Интервью
Мария Кувшинова
Мария Кувшинова

Наталья Кудряшова: «Мое детство проходило в огромном, в сером»


Наталья Кудряшова в фильме Пионеры-герои

— Как возникла идея снять кино про позднесоветское поколение?

Наталья Кудряшова: Из какого-то накопленного опыта. Из существования в нашей среде и в нашем времени. У меня много друзей нетворческих профессий. Это люди, у которых на самом деле все очень хорошо. Они востребованы так, как могли бы — так, как они хотят. Но при этом — ощущение нехватки настоящих смыслов. Очень жаль, что мы сейчас попали в этот постсоветский тренд — истеричная ностальгия по СССР мне совсем не близка. Нас многие критики обвиняют в конъюнктуре, думают, что мне двадцать шесть, и я никогда не была пионеркой; зайдите в «Яндекс», там все есть. Конечно, никакая это не конъюнктура. Я задаю себе вопрос, и, наверное, очень многие мои сверстники задают себе вопрос: ну вот, у нас все хорошо, мы работаем, получаем деньги, едим хорошую еду, пьем дорогой алкоголь, везде ездим — но почему чего-то не хватает? Понимаю, что банальные вещи говорю, но ведь не за что зацепиться. Все, что сейчас оказалось на поверхности, весь этот российский неопатриотизм, мы ведь понимаем, как он устроен — понимаем, что за ним ничего нет.

— Не то чтобы в позднесоветском прошлом было что-то, за что можно зацепиться.

— Я этого и не говорю. Настоящим было не то, что вокруг, а то, что было в этих детях. Мы же с вами ровесницы, насколько я понимаю? Были все эти книжки, про которые мы не думали, что они пропаганда, были прекрасные заветы и все прочее. Сейчас есть ощущение, что мы живем среди какой-то тотальной имитации. Количество симулякров, подмен зашкаливает, и возникает тоска по настоящему. Я не говорю, что в советское время оно было — но оно было внутри этих детей. Может быть, просто в силу возраста.

— На «Кинотавре» ваш фильм вызвал волны собственных воспоминаний у зрителей. Постоянно кто-то что-то такое рассказывал, даже люди, которым фильм не понравился.

— Мне тоже и на «Кинотавре» рассказывали, и теперь в «личку» много пишут. Вчера девушка, которая была на питерской премьере, написала: когда ее семья купила новый телефон, и он звонил, она думала, что это милиционер свистит на улице, чтобы она прямо сидела, держала осанку. Это парадоксальное детство, но в нем было что-то. Оно и вырастило нас такими.

— Фильм идет несколько вразрез с идеализирующими воспоминаниями поколения «1976-82», которое не любит вспоминать про анализы в спичечных коробках, которые надо было приносить в школу и класть на край парты. Эти спичечные коробки начисто вытеснены — осталось только то, что умиляет.

— Были коробки, да? У меня теперь спрашивают: «А как вы это придумали?». Видимо, лень было всех гнать в поликлиники… Не могу сказать, что я тоже до своих тридцати с хвостиком лет помнила про советское детство и постоянно его муссировала. Просто в какой-то момент выстрелило.

Пионеры-герои. Реж. Наталья Кудряшова. 2015


— Вы ожидали психоаналического эффекта от фильма?

— Мне кажется, фильм намного проще и прозрачнее. Очень много людей копают…

— Вчитывают?

— Да. Говорят про сексуальные травмы. Мне кажется, все проще. Даже не могу ответить на вопрос: «А зачем нужна сцена с психоаналитиком?» (Героиня рассказывает психоаналитику о своем первом оргазме, наступивших после фантазий о возвращении из фашистского плена — прим. ред). Наверное, я человек скорее интуитивный. Возник эпизод, я его записала и ничего не анализировала. Девочка настолько подключена к идее героизма, настолько все это ее впечатляло, что отражалось на всех уровнях, душевном, физическом. Мне не кажется, что в этом есть что-то именно сексуальное. Думаю, в таком возрасте сексуальность еще не сформулирована, физическое не отделено от душевного. Как только мы попытаемся свое советское детство — парадоксальное — уложить на какие-то полочки психоанализа, все будет становиться паталогическим, мрачным. Клише же накладывает аналитик, а не героиня. Чем меньше мы будем пытаться этот фильм загнать в какие-то рамки, тем будет правильнее. Это первый фильм. Надо было сделать так, как ты чувствуешь, как ты можешь. Слава богу, Сергей Сельянов (продюсер картины — прим. ред.) не стал меня никуда направлять, урезать. Мне кажется, что дебютанту, даже если он совершит по пути сто пятьдесят ошибок, важно сделать все самому. Чтобы потом не было мучительно больно от того, что кто-то на тебя нажал, кто-то тебе не дал.

