Бесплатонница — «Сокровенный человек» Ромы Либерова
Евгений Авраменко рассказывает о фильме «Сокровенный человек». Новая работа специализирующегося на литераторах документалиста Романа Либерова посвящена Андрею Платонову.
Герой этого материала, режиссер-документалист Роман Либеров в 2024 году внесен Минюстом РФ в перечень иностранных агентов. По требованиям российского законодательства мы должны ставить читателя об этом в известность.
Рома Либеров выпустил еще один фильм о писателе советской эпохи. Сюжетной основой стала биография, поданная в характерной для Либерова коллажной технике: игровые эпизоды чередуются с документальной съемкой, анимация — с театром предметов и теней, визуальный ряд прошит компьютерной графикой, на него наложены голоса, мелодии, песни… На этот раз (после Олеши и Довлатова, Ильфа и Петрова, Бродского и Мандельштама) героем стал Андрей Платонов, гениальный писатель XX века, изученный вдоль и поперек, но так и не разгаданный. Его письмо — материя совершенно особая, быть созвучным его мировосприятию, его интонации и не уйти в штампы — сложно. Художник Светлана Филиппова, иллюстрировавшая «Чевенгур», точно заметила в одном интервью: «Прочитав Платонова, иллюстратор немеет. Слова уходят от него, что можно сказать? Все, что ни скажешь, кажется пошлостью».
Трубы, русское поле, дети, взывающие к Сталину.
Фильм, понятно, не иллюстрация, но оттого еще сложнее, особенно когда кино возникает и работает на стыке разных техник. Режиссер объединил усилия многих соавторов. Анимацию делали Николай Лихтенфельд, Иван Костюрин и Юра Богуславский, причем она представлена разными видами, есть и глиняные сцены. Так решено письмо Платонова жене — о том, как он проснулся ночью и увидел самого себя, сидящего за столом и пишущего, «причем то я, которое писало, ни разу не подняло головы и я не увидел у него своих слез»; глина таинственный материал, отсылающий к легенде о големе. Великолепные теневые сцены сделал петербургский кукольный театр «КУКФО». Силуэты стилизованы под древнеегипетские и под соцреалистические росписи одновременно: Сталин с Лениным — гигантские на фоне поданных, напоминающих древних рабов — выглядят как модернизированные фараоны, Сталин, держащий серп и молот, оборачивается египетским божеством смерти. Компьютерной графикой занимались Роман Сивожелезов (он же оператор) и Александр Минаев. Оформлением глав — Маша Плотникова, создавшая отдельное панно на каждый «день творения». Жизнь Платонова, начиная с 25 октября 1917 года, делится на «дни», каждый из которых включает несколько лет новой эры (допустим, день 2 — это 1 — 4 г. н. э., он же 1918-1921). Всего глав семь — это время творения нового мира и, возможно, «сокровенного человека».
Эти слагаемые могли бы стать основой выразительной миниатюры, но Либеров снял полный метр. Труд, вложенный в картину за пять лет съемок, вызывает уважение, как и охват материала, но сказать, что эти слагаемые объединились в интересное напряженное действие, нельзя: фильм порой провисает по ритму, местами затянут. Хотя дело, безусловно, не в этом — в наличии все ассоциации, возникающие при упоминании писателя, вся его атрибутика. Художественные урбанистические пейзажи и натурные съемки Черноземья, родины писателя. Медведь-молотобоец в анимации и корова, снятая оператором. Трубы, русское поле, дети, взывающие к Сталину. Платонов потрудился на ниве электрификации, и куда без «лампочки Ильича» в кадре? А какой Платонов без железной дороги? — вот и она. Рельсы, локомотив и старичок-механик, сетующий, что молодое поколение гайку по имени не знает. Но чем дальше, тем больше кажется, что здесь нет Платонова. Не возникает узнавания его поэтики. Есть довольно абстрактный человек в тяжелых жизненных обстоятельствах.
«Врывающиеся» в фильм песни «Гражданской обороны» звучат сильно.
