудила по мотивам нашей кировской экспедиции, это, в сущности, единственное в своем роде видеопособие по вербатиму, учебный фильм.
Даша, конечно, эту кировскую хронику настоящим кино не считала. Не режиссером побыла, а архивариусом. Даша вообще ответственно подходила к сочинению фильмов. У нее был тогда, строго говоря, только один. Дипломный. Называется «Когда Луна в Близнецах».
Даша позвала в гости после Кирова и показала свою «Луну» — на том же компе, на котором монтировала. Я это кино смотрела два раза в жизни. Второй раз — вчера. Я почти всё правильно запомнила, как оказалось. Кроме финала, а в нем всё и дело.
И только вчера я вдруг впервые поняла так отчетливо, что талантливый режиссер документального кино — это больше всего талантливый режиссер монтажа. Как он распоряжается материалом (всегда гигантским), от чего отказывается, на чем останавливается.
Даша тратила на монтаж сумасшедшее какое-то время, она себя не то что не экономила, монтируя, она была беспощадна — я это знаю наверняка по «Последнему лимузину». Но я уверена, что и «Луна в Близнецах» — результат тщательной селекции, десятков совершённых выборов результат.
Лунной героине 47 лет, муж-военный, двое сыновей-подростков, быт в доме налажен, да и климат: в общем, всё у них хорошо. Но героиня все полчаса экранного времени пытается что-то с собой поделать. Реформы готовит. Заказывает эротическую фотосессию — чтоб ее красиво сняли за деньги. Обсуждает с пластическими хирургами редактирование лица, шеи, груди, живот, рук, ног. Встречается с астрологом. Сама хочет астрологом стать и идет в школу, где учат понимать и Луну, и Близнецы, и фазы, и дома.
Так вот — финал. Она дарит мужу книжку. Альбом. Свои соблазнительные фотографии. А он так смущенно (и гордо) листает, так трогательно реагирует, а она так этому рада, что ни астрологи, ни хирурги больше не нужны, потому что бессильны. Надуманный, напрасный бунт героини против своего возраста, против тела, против судьбы — налицо. Любовь — налицо. А дальше Даша молча дает с десяток фотографий, где героиня с мужем — юные, начинающие супруги. Старые фотки. Они там совсем молоденькие, задолго до сейчас, но при этом они — они. Огромная радость за них и за кино приходит именно на фотографиях. «Какая большая была моя жизнь, какая прекрасная», — говорит старушка у Ханеке в «Любви», любуясь архивными снимками. Женщина из «Луны в Близнецах», понятно, не в том положении: здоровая и не старая. Но ее жизнь тоже большая, тоже прекрасная. Я чувствую физически ее время. Вместе с ней. И я свое время чувствую, глядя на время героини. Я свидетель судьбы — включенный, я через эту конкретную жизнь могу понять чуть больше о том, что вообще судьба такое.
Зачем еще кино (любое — документальное, игровое), если не за этим?
Ладно судьба человека: судьба завода, которая встроена в целую колоссальную эпоху — это был следующий Дашин проект. Она начала снимать в специальный такой год, когда многие заинтересовались заводами. Сандрик Родионов, братья Дурненковы и Юра Клавдиев собирали на пермской Мотовилихе истории для документального спектакля. Марина Разбежкина придумала проект «Я — рабочий» и засылала своих учеников в цеха.
Последний лимузин. Реж. Дарья Хлесткина. 2014
Не помню, почему Даша отправилась именно на ЗИЛ.
Помню, что снимала очень долго. ЗИЛ настал и никак не прекращался. Гора материала всё росла, всё сложнее было в нём разобраться, и всё больше было вариантов — как и про кого и про что и какие акценты. Энергия большой горы, ее многочасовая масса передалась фильму, который длится в итоге 73 минуты. Мне совсем не жаль того, что осталось за кадром, того, что мы никогда не увидим, — этот подготовительный объем как бы висит фоном, или стоит фундаментом: как вам удобнее представлять? Короче, очень понятно, что это не наскоком снято, не за три и даже не за пять ходок в цех.
Даша рассказывала, как хитроумно она пробиралась на ЗИЛ, как побаивалась сначала собак, которые стадами бегают по территории — в фильме собак много, и кошек тоже хватает. На заводах вообще любят прибившихся уличных животных, их не гонят, а наоборот привечают, кормят, дают имена. Как будто рабочие пытаются уравновесить колоссальную окружающую машинерию живой природой. Уравновесить железо кровью. В жилах растений течет не кровь, а растительный их сок, но стебли с листьями тоже как бы за жизнь, и во всех цехах, которые я видела, включая зиловские, разбиты целые оранжереи.
Мечтать о заводе удобно, а снимать завод — сложно. Потому что надо ведь показать огромное целое со сложной системой внутренних связей. Или, осмыслив это целое, найти модель, через которую можно было бы его описать. Показать страну из десяти тысяч человек через десятерых героев.
Еще надо выбрать дистанцию. Максимально большая дистанция — это как в тележурналистике. Я журналист и делаю передачу, все, что вы скажете, может быть использовано. Герои начеку, они мобилизуются на время съемки, они деформируются перед камерой, разговаривают на инопланетном языке. Самая маленькая дистанция — это когда автор говорит: я друг, доверяйте мне, вы мне страшно интересны, вот именно вы, можно, я буду рядом и погляжу на вашу неповторимую жизнь? На такой дистанции через время может вырасти очень интимный фильм, и человек будет вам плакать в камеру, сквернословить, драться и вообще позволит себе не быть хорошим. Или даже он позволит себе быть трогательным, что еще стыднее, если на публике.