— Как, кстати, вы попали к Сельянову?

— В 1995-м вышел его фильм «Русская идея». Я как раз тогда Бердяева читала, и поняла, что это какой-то интересный крутой человек. Потом приехала в Москву, написала сценарий, поступила с ним на Высшие режиссерские к Хотиненко… Я хотела к Сельянову изначально, но для меня он был где-то далеко — в мечте. Долго ходила вокруг, кому-то посылала сценарий, все его хотели выпрямить, сделать более зрительским (в кафе играет мелодия из «Гудбай, Ленин» — прим. ред.)… По-моему, это «Гудбай, Ленин».

— Как раз я хотела сказать про «остальгию»…

— Год я проваляла дурака. Понимала, что надо идти к нему, но боялась. Наконец, мы встретились, и он сказал, что мы будем снимать. Дебютанту работать с Сельяновым счастье, потому что он дает полную творческую свободу.

— Откуда у вас взялась эта потребность откровенно говорить о себе и своем поколении? Не возникло желания спрятаться?

— В этом обнажении нет… Мы не красуемся. Я по крайней мере. И мне кажется мы не заходим на территорию, на которую не надо заходить. Все сделано зачем-то. Без цели, но зачем-то. Наверное, потому что я так чувствую. Слава богу, у меня получилось не приврать. Может быть, это кому-то не нравится, но я пока не обладаю инструментом, чтобы…

Пионеры-герои. Реж. Наталья Кудряшова. 2015


— Дело не в инструменте. Дело в готовности автора говорить. В нулевые дебютировало достаточно авторов, в том числе и талантливых, которые прятались за вымышленными героями, за какими-то милиционерами или дорожными рабочими, а о себе они не говорили, себя они прятали.

— Мне кажется, мы немного перепрятались. Мне кажется, пока выходить.

— Как вы придумывали мир 1980-х?

— Не знаю как у вас, но у меня в детстве от всех этих цирков-шайб и безумных монументов было ощущение сюрреализма. Я не воспринимала это как быт. Каждый объект был немного арт-объектом.

— А вы откуда?

— Из Нижнего Новгорода.

— А нас принимали в октябрята в Ясенево, в цоколе кинотеатра «Ханой», украшенного серебристым панно на космическую тему. Моя школьная подруга до сих пор об этом вспоминает, как о полете в космос.


Рождественский праздник Сокровище любви и доброты в КДЦ ЮЗАО Вдохновение (бывший кинотеатр Ханой)

— Мне кажется, оно таким все и было. Я нашла прекрасную книжку Фредерика Шобена про космическую архитектуру СССР. Очень много подобных сооружений возникло как раз на излете, в 1985-91-м. Мы стали эти объекты искать, нашли здание новгородского театра Достоевского — само здание, как подвиг, как полет в космос, в неизвестные миры. Я отталкивалась скорее от «Алисы в Стране чудес» и очень боялась лубочности — того, что мы видим в сериалах: красных знамен, транспарантов. Не было этого. Мое детство проходило в сером, в огромном, в плитке. Нашей задачей было изобразить парадоксальный, сюрреалистический СССР.

— Архитектурные сооружения, которые не имеют отношения к человеку.

— Да. Устремленные куда-то. Архитектура же тоже на нас влияла: помимо серых одинаковых хрущевок в спальных районах, было еще вот это — гигантизм, гранит. Эти объекты уже сложно найти. Мы, конечно, такие варвары: все, что осталось сейчас изуродовано европластиком. Мы ездили в Ярославль: стоит прекрасное здание (потому что мы уже полюбили эту архитектуру), но двери, потолки — все новое. В школах новгородских сохранился паркет, деревянные рамы, советские парты. Вася, директор картины, он тоже из Ясенево, говорит: «Была, была одна школа у нас в Москве». Мы съездили, но стало понятно, что одна школа нам погоды не сделает. Где-то в Новгороде мы нашли туалет (а найти туалет без современных атрибутов невозможно), где-то — коридор, там актовый зал, там класс со старыми лакированными партами. Собрали нашу школу, но было сложно. В Обнинск еще ездили, где здание «Органов», потом затирали кондиционеры на графике. Не знаю, почему мы не сохраняем все это. Мне не кажется ушлепской эта архитектура 1980-х. Есть в ней по-настоящему красивые объекты.

Новгородский академический театр драмы им. Ф.М.Достоевского, архитектор Владимир Сомов (1987)


— Просто маленькие человечки обживают покинутые инопланетянами объекты, ставят туда свои пластиковые дверцы, чтобы было удобно…

— Сцена в коридоре, где ходит девочка, с дверями — это завод «Серп и молот».