На контрасте с анимацией и театром теней игровые эпизоды смотрятся уязвимо, они поверхностны. Возникает ощущение «надерганности» из разных произведений (не фрагментарности, а именно «надерганности»). Не тот это случай, когда часть «помнит» целое. Игровые сцены напоминают «живые картины» по трудам великого писателя во время лекции о нем. Как бы платоновские персонажи говорят нарочито странными голосами, не размыкая уст (озвучание было отдельно). «Врывающиеся» в фильм песни «Гражданской обороны» звучат сильно: порой как горький комментарий («Русское поле экспериментов» — под силуэтную сцену расстрела недораскулаченных), порой как саднящее послесловие к устремлениям платоновской эпохи («…А перестройка все идет и идет по плану…»). Но когда пропевается что-то записанное для фильма — строчка из советской песни или из самого Платонова, — то непременно с формалистичным вывертом. Мне хотелось избежать цитирования Бродского, чье послесловие к «Котловану» поминается почти всегда в разговорах о Платонове, но все же перефразирую один пассаж: режиссер не подчинил себя языку писателя, а занялся стилистическими кружевами.
В Платонове нет нарочитости. Его странность речи (так называемое «косноязычие») глубоко органична, подлинна, и этим пленяет. А игровые сцены фильма отдают фальшью интонации. Исключение — голос, который соотносится с самим Платоновым. Он присутствует в фильме именно голосом (слава Богу, никто не изображает писателя в кадре), голосом, вызывающим доверие своей тихой уверенностью, голосом, по тембру напоминающим Сокурова (когда он говорит за кадром в своих фильмах), голосом, отъединенным от других голосов. Одиноким голосом человека.
Здесь нет платоновского парадоксального сочетания трагизма, лиричности и странного юмора.
Смысловой стержень фильма — в несоответствии того, с чего начиналась революция и чем она обернулась. Чем же была она для Платонова, неподдельного пролетария и представителя того поколения, чья вера в идеалы 1917 года по истовости сопоставима с верой первых христиан? Платонов потому и высказывался в адрес новой власти с такой простодушной смелостью: он не мог притворяться, играть в игры. В знаменитом «по мошонке Исуса Христа, по ребру богородицы и по всему христианскому поколению — пли!» из «Чевенгура» — ведь тоже неподдельная романтика, а в фильме это выкрикивается таким противным голосом, что красные воспринимаются как гопники с окраины и вызывают исключительно антипатию. Здесь нет платоновского парадоксального сочетания трагизма, лиричности и странного юмора. Одномерно шаржевы голоса Горького и Сталина. Последний где-то за кадром, комментируя повесть «Впрок», говорит с интонацией из детской страшилки.
Платонов, который был беззаветно предан революционным идеалам юности, фигура трагическая. Но в фильме он скорее мелодраматический страдалец: в ворохе образов, ассоциаций, цитат, которые вываливаются на тебя, сознание цепляется за острые жизненные ситуации: разлука с женой, арест сына, смерть сына, болезнь…
Порой режиссер скрупулезно освобождает платоновский текст от цензурных правок, возвращая ему первозданную остроту.
Конечно, поднят огромный пласт материалов. Прекрасно, что большое внимание уделяется раннему творчеству писателя, что он представлен не только как прозаик, но еще как поэт и драматург. С его пьесами, кстати, современная сцена не сказать что подружилась, на всю Россию всего несколько хороших спектаклей, скорее в формате исключения. Хотя вот странно: когда видишь обескураженно бредущего чиновника — актер Тимофей Трибунцев, — и внутренним монологом звучит пересказ незавершенной платоновской пьесы «Ноев ковчег» (на горе Арарат устраивается религиозный конгресс, в котором участвуют… и перечисляются выразительные типажи), то вспоминаешь как раз новейшую драму, какую-нибудь «Иранскую конференцию» Ивана Вырыпаева.
Интересен как раз вопрос, здесь не раскрытый: почему Платонова все же не посадили, хотя эта вероятность годами висела над ним дамокловым мечом?
В фильме использованы и записные книжки Платонова, и документы, например, доносы на него. Порой режиссер скрупулезно освобождает платоновский текст от цензурных правок, возвращая ему первозданную остроту, как в случае с «Епифанскими шлюзами», где главного героя, английского инженера Бертрана Перри, в финале казнит Петр, но как! — посредством палача-насильника, который управляется совсем без топора. И наряду с лубочной иллюстрацией этой сцены (русский мужик с бородой-лопатой, в кумачовой рубахе, в лаптях — и испуганный изящный Бертран) в кадре всплывает платоновская рукопись, и реплика дьячка — свидетеля этой странной жуткой казни озвучена в соответствии с автографом. «Такого не видал вовеки: пока лютостью не изойдет — входить страховито!», — это есть и в «канонической» версии, но там пропущено, например, «мужиками живет, а на баб никакого созерцания».
Я думаю, что сам Платонов взглянул бы на нашу действительность не только с болью, но и с улыбкой, и с нежностью, и с желанием это осмыслить.
Визуальные образы, связанные с режимом, прямолинейны. Вначале человечки в стиле Малевича вставлены в советские звезды (компьютерная графика), а потом распяты на крестах: понятно, что деятели революции стали ее мучениками, «звездный» путь сменился «крестным». Или вот звучит письмо Платонова вождю — ходатайство за подростка-сына, сидящего в тюрьме как враг народа (зрителю, не осведомленному в биографии писателя, вряд ли будет понятно, что это за история и чем закончилась); и мы видим карту СССР, покрытую канальчиками, по которым идет кровь, и поступает она в центр — профиль Сталина, — вот уже полностью заливая его. Но ведь тема «Платонов и Сталин» объемнее, чем представленная режиссером оппозиция «страдающий писатель и кремлевский паук, упырь, вампир». Интересен как раз вопрос, здесь не раскрытый: почему Платонова все же не посадили, хотя эта вероятность годами висела над ним дамокловым мечом? Ведь высказывания Платонова не были «наверху» секретом (взять хотя бы цитируемое в фильме «вождем можно всегда стать, отпусти себе грузинские усы и говори речи»).
«День» 6-й, он же 24-28 г. н. э. или 1941-1945 посвящен, разумеется, Великой Отечественной, но через обращение к современности. Мы слышим слова Платонова, полные веры в русского солдата, в победу, а видим съемку нынешнего празднования Дня Победы, показанного как пошлый маскарад (включая детей в военной форме и ряженых Сталиных), сдобренный Росгвардией и надписью «На Берлин». Здесь еще парад с иконами, «Бессмертный полк» и надпись «Спасибо деду за победу», для пущего эффекта пропеваются стихи из рассказа «Броня»: «Жили-были люди, / Померли все люди. / Нарожались черви, / Стали черви люди». Я думаю, что сам Платонов взглянул бы на нашу действительность не только с болью, но и с улыбкой, и с нежностью, и с желанием это осмыслить. У него ведь было трагедийное понимание истории, а трагедия исконно диалектична, не делит на хороших и плохих (это не мелодрама). Трагедии интересны неразрешимые обстоятельства, которые не могут быть поняты плоско. Недаром у Платонова сатирическое соседствует с лирическим (что подметил Горький), и так сложно уловима грань между утопией и антиутопией (об этом пишет Алексей Варламов в биографии, изданной в серии «ЖЗЛ»). Недаром так сложно сказать, советский писатель Платонов или антисоветский, а спорам о его религиозности (при всей коммунистичности) нет конца. С этой точки зрения режиссер эстетически не только не соответствует Платонову, но действует противоположно — с прямотой Российской ассоциации пролетарских писателей.
Снимаю шляпу перед огромной исследовательской работой, проделанной режиссером, но Платонов все же был писателем интуиции и нутра. Это не заслонялось его начитанностью. Он не был книжником. А фильм книжный.