Даша прошла по какому-то третьему, редкому пути. Она не дружит с героями, но она и не с телика. В фильме нет историй «то, что я никому не скажу», зато там есть истории, которые между делом рассказывают друг другу, но не журналисту (и не режиссеру).
Сами рабочие тоже по третьему пути идут. В смысле, рабочие не оправдывают наших вульгарных ожиданий: они не возвышенные пламенные ударники, но они и не унылые озлобленные маргиналы. Они какие-то очень симпатичные замотанные люди, которые получают несколько купюр зарплаты в кассе, бэушные спецовки на складе и обеды по талонам в столовке. Они уже морально подготовились к закрытию завода. И тоска, и нищета, и ностальгия по утраченному величию ЗИЛа — все это есть, но оно не такое, ну, жирное, что ли. Ну вот как знает человек, что умрет, но ведь не сегодня. Знает человек, что завод непременно закроют, но не сокрушаться же по этому поводу каждую минуту. Если все станут сокрушаться — кто же будет работать? Кто будет петь, если все будут спать?
Про завод трудно не снять агитку. «Посмотрите, рабочий класс еще жив! Посмотрите, какие бойцы, какая закалка, как горит глаз! Страна в упадке, а эти стоят строем вопреки!». Или: «Посмотрите, как у нас ничего не осталось! Посмотрите, какая разруха, и как умерло это могучее когда-то место! Какие мелкие люди пришли на смену богатырям!». Даша говорит: посмотрите, как люди собирают последний лимузин. Без вскл. и без мнгтч. Без повелительного наклонения, то есть, и без придыхания.
Если агитка любит внятные крупные знаки, то в Дашином кино знаки в кадре случайны и мимолетны. У камеры в принципе нет любимчиков на ЗИЛе. Она не фокусируется подолгу ни на эффектном портрете Ленина, ни на фактурных плакатах в цеху, ни на причудливых интерьерах. Камера путешествует через поток.
Подносы с посудой движутся на ленте, когда обед иссяк. Детали обрушиваются из печи в чан с холодной водой. Завхоз Люда выдает талончики на еду. Мастер участка Нина катается по цеху на машинке. Кладовщица Надя ищет обувь на нестандартную ногу. Руководитель производства волнуется, успеют ли лимузины в срок. Конструкторы чертят на гигантском ватмане. Сборщики возятся с проводами. Котенок прыгает на черный лакированный бок свежего лимузина.
Финальная сцена — очень мощная, как будто из игрового кино. Рабочие сжигают в больших железных бочках макулатуру из прошлого века. Личные дела, приказы, служебные записки. Отправляют бумажки в пламя по одной, и сначала смотрят, а только потом — в печку. Перед сожжением — прочесть.
На премьеру фильма в кинотеатр «Художественный» зиловцы пришли всем цехом, и Даша страшно волновалась. Потому что это про них кино, а не про завод и не про машины. По-моему, люди рады были, что кино про них, и что так вовремя. Есть вещи, которые надо делать вовремя: например, семейную фотографию, пока члены семьи не разъехались, не расстались и не погибли.
Даша ЗИЛу подарила больше, чем фотографию — видеокардиографию, может быть.
Экспортная версия «Последнего лимузина» называется The Last Limousine, не the latest. То есть окончательно последний. В любом последнем разе заключена драма. Грустно, когда история заканчивается, говорила одна моя старшая подруга, и она имела в виду — любая история. Не обязательно драгоценная. В смысле, история становится драгоценной в тот момент, когда мы с ней прощаемся, когда прощание необратимо.
И с ЗИЛом, и с Дашей вышло иначе: они просто не закончились — даже после окончательно последнего прощания.
На Дашиных похоронах присутствовали ее герои с завода. Даша пригласила. Видно было, что они уже провожали людей и готовы. Они не делались слабыми или испуганными от того, что не могут эти (и другие, и свои собственные) проводы отменить.
Зиловцы брали слово и много говорили о Даше, им хотелось. Им важно было сказать, что ее кино — равное ЗИЛу, и что она своим фильмом для ЗИЛа сделала столько же, сколько они сами — руками. И потом, фильм, в отличие от завода (который Даша пережила на два года) — он ведь насовсем. Он продолжается.
В каждом сиюминутном действии есть вся информация о нас, сжатая, спрессованая, наш ДНК, наш подобный треугольник, по маленькому можно судить о большом. В «Последнем лимузине» заархивированы и ЗИЛ, и Даша — то есть, надежда их разгадать и восстановить. Возможность побыть с ними сейчас и всегда.
«На вот тебе для развлечения. 10 мин. Я для голландского ТВ делала весной. Только не ржи (хотя это трудно), увидев меня в кадре. Стэндап был нужен — это у них формат такой, чтобы автор в начале нарисовался со вступлением и в конце с заключением. Ну телик все-таки, хоть и продвинутый. Стэндап мне нелегко дался, я все время ржала, и мы записали наверное 20 дублей. А вообще думаю смонтировать эту историю уже без телевизионных примочек, а дать побольше сцен, где она ключи роняет и как у нее ничего не получается. Сделать мин на 15 кино. Трогательное и смешное, про баб и невозможность. Что скажешь?»