— Там Алексей Мизгирев снимал «Конвой». Это спорная земля, там время остановилось.

— Да, с ней не понимают, чего делать. На заводе очень много кабинетов, в которых сохранилось все — такое ощущение, что люди в какой-то момент просто выбежали: на стенах портреты Ленина, недопитые чашки чая, которым уже непонятно сколько лет. Все это выискивать — ювелирная работа. Не понимаю, как через десять лет будут снимать фильмы про 1980-е, если вообще их будут снимать.

— В павильоне.

— В павильоне, и одну стену где-нибудь на улице.

— Сегодняшний день в фильме сильно отличается от реальности 1980-х.

— Мы хотели отталкиваться от Москвы, которая окружает нас сегодня, так как это во многом документальная история. Я билась за объект «Известия», где мы снимали курилку, потому что во всех советских зданиях есть какая-то покинутость и тоска.

— Сцена теракта на Рижской вызвала…

— …Неоднозначную реакцию? Помимо того, что такой теракт был на самом деле, я всем говорю, что это еще и метафизический взрыв. Я очень люблю Чехова, и мы когда учились у Анатолия Васильева, он все время повторял про пожар, который начинается в «Трех сестрах», в третьем, по-моему действии — возникает из ниоткуда. Это некое состояние, атмосфера вокруг сестер, и пожар происходит внутри этих героинь от невозможности чего-то. Долго мы разговаривали с Сельяновым, у него тоже были вопросы про взрыв. Но я думаю, что само пространство должно было прорваться. Очень у многих людей, которые чувствуют время, в котором мы живем, есть ощущение, что должно что-то прорваться.

— Хм. «Кинотавр» и коллективное бессознательное. Пожар есть в «Тряпичном союзе» Местецкого, в «Стране Оз» Сигарева, в «Парне с нашего кладбища» братьев Чижиковых — и у вас. Четыре фильма из конкурса «Кинотавра» включают в себя сцену метафизического пожара.

— Не знаю, сталкиваетесь ли вы с этим, но я сталкиваюсь довольно часто с невозможностью сдвинуть эту глыбу. Что можно сделать, чтобы наконец перестали снимать фильмы про войну? Перестали снимать говносериалы и звать туда хороших актеров? Перестали…

— Понятно, что должно произойти: государственная культурная политика должна быть другой. Сейчас они все умрут, и нам придется воздействовать.

— Я часто слышу: сейчас это поколение уйдет, сейчас. Но нет: появляются двадцатилетние, которые еще хлеще, наследуют самое плохое. Ничего не проходит. Тенденция ада только усугубляется.

— Что вы собираетесь в этом аду делать дальше?

— Не знаю. У меня есть сценарий новый. Я, конечно, хочу снимать кино, потому что в нем — территория мечты и жизни. Один раз получилось, потому что было огромное желание это сделать. Если я еще раз почувствую в себе это желание… Не хочется становиться в плохом смысле профессионалом. Кто-то уже звонит с актерскими предложениями. Не знаю. У меня был опыт актерской работы в сериалах и телемувиках. Но вот это ощущение, когда ты потом смотришь и чувствуешь себя плохим человеком — ужасно. Ты реально чувствуешь, что ты нехороший.

— Для вас «Пионеры-герои» какую-то терапевтическую функцию выполнили?

— Мне кажется, нет. Я рефлексирующий человек. Думала: сейчас что-то сделаю, и будет полегче. Буду ходить с поднятым носом. Нет, такого не произошло. Но знаете — я поняла, что на самом деле — возможно. Было очень долгое и муторное ощущение невозможности и невыносимости от невозможности…

— В смысле? Выразить себя, реализоваться?

— Даже не реализоваться, а почувствовать, что ты что-то сделал. В актерской профессии это вообще невозможно. Если ты умный человек, то понимаешь, что спектакль и вообще все, что ты делаешь — просто эфир. Это ничто.

— Не высказывание.

— Ну да. В наше время быть актером — очень мало. Это дико зависимая профессия. Если повезет, ты можешь подключиться к чему-то классному. В большинстве же случаев, ты выполняешь волю дураков — к сожалению. И это невыносимо. И вдруг ощущение, что у тебя в кармане лежит вкусная конфета, что у тебя что-то лежит в кармане — оно очень крутое. Были тексты, спектакли, были песни, но вот это ощущение…

— Что ты что-то сделал?

— Да. Пусть оно в чем-то неправильное, пусть фильм кому-то не нравится, но я же знаю, что в нем есть честное, мое.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить